И. М. Концевичъ - Оптина пустынь и ее время
— «А исповедывали ли вы, Марья Михайловна, свое заблуждеше?»
— «Какое?»
— «Да что вы — иргвинистка».
— «Да, я этого», — отвечала княжна — «и за грехъ не считаю».
Конечно, при такомъ образе мыслей, мудрено было Елене Андреевне действовать на княжну словомъ убеждешя, и пришлось ея любви обратиться къ иному способу воздействiя — къ помощи Свыше.
Прiехала она какъ то въ Оптину къ своему старцу о. Варсонофiю, и къ намъ и разсказываетъ, что, уезжая изъ Петербурга, она оставила княжну опасно больною съ сильнейшимъ воспалешемъ легкихъ, — а шелъ княжне тогда уже восьмой десято къ.
— «Прощаясь съ ней», — говорить, — «я думала, что не застану ее больше въ живыхъ».
О. Варсонофiю Елена Андреевна и раньше говорила о своей скорби, что не можетъ вдохнуть въ святую душу княжны разумешя ея заблуждешя и потому боится за ея участь въ загробномъ мiре. О. Варсонофш обещалъ за нее молиться.
Въ этотъ свой прiездъ Елена Андреевна разсказала о томъ, въ какомъ ныне состояши оставила она княжну въ Петербурге, усиленно просила старца усугубить за нее молитвы.
Передъ отъездомъ изъ Оптиной обратно въ Петербургъ, приходитъ Елена Андреевна прощаться съ о. Варсонофiемъ и принять его благословеше на путь, а батюшка выносить ей въ прiемную изъ своей келлш и подаетъ икону Божiей Матери и говорить:
— «Отвезите эту икону отъ меня въ благословеше княжне Марш Михайловне и скажите ей, что я сегодня, какъ разъ передъ вашимъ приходомъ, предъ этой иконой помолился о дароваши ей душевнаго и телесна го здравiя».
— «Да застану ли я ее еще въ живыхъ?» — возразила Елена Андреевна.
— «Богъ дастъ», — ответилъ о. Варсонофш, — «за молитвы Царицы Небесной, не только живой, но и здоровой застанете».
Вернулась Елена Андреевна въ Петербургъ и первымъ долгомъ къ княжне. Звонить. Дверь отворяется и въ ней княжна: сама и дверь отворила, веселая, бодрая и какъ не болевшая.
— «Да, вы ли это?» — глазамъ своимъ не веря, восклицала Елена Андреевна.
— «Кто же это воскресилъ васъ?»
— «Вы», — говоритъ — «уехали, мне было совсемъ плохо, а тамъ все хуже, и вдругъ, третьяго дня около десяти часовъ утра мне ни съ того, ни съ сего стало сразу лучше, а сегодня, какъ видите, и совсемъ здорова».
— «Въ которомъ часу, говорите вы, это чудо случилось?»
— «Въ десятомъ часу третьяго дня».
Это былъ день и часъ, когда о. Варсонофш молился предъ иконой Божтей Матери, присланной княжне въ благословеше.
Со слезами восторженнаго умилешя Елена Андреевна сообщила княжне бывшее и передала ей икону Царицы Небесной. Та молча приняла икону, перекрестилась, приложилась къ ней и тутъ же повесила ее у самой своей постели. Съ того дня Елене Андреевне уже не было нужды обращать княжну въ православiе: съ верою въ Пречистую и Угодниковъ Божшхъ дожила княжна свой векъ и вскоре отошла ко Господу. Жила и умерла по–православному.
У Елены Андреевны при общемъ слабомъ состояши здоровья, было очень слабо зреше: одинъ глазъ совсемъ не видЬлъ, и лучгше столичные окулисты ей говорили, что не только этому глазу уже никогда не вернуть зрешя, но что и другому глазу угрожаетъ та же опасность. И бедная Елена Андреевна съ ужасомъ стала замечать, что и здоровый ея глазъ тоже началъ видеть все хуже и хуже…
Стоялъ лютый февраль, помнится, 1911–го года. Прiезжаетъ въ Оптину Елена Андреевна слабенькая, чуть живая.
— «Что это съ вами, дорогой другъ?»
— «Умирать къ вамъ пргЬхала въ Оптину, — отвечаетъ полусерьезно, полушутя, всегда и при всЬхъ случаяхъ жизни жизнерадостный другъ нашъ, и тутже намъ разсказала, что только–что перенесла жестокш плевритъ (это съ ея–то больными легкими!).
— «Но это все пустяки! А, вотъ нелады съ глазами — это будетъ похуже. Боюсь ослепнуть. Ну да на все воля Божiя!»
На дворе снёжныя бури, морозы градусовъ на пятнадцать — Сретенсюе морозы, а пргѣхала она въ легкомъ не то ваточномъ, не то «на рыбьемъ меху» пальтишке, даже безъ теплаго платка; въ рукахъ старенькая, когда то каракулевая муфточка, на голове такая же шапочка — все ветеркомъ подбито… Мы съ женой съ выговоромъ, а она улыбается:
— «А Богъ–то на что? никто какъ Богъ!» Пожила дня три–четыре въ Оптиной, отговелась, причастилась, пособоровалась. Уьзжаетъ, прощается съ нами и говорить:
— «А нашъ батюшка (о. Варсонофш) благословилъ мне по пути заахать въ Тихонову Пустынь и тамъ искупаться въ источнике Преподобнаго Тихона Калужскаго» (Тихонова Пустынь Калужской епархш славится чудотворнымъ источникомъ подобнымъ источнику преп. Серафима Саровскаго).
