Феодор Эдесский - Сто глав
18. Даже и эта ненасытнейшая вещь, — разумею, — забота, не делает тогда нападений на разум с противной стороны. — Ибо о чем стал бы заботиться, ни к чему из здешнего не пристрастный, и ничем из того не занимающийся? Облако забот составляется из испарений от главнейших страстей, — сластолюбия, сребролюбия и славолюбия: так что свободный от этих, чужд и заботы.
19. У сказанных лиц, — навыкших трем оным духовным деланиям, — нет недостатка и в благоразумии, которое почитается другинею мудрости, и есть наисильнейшее из ведущих горе средств. Ибо в науке добродетелям заключается точное распознание и блага и того, что противно тому; а для этого требуется благоразумие. Под его же руководством опыт и борение с плотью научают, как наилучше делать добро и противиться злу.
20. И страх присущ им. Ибо по мере того, как увеличивается любовь, возрастает и страх; и колика надежда получить благо, толико страх не получить. И это гораздо более угрызает душу уязвленных любовью, ежели угрозы бесчисленными муками; ибо как получить блаженнейше, так не получить окаяннейше.
21. Чтоб по пути нам слово и иным образом предтекло, надобно начать с конца: ибо все бывающее от конца своего получает как различение частей, так и их чинное соотношение. Конец нашей жизни есть блаженство, или, что тоже, царство небесное, или царство Божие. А оно само есть не зрение только царственнейшей Троицы, но при этом приятие и Божественного привтечения, и как бы восприятие обóжения, и сим привтечением восполнение недостающего в нас и усовершение несовершенного. И это–то служит пищею мысленных существ, — это восполнение недостающего чрез Божественное оное привтечение. Здесь совершается круг некий непрестанный, от того же начинающийся и тем же кончающийся. Ибо чем более кто разумевает, тем более вожделевает, чем более вожделевает, тем более вкушает, чем более вкушает, тем более возбуждается к большему опять уразумеванию; и тотчас начинает это недвижимое движение, или, пожалуй, недвижимую недвижность.
22. Итак конец жизни, нашей сколько доступно это нашему постижению таков. Теперь следует рассмотреть, как к нему должно идти. Для разумных душ, — кои суть умные сущности и малым чем отстоят от умов Ангельских, здешняя жизнь есть борение, и жизнь во плоти дана им на подвиг. Воздаяние же за подвиг и борение — есть сказанное состояние, — дар достойный вместе и Божественной благости и Божественной правды: правды, — потому что блага оные достигаются не без собственных трудов и потов; благости, потому что дар безмерно — превосходит всякий собственный труд, и еще потому, что самое то, чтоб возмочь делать доброе, есть дар Божий.
23. Но в чем же здешний подвиг? — разумная душа сопряжена с животным телом из земли имеющим бытие, и к дольнему тяготеющим. Срастворена же она с сим телом так, что из сих двух, — души и тела, — совершенно друг другу противоположных, состоялось одно существо без превращения однако же, или смешения сих частей, — да не будет! — но так, что из сих двух, носящих свойственное им по природе их, состоялось одно лице в двух совершенных естествах. Так двуестественным неким существом состоявшееся сие составное животное — человек проявляет и в действие свойственное каждому в частности естеству. — И телу естественно желать подобного ему — телесного. Такое желание подобного естественно всем существам, так как само существование их условливается всуществлением в себя подобного себе. Телу естественно и наслаждаться подобным в чувстве; еще же любезен ему отдых при утомлении. Вот что естественно и желательно животному нашему естеству. — Разумной же душе как естеству умному, естественно и желательно такое же умное, и наслаждение тем свойственным тому образом. Прежде же и паче всего естественно вкоренена в ней любовь к Богу. И она естественно желает наслаждаться им и другими мысленными вещами, но не может этого делать беспрепятственно.
24. Первый человек беспрепятственно мог как чувством чувственное, так умом умное воспринимать и наслаждаться тем. Но ему следовало преимущественно заняту быть не худшим, а лучшим; хотя сам по себе мог он входить в общение и с мысленным чрез ум и с чувственным чрез чувство. Я не говорю, что Адаму не следовало пользоваться чувством: ибо не напрасно был он обложен телом; но что не следовало ему преимущественно услаждаться чувственным, и ради чувственного; а следовало, усматривая чрез чувственные впечатления красоту тварей, востекать к Виновнику ее, и Им услаждаться с изумлением, сугубые имея причины изумляться Создавшему, а не к чувственному прилепляться и тому дивиться, оставив мысленную красоту Создателя. Так должен был действовать Адам.
