Сергей Зарин - Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48
Понятно отсюда, почему это имя сделалось обычным обозначением загробного места мучений для безбожников и нераскаянных грешников, в противоположность раю. Существенною принадлежностью этого места мучений и орудием последних являлся огонь — τоῦ πορός (Ис. LXVI:24; Мрк. ИХ, 48. 48; Лк. ΧVI, 24). Eἰς τὴν γέενναν, по видимому, брахилогическая конструкция, предполагающая дополнение τоῦ βληθῆναι (Zahn). Или — как понимают некоторые — в смысле: повинен(приговору судьи), заслуживает (приговора): «в геенну огненную».
Если «гнев» по своему нравственному вменению приравнивается к убийству, то отсюда вытекает не только — что ясно без нарочитых разъяснений — обязанность всеми мерами воздерживаться от гнева, но также и обязанность остерегаться подавать самый повод к тому, чтобы со стороны «брата» возникало подобное настроение неприязни и вражды. Если же последнее уже совершилось, то необходимо тот час же принять меры к устранению этого повода и к восстановлению нарушенных братских отношений. Эта всеобщая обязанность, вытекающая из предшествующего раскрытия братоубийственного существа «гнева» (οὖν ст. 23), характеризуется далее (ст. 23–25) примерным указанием двух конкретных случаев, наглядно изображающих необходимую важность и неотложную обязательность взаимного примирения.
Ἐάν οὖν προσφέρῃς τὸ δῶρόν σου ἐπὶ τὸ θυσιαστήριον, κἀχεῖ μνησθῇς ὁτι ὀ ἀδελφός σου ἔχει τί κατὰ σοῦ, ἄφες ἐκεῖ τὸ δῶρόν σου ἔμπροσθεν τοῦ θυσιαστηρίου, καί ὕπαγε, πρῶτον διαλλάγηθι τῷ ἀδελφῷ σοῦ, καί τότε ἐλθὼν πρόσφερε τὸ δῶρόν σου.
Аще убо принесеши даръ твой ко алтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред алтарем и шед прежде смирися с братом твоим, а тогда пришед принеси дар твой.
Первый пример представляет тот случай, когда израильтянин, ища примирения с Богом и милости Иеговы, предстал уже со своим жертвенным даром (δῶρον κορβᾶν означает всякого рода жертву. Мф. VIII:4; XV, 5; XXIII, 8) в храме ἐπὶ τὸ θυσιαστήριον ἔμπροσθεν τοῦ θυσιαστηρίου, т. е. находится уже у барьера, отделявшего двор израильтян от двора священнического, и жертвенник всесожжений, центральный пункт ветхозаветного храмового культа, возвышался в расстоянии всего 11 локтей на запад от принесшего да[48].
В состоянии сосредоточенности и самоуглубления, ожидая лишь момента, когда священник примет дар предстоящего и — с соблюдением узаконенных обрядов — вознесет его на жертвенник, — израильтянин в данном положении, κἀκεῖ (или καὶ ἐκεῖ) именно здесь, вспоминает, что его ἀδελφὸς ἔχει τὶ на него (κατὰ αοῦ), т. е. иметь основание или повод считать себя обиженными или оскорбленным чем-либо и как-либо со стороны принесшего дар, а последнего — виновными пред собою (ср. Мрк. XI:25; Деян. XXIV:19; Апок. II:4, 14, 20), питает против него неприязненные или даже враждебный чувств[49]. Если принесший жертвенный дар вспомнит нечто подобное, то он, по слову Господа, уже не имеет права принести жертву, прежде чем не примирится со своими братом, т. е. прежде чем он не устранит так или иначе причины или повода ко вражде и не восстановит нарушенного мира. Так как здесь характеризуется закон христианской любви и милостивости (ср. Мф. IX:13; XII, 7), для коего нет пределов и ограничений в каких-либо юридических расчетах и соображениях (ср. Мф. XVIII:22), а, все проистекает из движений и побуждений братски любящего сердца (ср. Мф. XVIII:35), то и в данном случае не дается в словах Господа никаких оснований для ограничительных предположений, и напрасными являются вопросы: не разумеется ли здесь действительная обида, нанесенная «брату» со стороны принесшего дар, не имеется ли в виду здесь исключительно обидчик, так как обиженному и непристойно и неудобно идти с предложением примирения к обидевшему его, ибо такой поступок может иногда подать повод к еще большим новым оскорблениям и т. д[50]. Господь обращается исключительно к сердцу и совести человека в момент их высшего просветления пред лицом Божиим и в состоянии полной отрешенности и свободы христианина от земных, грубо эгоистических чувствований и изощренности и чуткости к великости и важности своих грехов пред Богом (ср. Мф. VI:12). Пусть же пред его совестью в такие моменты внутреннего подъема станет вопрос о том, не дал ли он сам повода к нарушению братского мира, и пусть это настроение вдохновляет его к дальнейшему поведению, когда для человека важнее всего очистить свою совесть пред лицом величия всесвятого Бога, а не отстоять свою правоту пред людьми, чтобы сохранить свое мнимое достоинство. Таким образом, наставление о примирении имеет абсолютный религиозно-нравственный характер. Основной смысл его таков: Бог мира принимает приношения и жертвы только миротворцев (ст. 9), — людей, которые не только сами не поддаются страстным движениям гнева и вражды, но все усилия направляют к тому, чтобы и в сердце «брата» погасить пламя вражды и ненависти, т. е. не только сами склонны к примирению, но и «брата» своего располагают к тому же. Только с подобными людьми Господь входить в общение, только им являет Свою милость и прощени[51].
