Елена Романенко - Нил Сорский и традиции русского монашества
При некоторой искусственности такого деления житий и выводов автора интересна сама исследовательская часть «Очерков». А. Кадлубовский показал, что идеи нестяжания появились в житийной литературе задолго до времени Нила Сорского (их можно увидеть, например, в житии Варлаама Хутынского), традиции «безмолвия», «умного делания» также прослеживаются по житиям северных русских святых — учеников Сергия Радонежского (автор отметил сходство поучений о борьбе с помыслами из «Жития Павла Обнорского» с «Уставом» Нила Сорского)[125].
Противопоставляя «направления» Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, А. Кадлубовский писал: «В проповеди евангельских начал духовности, внутреннего нравственного совершенствования, любви, кротости и снисхождения заключается главное… значение деятельности великого заволжского старца в нашей культурной истории»[126].
Важнейшим дополнением к археографическим изысканиям А. С. Архангельского стали работы Н. С. Никольского по истории Кирилло–Белозерского монастыря. Работая с рукописями этого монастыря, Никольский сделал ряд важных открытий: в сборнике Гурия (Тушина) он нашел «Молитву о покаянии с исповеданием своих грехов» старца Нила[127]. В «Летописчике» Кирилло–Белозерского монастыря Никольский обнаружил сообщение о преставлении старца Нила, его брата Андрея Майко — «во иночестве Арсения», старца Паисия (Ярославова) и ряд других сведений[128]. Никольский первый указал на некоторые фактические ошибки «Письма о нелюбках», что в дальнейшем заставило исследователей более критически относиться к этому источнику[129].
В книге «Кирилло–Белозерский монастырь и его устройство» (1897 г.) он привел интересные материалы по истории Нило–Сорского скита. По наблюдению Никольского, нестяжательный скит оказывал влияние на Кирилло–Белозерский монастырь: во времена Нила Сорского и преобладания в монастыре его сторонников, Кириллов монастырь отказывался от земельных пожалований и предпочитал получать от московских князей не села, а денежное жалованье[130].
Много внимания в своих исследованиях Никольский уделил «нестяжанию», которое рассматривал как экономическую проблему. В статье «Общинная и келейная жизнь в Кирилло–Белозерском монастыре в XV и XVI веках и начале XVII–ro» (1907 г.) Никольский исследовал важный аспект этой проблемы — возможен ли был нестяжательный быт, т. е. существование монастыря без вотчин, в условиях Русского Севера и Понизовья. Исследователь отметил, что еще митрополит Киприан в конце XIV — начале XV вв. говорил о несовместимости вотчинного быта с требованиями общежительного иночества. Но впоследствии он вынужден был сделать уступку в этом вопросе, т. к. «не мог не видеть, что северные условия жизни совсем не те, что на юге, на Афоне. «Митрополит разрешил монастырям владеть селами, но с условием, чтобы они управлялись мирянами»[131].
Никольский показал также, как преподобные Сергий Радонежский и Кирилл Белозерский пытались совместить принципы нестяжания и землевладение монастырей. Но условия Севера, по мнению исследователя, брали свое. «При скудности населения, ремесла, рукоделие (или личная обработка земли), чем занимались для своего пропитания восточные общины иноков, не могли быть достаточным средством к пропитанию на Русском Севере»[132].
Поэтому, отвергнув вотчинный быт, Нил Сорский «с логической последовательностью должен был отказаться от общежития и обратиться к скитскому устройству жизни иноков»[133]. Никольский считал, что скитничество издавна было преобладающей формой на новгородском севере; при этом под «скитничеством» он подразумевал «особножитие». Но, поскольку Нил Сорский предлагал скит с особенностями, чуждыми русской жизни, это было одной из помех для живучести скитского строя на Руси[134].
Никольский сделал ряд ценных наблюдений об особенностях устава и устроения Нило–Сорского скита. Но проблема эта в целом так и осталась неисследованной. Тему «нестяжательные взгляды Нила Сорского» разрабатывала в своих исследованиях М. С. Боровкова–Майкова. Вслед за В. О. Ключевским она объясняла стремления «нестяжателей» не политическими целями, а их идеалом созерцательной жизни, «умного делания» и «умной молитвы». «Мирския заботы и преследование материальных интересов, необходимо связанное с владением вотчинами, — конечно, не могли были совместиться с аскетически–созерцательным направлением Сорскаго пустынника»[135].