25. Но как он худо пользуясь чувством, чувственной стал дивиться красоте, и, увидев плод прекрасным для видения и добрым в снедь, вкусил его, оставив наслаждение мысленными вещами; то праведный Судия, почетши его недостойным созерцания Бога и всего сущего, — вещей презренных им, изгнал его, положив тму за кров свой и всех не вещественных предметов (Пс. 17, 12). Ибо не должно было нечистому предоставлять святое; но что возлюбил он, наслаждение тем и попустил ему Бог, оставив его жить чувством с малыми следами жизни умной.
26. Вот от чего подвиг к достижению общения с мысленными вещами сделался для нас тягчайшим: ибо не в нашей власти умом наслаждаться мысленным также, как чувством наслаждаемся чувственным, хотя и великую к тому получаем помощь чрез крещение, будучи им очищаемы и возвышаемы. Впрочем сколько доступно нам, мы все же должны упражняться в мысленном, а не в чувственном; тому дивиться и того желать, из чувственного же ничему не дивиться, и ничем не желать услаждаться самим по себе (как чувственным и в удовлетворение чувственности): ибо по истине она никакого сравнения не может иметь с мысленным. Видим, что как сущность сущности, так и красота красоты бывает удивительнее. Но каковы они есть, так и относиться к ним должны мы. Возлюблять же срамное паче благолепнейшего и низкое паче досточестного, всякое превосходит безумие? И это еще когда так относятся к тварям, мысленным ли то, или чувственным. Но что сказать, если так относимся и к Тому, Кто выше всего, когда и Ему предпочитаем вещество безобразное и ничтожное?
27. И вот в чем теперь наш подвиг — внимать себе со тщанием, чтобы мысленным всегда наслаждаться, к тому и ум и желание простирая, и отнюдь не позволять себе окраденными быть чувственным, увлекаясь к тому чувством до удивления ему ради его самого. Но если нужно и чувством пользоваться, надлежит пользоваться им для того, чтобы от тварей Творца познавать, в них видя Его, как в водах видим солнце, так как в сущем отображается первый Виновник всего, поскольку это вместимо для него.
28. Таково лежащее на нас дело: но как его исполнить, об этом следует подумать. Ибо как сказано, тело желает наслаждаться свойственными ему вещами посредством чувства, и чем более удовлетворено бывает, тем более желает. А это противно стремлению души. Почему первою заботою души да будет — всем чувствам наложить узду, чтоб не услаждаться чувственным, как сказано. Поелику же тело чем сильнее бывает, тем сильнее стремится к своему; чем же сильнее к сему стремится, тем неудержимее бывает, то душе надлежит усильно стараться умерщвлять плоть постом, бдениями, стояниями, спанием на голой земле, и всякими другими лишениями, чтоб, истощив силы ее, иметь ее смиренной и благопокорливою при своих духовных деяниях: в этом и есть главное, что предлежит ей исполнить. Но как желать сего легко, а исполнять трудно, и много при сем допускается опущений против должного, по причине окрадения чувством при всем внимании: то третье благоразумно придумано врачевство — молитва и слезы. Молитва благодарит за дарованные блага, и испрашивает отпущение прегрешений и ниспослания сил на дальнейшее преуспеяние; так как без Божественной помощи душа, как сказано уже прежде, ничего не может исправно делать одна. Еще же она доставляет единение с Тем, Кого взыскала душа, и услаждение Им, и желательной силы всецелое к Нему устремление: что наиважнейшее есть дело в достодолжной жизни, — т. е. это склонение воли желать сего сколько возможно сильнее. — И слезы великую имеют силу: умилостивляют Господа о прегрешениях наших, очищают причиняемое нам чувственной сластью осквернение и окрыляют вожделение горнего.
29. Так вот в чем все дело: главное — созерцание мысленных или духовных благ и всецелое их возжелание; в силу сего порабощение плоти, коего части суть: пост, целомудрие и прочее, — все одно для другого подъемлемое; для сего же, и вместе с сим, молитва. Каждое из сих деланий разлагается на многие части, кои однако же все состоят в связи, так что одно другим требуется, и одно без другого не бывает.
30. Никто пусть не думает, что славолюбие и сребролюбие принадлежат к телесным страстям. Телесная страсть, — одно сластолюбие, которое находит подобающее врачевство в умерщвлении плоти. Сказанные же две страсти суть порождения неведения. Не испытав и не познав истинных благ, мысленных или духовных, душа придумала блага ложные богатством думая утешиться в оскудении духовными благами; о богатстве печется она вместе с сим и для удовлетворения сластолюбия и славолюбия, и для него самого, почитая его неким благом. О чем скажем, что все это есть порождение неведения истинных благ. Славолюбие не по причине скудости потреб телесных бывает: ибо им не телесное что–либо удовлетворяется; но по причине неиспытания и неведения первого блага и истинной славы.
