К.Икскуль - Невероятное для многих,но истинное происшествие
Глава 26
Доктор, между тем, продолжал:
– И вы помните, что это ведь не после какого-нибудь обморока, а после полуторасуточной летаргии! Можете судить о силе этой работы по тому, что вы представляли собой замороженную кочерыжку, а спустя какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут, ваши члены получили уже гибкость, а к часу согрелись даже и конечности. Ведь это невероятно, баснословно! И вот, когда я рассказываю, мне отказываются верить.
– А знаете, доктор, почему это случилось так необычайно? – сказал я.
– Почему?
– Вы, по вашим медицинским понятиям, под определение летаргии понимаете нечто сходное с обмороком?
– Да, только в наивысшей степени…
– Ну, тогда, стало быть, со мной была не летаргия.
– А что же?
– Я, стало быть, действительно умирал и вернулся к жизни. Если бы здесь было только ослабление жизнедеятельности в организме, то тогда бы она, конечно, восстановилась без всякой подобной “бульверсии”, а так как телу моему надлежало экстренно приготовиться к принятию души, то и работать все члены должны были тоже экстраординарно.
Доктор с секунду слушал меня внимательно, а затем его лицо приняло равнодушное выражение.
– Да вы шутите; а для нас, медиков, это крайне интересный случай.
– Могу вас уверить, что я и не думал шутить. Я сам несомненно верю тому, что говорю, и хотел бы даже, чтобы и вы поверили… ну, хотя бы для того, чтобы серьезно исследовать такое исключительное явление. Вы говорите, что я ничего не мог видеть, а хотите – я вам нарисую всю обстановку мертвецкой, в которой я живым никогда не был, хотите, расскажу, где кто из вас стоял и что делал в момент моей смерти и вслед за тем?
Доктор заинтересовался моими словами, и когда я рассказал и напомнил ему, как все было, он, с видом человека, сбитого с толку, промычал:
– Н-да, странно. Какое-то ясновидение…
– Ну, доктор, это уж совсем что-то не вяжется: состояние замороженного судака – и ясновидение!
Но верх изумления вызвал в нем мой рассказ о том состоянии, в котором я находился в первое время после разъединения моей души с телом, о том, как я видел все, видел, что они хлопочут над моим телом, которое, по его бесчувствию, имело для меня значение сброшенной одежды; как мне хотелось дотронуться, толкнуть кого-нибудь, чтобы привлечь внимание к себе, и как ставший слишком плотным для меня воздух не допускал моего соприкосновения с окружающими меня предметами.
Все это он слушал, чуть не буквально разинув рот и сделав большие глаза и, едва кончил я, поспешил проститься со мной и ушел, вероятно, спеша поделиться с другими столь интересным повествованием.
Глава 27
Вероятно, он сообщил об этом и старшему врачу, ибо этот последний, во время визитации на следующий день, осмотрев меня, задержался около моей койки и сказал:
– У вас, кажется, были галлюцинации во время летаргии. Так вы смотрите, постарайтесь отделаться от этого, а то…
– Могу с ума спятить? – подсказал я.
– Нет, это, пожалуй, уж много, а может перейти в манию.
– А разве бывают при летаргии галлюцинации?
– Что ж вы спрашиваете. Вы знаете теперь лучше меня.
– Единственный случай, хотя бы и со мной, для меня не доказательство. Мне хотелось бы знать общий вывод медицинских наблюдений по этому обстоятельству.
– А куда же девать случай с вами? Ведь это же факт!
– Да, но если все случаи подводить под одну рубрику, то не закроем ли мы этим двери для исследования разных явлений, различных симптомов болезней, и не получится ли через подобный прием нежелательная односторонность в медицинских диагнозах?
– Да тут ничего подобного быть не может. Что с вами была летаргия – это вне всякого сомнения, следовательно и должно принять то, что было с вами, за возможное в этом состоянии.
– А скажите, доктор: есть ли какая-нибудь почва для появления летаргии в такой болезни, как воспаление легких?
– Медицина не может указать, какая именно нужна для нее почва, потому что она приключается при всяких болезнях, и даже бывали случаи, что человек впадал в летаргический сон без предшествия какой-либо болезни, будучи по-видимому совершенно здоров.
– А может пройти сам по себе отек легких во время летаргии, то есть в то время, когда сердце его бездействует и, следовательно, увеличение отека не встречает никаких препятствий для себя?
– Раз это случилось с вами – стало быть, это возможно, хотя, верьте, отек прошел, когда вы уже очнулись.
– В несколько минут?
– Ну, уж в несколько минут… Впрочем, хотя бы и так. Такая работа для сердца и легких, какова была в момент вашего пробуждения, может, пожалуй, и лед на Волге взломать, не то что разогнать какой угодно отек в короткое время.
– А могли стесненные, отекшие легкие работать так, как они работали у меня?