«Стремление Нила приблизить церковь к идеалу духовной красоты, для чего прежде всего приходилось отказываться от какой–либо материальной зависимости, — было краеугольным камнем учения нестяжателей»[136].
Оставляя общий термин «нестяжатели», исследовательница постаралась все–таки выделить Нила Сорского из общей группы «нестяжателей». Боровкова–Майкова стремилась показать духовную близость преподобного Нила Сорского к исихастам XIV в. «Неуклонно идя к «сладости слез» и «радованию», Сорский до конца сохранил те заветы, которые раз воспринятые, навсегда остались для него незыблемыми и так соответствовали его индивидуальности: им учил он и учился сам»[137].
М. С. Боровкова–Майкова писала в своих статьях о развитии традиции «умного делания» на Руси, об истинном последователе учения преподобного Нила, подвижнике XVIII в. — святом Паисии Величковском, в Нямецком монастыре которого переписывали «Предание» преподобного Нила и его главы «О мысленном делании».
Но главной заслугой Боровковой–Майковой являются ее археографические изыскания и осуществление первого и единственного до сих пор научного издания «Предания» и глав «О мысленном делании» преподобного Нила Сорского. В целом нужно сказать, что дореволюционные историки проделали большую источниковедческую работу: они составили свод основных писаний и творений Нила Сорского, исследовали особенности их стиля, жанра, связи со святоотеческой литературой.
Была поставлена также проблема сущности и идейных истоков нестяжательных взглядов Нила Сорского, выделено целое «движение нестяжателей» в русской общественной мысли XVI в. Оценка же значения Нила Сорского в истории Русской Церкви с 70–х гг. XIX в. вплоть до начала XX в. оставалась неизменной: Нил Сорский представлялся антиподом Иосифа Волоцкого по всем вопросам церковной жизни того времени.
Книга монаха Нило–Сорской пустыни Иоанна (Калинина) «Нило–Сорская пустынь и ея подвижники» (М., 1914) сама может считаться источником по истории Пустыни, т. к. ее автор использовал большое количество документов из архива монастыря, не сохранившихся до наших дней.
Историография вопроса в работах историков Русского зарубежья
Выводы дореволюционной историографии во многом сформировали концепции историков и философов Русского зарубежья. Политизация взглядов Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, свойственная либеральным историкам XIX в., была характерна для статей, выходивших в 20–30 гг. XX в. в журнале «Путь», издававшемся под редакцией Н. А. Бердяева. Статьи журнала отличало одно общее направление — религиозно–философское осмысление причин русской революции. Немаловажное значение, по мнению авторов журнала, для исторической судьбы России имел путь, избранный Русской Церковью в споре «иосифлян» и «нестяжателей». Путь Иосифа Волоцкого, как считал Бердяев («Русская идея»), был роковым, а сам Иосиф Волоцкий — роковая фигура не только в истории православия, но и в истории русского царства[138]. Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, по его мнению, олицетворяли собой два типа в истории русского христианства. Иосиф Волоцкий — представитель православия государственного. «Он сторонник христианства жестокого, почти садического, властолюбивого, защитник розыска и казней еретиков, враг всякой свободы. Нил Сорский сторонник более духовного, мистического понимания христианства, защитник свободы по понятиям того времени, он не связывал христианство с властью, был противник преследования и истязания еретиков. Нил Сорский — предшественник вольнолюбивого течения русской интеллигенции»[139].
Концепции Жмакина — Архангельского в общей оценке иосифлян и нестяжателей следовал И. К. Смолич в своей статье «Великий старец Нил Сорский» (1929 г.) и фундаментальной книге «Жизнь и учение старцев (1952 г.). Нил Сорский, по мнению Смолича, не мог примириться с религиозно–обрядовым формализмом, который «осифьлянское направление» считало правильным и единственным для православных[140]. От всей личности Нила Сорского веет необычайной духовной свободой. Созерцательное направление Нила Сорского, как подчеркивал Смолич, было чуждо русской действительности, в России он «оставался одиноким и первым со своими созерцательными настроениями»[141]. При этом историк выделил то новое, что привнес Нил Сорский в жизнь русского монашества, — идею скитского безмолвного жития и заложил традиции старчества.
