Николай Агафонов - Непридуманные истории (сборник)
– Мама, а что такое «круглый сирота»? – спросил я у нее, когда мы уже выходили со двора.
– Это, сынок, когда у ребенка нет ни отца, ни матери. Я еще раз оглянулся на окна Валеркиной квартиры.
Он по-прежнему махал рукой. В эту минуту он мне показался таким несчастным и одиноким, что я подумал: «А ведь это не он у меня собаку украл, а, наоборот, я у него сейчас ее краду». Пораженный этой мыслью, я остановился как вкопанный.
– Ну, ты чего встал? Пойдем, – потянула меня мама за руку.
– Подожди, мама, я сейчас быстро вернусь, – крикнул я и побежал к подъезду.
Забежав в квартиру, я столкнулся нос к носу с Валеркой, бежавшим ко мне навстречу. Он остановился, застенчиво поглядывая на меня. А потом, как бы нерешительно, тихо спросил:
– Можно мне еще разок погладить твою собачку?
– Бери, – сказал я, – щенок твой, а зовут его Засоня.
– Ты его отдаешь мне? – в удивлении переспросил Валерка.
– Да, он твой, – глубоко вздохнув, подтвердил я свои слова.
Глаза Валерки светились счастьем. Он смотрел на меня таким благодарным взглядом, что я подумал: «Люди так глядеть не могут, да и собаки, пожалуй, тоже». Валерка бережно взял из моих рук щенка. Признаюсь честно, что, когда он забирал из моих рук Засоню, я на мгновение пожалел о своем поступке. Но только на мгновение, а потом словно гора с плеч свалилась, и я ему говорю:
– Знаешь что, Валерка, приходи к нам на школьный двор играть, вместе с Засоней, я никому не позволю тебя обижать.
Валерка молча кивнул головой, затем повернулся и, так ничего и не сказав, пошел в комнату. А я с легким сердцем вышел на улицу к встревоженной маме.
– Где твоя собака? – спросила она.
– Я отдал ее Валерке, ведь у него нет родителей, а у меня есть и папа, и ты, мама, – сказал я, беря ее за руку.
Мама как-то особо внимательно поглядела на меня, а потом вдруг порывисто обняла и, поцеловав, сказала:
– Сегодня ты совершил очень важный в твоей жизни поступок, сынок, и я тобой горжусь.
Закончив такими словами свой рассказ, я обвел взглядом класс. На меня смотрели широко открытые глаза притихших детей.
– Вот именно тогда я впервые и повстречал Бога. И хотя я Его не видел и даже не думал о Нем, но запомнил, как Валеркина бабушка, крестясь на образа, в умилении шептала: «Господь с вами, детки мои».
Через два дня мы со всем классом пришли в нашу церковь, где я им рассказывал об устройстве православного храма. Из алтаря вышел настоятель, и я стал подводить детей к нему на благословение, уча, как нужно складывать для этого руки.
– Сколько же ты стекол перебил в школе? – спросил удивленный отец Евгений.
– Все стекла пока целы, – заверил я его.
– Ну и ну. О чем же ты им говорил?
– Я им про щенка рассказывал.
– Где это в Священном Писании о щенке говорится? Ну, ты, брат, даешь. Мне так, например, легче стекла в школе бить, чем про щенков рассказывать.
При этих его словах снова исправно заработала пружина.
Октябрь 2006. Самара
«Благоразумный разбойник»
У меня словно земля ушла из-под ног, когда я узнал о смерти Петра Степановича. Пронзившая меня мысль, что именно я виновник его смерти, так и осталась на душе тяжелым бременем запоздалого раскаяния. И что бы мне ни говорили и как бы ни пытались меня убедить, что смерть Петра Степановича наступила в результате прободения язвы желудка, уверенность в собственной вине у меня не проходила, а только с каждым днем более утверждалась. Осознание непоправимости поступка еще более усугубляло мои страдания. Я стал ужасно рассеян, тон задавал на хоре невпопад и путал порядок песнопений. Настоятелю в конце концов это надоело, и он отправил меня во внеочередной отпуск на две недели, посоветовав съездить в монастырь. Раздумывать я долго не стал, тут же сел в поезд и отбыл в Оптину пустынь, надеясь там найти облегчение своей изболевшейся душе.
Глубокой ночью, когда все пассажиры в моем купе спали, я, измаявшись от бессонницы, тихонько слез со своей верхней полки и вышел в тамбур вагона. За окном мелькали мохнатые темные ели, а в неподвижно-черной небесной громаде равнодушным светом искрились звезды. Я прижался разгоряченным лбом к прохладному стеклу тамбурной двери и подумал: «Уж кому-кому, а этим звездам глубоко наплевать на все мои переживания».