Если бы мы не знали великаго дерзновешя крепкой веры Елены Андреевны, было бы съ чего придти въ ужасъ, да къ тому же и Оптина отъ своего духа успела насъ многому научить, и потому мы безъ всякаго протеста перекрестили другъ друга, распрощались прося помянуть насъ у преп. Тихона.
Вскоре после отъезда Елены Андреевны получаемъ отъ нея письмо изъ Петербурга, пишеть:
— «Дивенъ Богъ нашъ и велика наша Православная вера! За молитвы нашего Батюшки — отца Варсонофiя, я купалась въ источнике Преподобнаго Тихона при 10 гр. Реомюра въ купальне. Когда надевала белье, оно отъ мороза стояло коломъ, какъ туго накрохмаленное.
Двенадцать верстъ отъ источника до станщи железной дороги я ехала на извозчике въ той же шубке, въ которой вы меня видели. Волосы мои мокрые отъ купанья, превратились въ ледяные сосульки. Насилу оттаяла я въ тепломъ вокзале и въ вагоне, и — даже ни насморка! Отъ плеврита не осталось и следа. Но что воистину чудо великое милости Божiей и Угодника Преп. Тихона, это то, что, не только выздоровелъ мой заболевшш глазъ, но и другой, давно погибшш, и я теперь прекрасно вижу обоими глазами!..
Старецъ Варсонофій и Левъ Толстой
«Ходили вчера вмѣстѣ съ женою въ скитъ, къ нашему духовнику и старцу, скитоначальнику, игумену, о. Варсонофпо.
Передъ тёмъ, какъ идти въ скитъ, я прочелъ въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» статью Кирѣева, въ которой авторъ приходитъ къ заключешю, что, въ виду все болѣе учащающихся случаевъ отпадешя отъ православiя въ иныя вѣры, и даже въ язычество, обществу вѣрныхъ настоитъ необходимость поставить между собой и отступниками рѣзкую грань и выйти изъ всякаго общешя съ ними. Въ концѣ этой статьи Кирѣевъ сообщаетъ о слухѣ, будто–бы одинъ изъ наиболее видныхъ нашихъ отступниковъ имѣетъ намѣреше обратиться вновь къ Церкви…
Не Тол стай ли?
Я сообщилъ объ этомъ о. Варсонофпо.
— «Вы думаете на Толстого?» — спросилъ Батюшка: «Сомнительно! Гордъ очень. Но если это обращеше состоится, я вамъ разскажу тогда нѣчто, что только одинъ грѣщный Варсонофш знаетъ. Мнѣ, вѣдь, одно время довелось быть духовникомъ сестры его, Марш Николаевны, что живетъ монахиней въ Шамординой».
— «Батюшка, не то ли, что и я отъ нея слышалъ?»
— «А что вы слышали?»
— «Да про смерть брата Толстого, Сергѣя Николаевича, и про сонъ Марш Николаевны».
— «А ну–ка разскажите!» — сказалъ Батюшка. Вотъ что я слышалъ лично отъ Марш Николаевны Толстой осенью 1904 года:
— «Когда нынѣшнею осенью», говорила мнѣ Марiя Николаевна: «заболѣлъ къ смерти брать нашъ Сергѣй, то о болѣзни его дали мнѣ знать въ Шамордино, и брату Левочкѣ, въ Ясную Поляну. Когда я пргЬхала къ брату въ имѣше, то тамъ уже застала Льва Николаевича, не отходившаго отъ одра больного. Больной, видимо, умиралъ, но сознаше было совершенно ясно, и онъ могъ говорить обо всемъ. Сергѣй всю жизнь находился подъ влiяшемъ и, можно сказать, обаяшемъ Льва Николаевича, но въ атеизмѣ и кощунствѣ, кажется, превосходилъ брата. Передъ смертью же его, что–то таинственное совершилось въ его душѣ, и оѣдную душу эту неудержимо повлекло къ Церкви. И, вотъ у постели больного, мнѣ пришлось присутствовать при такомъ разговор^ между братьями:
— «Брать», обращается неожиданно Сергей къ Льву Николаевичу: «какъ думаешь ты: не причаститься ли мне?»
Я со страхомъ взгянула на Левушку. Къ великому моему изумлешю и радости, Левъ Николаевичъ, не задумываясь ни минуты, ответилъ:
— «Это ты хорошо сделаешь, и чемъ скорее, темъ лучше!»
И вследъ за этимъ самъ Левъ Николаевичъ распорядился послать за приходскимъ священникомъ.
Необыкновенно трогательно и чистосердечно было покаяше брата Сергея, и онъ, причастившись, тутъ же вследъ и скончался, точно одного только этого и ждала душа его, чтобы выйти изъ изможденнаго болезнью тела.
И после этого, мне пришлось быть свидетельницей такой сцены: въ день кончины брата Сергея, вижу, изъ комнаты его вдовы, взволнованный и гневный, выбегаетъ Левъ Николаевичъ и кричитъ мне:
— «Нетъ?! ты себе представь только, до чего она ничего не понимаетъ! — Я, говоритъ, рада что онъ причастился: по крайности, отъ поповъ теперь придирокъ никакихъ не будетъ! Въ исповеди и причастш она только эту сторону и нашла!»