– Стало быть.
– Следовательно, ничего удивительного, поразительного в приключившемся со мной нет?
– Нет, почему же! Это, во всяком случае… редко наблюдаемое явление.
– Редко, или в такой обстановке, при таких обстоятельствах – никогда?
– Хм, как же никогда, когда это было с вами?
– Следовательно, и отек может пройти сам по себе, даже когда все органы у человека бездействуют, и стесненное отеком сердце, и отекшие легкие могут, если им вздумается, работать на славу; казалось бы, от отека легких и умирать нечего! А скажите, доктор, может ли человек очнуться от летаргии, приключившейся во время отека легких, то есть может ли он вывернуться зараз от двух таких…неблагоприятных казусов?
На лице доктора появилась ироническая улыбка.
– Вот видите: я предупреждал вас не даром относительно мании-то, – проговорил он. – Вы все хотите подвести бывший с вами случай под что-то другое, а не летаргию, и задаете вопросы с целью…
“С целью убедиться, – подумал я, – кто из нас маньяк: я ли, желающий выводами науки проверить основательность сделанного тобой моему состоянию определения, или ты, подводящий, быть может, вопреки даже возможности, все под одно имеющееся в твоей науке наименование?”
Но громко я сказал следующее:
– Я задаю вопросы с целью показать вам, что не всякий, увидав порхающий снег, способен, вопреки указаниям календаря и цветущим деревьям, во что бы то ни стало утверждать, что стало быть зима, потому лишь, что по науке снег значится принадлежностью зимы; ибо сам я помню, как однажды выпал снег, когда по календарному счислению значилось двенадцатое мая и деревья в саду моего отца были в цвету.
Этот мой ответ, вероятно, убедил доктора, что он опоздал со своим предупреждением, что я уже впал в “манию”, и он ничего не возразил мне, а я не стал больше ни о чем спрашивать его.
Глава 28
Я привел этот разговор для того, чтобы читатель не обвинил меня в непростительном легкомыслии, что я по горячим, так сказать, следам не обследовал научно бывшего со мной необычайного случая, тем более что произошел он при такой благоприятной для сего обстановке. Ведь и в самом деле, на лицо были два лечившие меня врача, два врача – очевидца всего случившегося, и целый штат больничных служащих различных категорий! И вот по приведенному разговору читатель может судить, чем должны были окончиться мои “научные обследования”. Что я мог узнать, чего добиться при таком отношении к делу? Мне многое хотелось узнать, хотелось для соображений подробно узнать и понять весь ход моей болезни, хотелось узнать: было ли хотя на йоту вероятности в том, что отек у меня мог всосаться в то время, когда сердце у меня бездействовало и кровообращение, повидимому, окончательно прекратилось, так как я окоченел? Басне, что он прошел у меня в несколько минут, когда я уже очнулся, одинаково мудрено было верить, потому что тогда все равно являлась непонятной такая деятельность стесненных отеком сердца и легких.
Но после подобных вышеприведенных попыток я оставил моих врачей в покое и перестал расспрашивать их, потому что все равно и сам не поверил бы правдивости и безпристрастности их ответов.
Пробовал я и впоследствии “обследовать научно” этот вопрос; но результат получился почти тот же; я встречал такое же апатичное отношение ко всяким самостоятельным “обследованиям”, такое же рабство мысли, такой же малодушный страх перешагнуть за черту очерченного наукой круга.
А наука… Ах, какое тут постигло разочарование! Когда я спрашивал: возможно ли человеку, впавшему в летаргию при наступившем после воспаления легких отеке очнуться, или наблюдались ли в медицине и возможны ли по закону природы вообще такие случаи, чтобы во время летаргии больной совершенно выздоравливал от болезни, весь ход которой и финал являлись, по мнению врачей, вполне естественно и правильно наступившей смертью, мне обыкновенно сразу отвечали отрицательно. Но сейчас же, при дальнейших моих вопросах, уверенный тон переходил в гадательный, появлялись разные “впрочем”, “знаете”, и т.п. О том, что это было со мной, конечно, нечего было и заикаться. Тут уж сразу, без малейшей запинки, выплывало всеподданейшее пред наукой и всеобъемлющее и всеудовлетворяющее ученых: “раз это было с вами…”, и проч. И никакого недоумения, удивления, что указывало на полнейшее отсутствие уверенности и обоснованности того, что говорилось за четверть часа перед тем. Меня, как не посвященного в тонкости этой науки, да еще на беду привыкшего рассуждать, ужасно злило это, и я не раз с горячностью спрашивал, ставя вопрос ребром: – Но скажите, пожалуйста, пусть летаргия явление редкое, пусть сама она мало наблюдалась, мало исследована, но неужели же в ваших законоположениях о жизни организма нельзя найти сколько-нибудь определенного ответа на подобные вопросы?