Петр Степанович был певцом моего хора. Из своих шестидесяти семи лет жизни, он, почитай, полвека пропел в нашем храме. Не одного регента на своем веку сменил. Ко мне, несмотря на мою молодость, относился уважительно и обращался только по имени-отчеству. Теперь таких певцов не сыщешь днем с огнем. Про Петра Степановича можно смело сказать, что он певец старинного склада, который не просто грамотно поет с листа по нотам, а поет душой, проникая в самый глубинный смысл церковного песнопения. Найти профессионального баса в нашем городке сложно, а чтобы еще церковным человеком был, вообще дело немыслимое.
Только один недостаток портил все дело. Любил Петр Степанович приложиться к рюмочке. Был он высокого роста и богатырского сложения. С детских лет обладая изрядным здоровьем, Петр Степанович не раз в шутку говорил, что до сих пор не знает дороги в больницу. Про Петра Степановича рассказывали, что по молодости он на спор зараз выпивал в один присест четверть самогона. Махнет трехлитровую банку, словно стопку, потом берет селедку за хвост, как есть, не чищеную, вместе с потрохами, и начинает ее с головы жевать, да так до самого хвоста всю целиком зараз съедал.
Сколько бы Степанович ни выпивал, но к празднику вновь как огурчик на клиросе поет, Бога прославляет. Однако с годами частая пьянка его могучее здоровье все же подточила. Похмелье стало все более затяжным и болезненным. Теперь и на службу стал приходить изрядно под хмельком. И тогда, как мне ни досадно было оставаться без баса, я все же выпроваживал его с клироса. В следующий раз он приходил с виноватым видом, каялся и просил прощения, и я ему снова разрешал вставать на клирос. Через непродолжительное время все повторялось.
В Неделю о блудном сыне к нам в храм должен был приехать служить архиерей. Естественно, я очень волновался, готовясь к столь ответственной службе, и умолял Петра Степановича не сорваться в эти дни, на архиерейской всенощной я готовился пропеть «Покаяние» Веделя, которое без басовой партии невозможно исполнить. Петр Степанович клятвенно заверил меня, что ни грамма в рот не возьмет, и на спевки действительно приходил трезвый. Но накануне приезда архиерея Петр Степанович опять запил. Тут уж я на него сильно обиделся и решил в наказание вообще до самой Пасхи на хор не пускать.
На Прощеное воскресенье Петр Степанович пришел хотя и помятый, но уже трезвый. Вид его выражал смиренное раскаяние. Так и подошел ко мне, опустив глаза и бормоча от стыда чуть ли не себе под нос:
– Согрешил я, окаянный. Подвел тебя, Алексей Павлович. Виноват, видит Бог, виноват. Прости меня, Христа ради.
Я, отвернувшись от него, с холодком в голосе проговорил:
– Бог вас простит, Петр Степанович, и я прощаю, но на клирос не допускаю.
Степанович вскинул на меня удивленно-вопросительный взгляд:
– Если прощаете меня, то почему же мне на клирос нельзя?
– Это я вас как человек прощаю, а как регент не могу простить, хватит уже. Сколько вас можно прощать? – вспылил я.
– Сколько? – как бы задумавшись переспросил Петр Степанович. – А сколько Сам Христос сказал: семьдесят раз по семьдесят. – И улыбнулся, довольный своей находчивостью.
Но эта улыбка возымела на меня обратное действие:
– Да как же вам не стыдно, Петр Степанович, после всего этого еще и словоблудством заниматься. Я вам не Христос, я грешный человек и ваше недостойное поведение больше терпеть не намерен. Извольте сейчас же покинуть клирос и сюда не приходите больше.
Петр Степанович весь как-то еще больше осунулся, повернулся и медленно побрел к выходу. В эту минуту мне его стало очень жаль, и я, немного поколебавшись, побежал за ним следом. Догнал его уже на выходе из храма.
– Послушайте, Петр Степанович, – начал я, – мы не должны так с вами расставаться в Прощеное воскресение. Но и вы меня обязаны понять.
– Я понимаю, понимаю, Алексей Павлович, сам виноват. Я ведь как решил для себя: все, с Прощеного воскресенья и весь пост Великий ни грамма. Неужто я не осознаю, что гибнет не только тело мое, но и душа, вот ведь что обидней всего. Я как тот благоразумный разбойник, умом и сердцем понимаю, а сделать ничего уже не в силах. Только и могу восклицать: «Вспомни обо мне, Господи, в Царствии Своем». Я теперь твердое решение принял, с началом поста начну новую жизнь.
– Если вы так действительно решили, то я очень рад. Сказать по правде, я вас хотел до Пасхи не допускать, а теперь решил, если вы до Вербного воскресенья к вину не притронетесь, то в Лазареву субботу приходите.
– Это хорошо, что к Страстной прощаете, уж больно мне «Разбойника» пропеть хочется. Верите ли, Алексей Павлович, когда пою это песнопение перед крестом, то мне так живо представляется, что этот разбойник именно я. От этого такое умиление в сердце настает, что хочется тут же подле Креста Господня умереть. А в сердце только одно звучит: «Ныне же будешь со Мною в раю». И нет в мире более сладостных слов, чем эти.