Напрасно говорит I. Welltiausen, что это «изречение имеет в виду иерусалимлян, которые имели храм под рукою, а не галилеян, к коим Господь однако обращался с речью; для них ситуация, как мы ее здесь находим, во всяком случае, была бы совершенно не обычна (однако, см. Мк. I:44). Отсюда формулировка у ев. Марка (XI, 25) имеет преимущество: егда стоите молящиеся, отчущайте, аще что имате на кого. Матвей иудаизирует здесь, как и в других случаях» (S. 20). Между тем, по наблюдению Lightfoot'a, это изречение Господа находится в полном согласии с национальными обычаями. У иудеев признавалось законом и обычаем, что жертвы частных лиц не тот час же приносились на жертвеннике, но сохранялись до одного из ближайших великих праздников — Пасхи, Пятидесятницы и Кущей, когда и приносились обычно. Но тогда все израильтяне присутствовали на празднике, и найти брата, против которого приносящий жертву погрешил, не представляло затруднения (р. 114–115).
У экзегетов заметно колебание по вопросу о том, — с каким из двух глаголов, т. е. ὕπαγε или с διαλλάγηθι, как с главным понятием, непосредственно связывается πρῶτον. Первое предполагают Лютер, Эразм, Бенгель, Мейер, де-Ветте, Шанц, Кнабенбауэр; второе-Бэза, Шмидт, Фритте, Кюнель, Толюкк. Наблюдение Герсдорфа, что у ев. Мф наречие обычно следует за imperf., само указывает и исключения (у Толюкка, S. 191). Но на смысл истолковываемого места то или иное решение вопроса сколько-нибудь серьезного влияния не имеет, ибо по смыслу само ὕπαγε тесно связано с διαλλάγηθι, образуя с ним одно цельное представление: пойти примириться, равно как и ἐλθὼν πρόσφερε%[52].
Если Бог приемлет дары и жертвы лишь от тех людей, которые являют себя «миротворцами», кои, подавляя ложное самолюбие и пустое тщеславие, принимают все зависящие от них меры к устранению возникших недоразумений и гневного настроения со стороны «брата»; если только подобные люди могут надеяться на помилование Иеговы, то люди, упорствующие в своем нерасположении к «брату», коснеющие в своем «гневе» и, т. обр., остающиеся неоплатными должниками своему ближнему, — будут отвергнуты праведным Судиею, понесут вечное осуждение (Иак. II:13). Подобно тому, как благоразумный человек принимает все меры, чтобы покончить дело миром со своим доверителем, коему он должен значительную сумму, не доводя дело до суда, из опасения справедливой и строгой кары со стороны блюстителя закона, — так делом мудрости и необходимым духовным самосохранением следует признать исполнение обязанности незамедлительно, примирения с оскорбленным «братом», пока есть еще время. — прежде чем не произнесен окончательный и бесповоротный суд Божий, карающий со всею строгостью человека небратолюбивого и непримирительного. Эта мысль, представляющая собой раскрытие и продолжение нравоучения ст. 23–24 с отрицательной стороны, выражена в ст. 25–26 в форме притчи или — точнее — в виде аллегорического представления события высшего порядка под образом события, принадлежащего к обыденной жизни.
