Джордж Макдональд - Донал Грант
— Слава Богу, ваша светлость, титула у меня отнять вы не можете, — невозмутимо проговорил Форг, — а остальное, пожалуйста, можете хоть сейчас отдать Дейви. Всё равно у вас почти ничего нет!
— Да пропади ты пропадом со своим титулом! А этот твой титул — ха–ха–ха! Да знаешь ли ты, глупец, что на него у тебя не больше прав, чем у этой кухонной девки, на которой ты собираешься жениться? Вот подожди! Узнаешь, кто ты есть на самом деле, так сразу запоёшь по–другому! Ха–ха–ха!
Тут Донал открыл дверь и вошёл.
— Я должен предупредить вашу светлость, — сказал он, — что если вы будете
говорить так же громко, я услышу каждое ваше слово.
— Так слушайте — и будьте вы оба прокляты! Этот мерзавец Форг — вот он стоит, сморчок несчастный!.. Боже мой! Как я любил его мать! И вот чем он отплатил мне за ту любовь!.. Нет, тут явно видна рука Провидения. Больше никогда не стану грешить против Провидения, говорить, что его нет! Потому что всё получается как надо, как по нотам! И зачем только я столько лет ломал из–за этого голову, терзал себе душу, шёл против собственной совести с того самого времени, как её не стало? Этот притворный аристократ — такой же лорд Форг, как и вы, Грант. И Морвеном ему не бывать, проживи он хоть сотню лет. Он ничуть не лучше любого уличного оборванца. Его мать была прекраснейшей женщиной на свете — и любила меня! Боже мой, какое это всё–таки счастье, быть любимым, особенно такой женщиной! Клянусь Богом, она была настоящей женщиной! Она была готова всё отдать для меня, отдать с радостью и благодарностью! Всё! Слышишь, негодяй? — ВСЁ!!! Я так и не женился на ней! Вы слышите меня, Грант? Я призываю вас в свидетели, запомните мои слова: мы — я и мать этого мерзавца — никогда не были женаты! Ни по какому закону — ни по шотландскому, ни по английскому, ни по французскому, ни по какому другому! Он незаконнорожденный ублюдок и может убираться отсюда куда глаза глядят! О, да! Будь так любезен! Давай, женись на своей красотке, когда тебе заблагорассудится! Ты же сам себе хозяин! Над тобой нет теперь никакого закона — абсолютно никакого! — так что ты свободен, можешь идти на все четыре стороны и делать, что Бог на душу положит! Я умываю руки! Значит, будешь делать всё, что захочешь? Давай, давай! Мне от этого только легче! Лучшего возмездия и не придумаешь! Только скажу тебе одно: как только узнаю, что ты женат на этой девке, так сразу же возвещу всему миру, кто ты такой. Стоит только шепнуть на ушко кое–каким сплетникам и сплетницам, что следующего лорда Морвена им и днём с огнём не найти, и тебе конец! Ха–ха–ха!
Он разразился дьявольским смехом и откинулся на подушки с лицом, тёмным от бешенства и невыразимой ярости, готовой вот–вот выплеснуться, словно горячая лава из огнедышащего вулкана. Оба юноши безмолвно и ошарашенно смотрели на него. Донал сочувственно оглянулся на Форга, на которого обрушился весь этот шквал безудержного отцовского гнева. Тот побелел и дрожал от отчаянного смятения — жалкое существо, сокрушённое жестоким родителем. Когда граф замолчал, какое–то время он продолжал неподвижно стоять, так и не говоря ни слова, но потом лицо его исказилось, он пошатнулся, и из горла его раздался короткий сдавленный стон. Донал помог ему добраться до стула. Форг упал на сиденье и бессильно прислонился к спинке. Его лицо было мокрым от слёз. Было страшно думать, что юноша, способный на такие сильные чувства по отношению к преходящей мирской чести, может оставаться безразличным к собственной совести и нравственной сущности своих поступков, и может быть настолько равнодушен к мучениям девушки, что готов пожертвовать её счастьем и спокойствием ради собственного удовольствия, хотя и воображает себя влюблённым, — а может, и действительно любит её больше всех на свете. Ибо Донал и раньше мало доверял словам Форга насчёт будущей женитьбы на Эппи, а сейчас верил ему ещё меньше. Эти мысли пронеслись в его голове почти безотчётно: он был слишком поглощён кипевшими перед ним страстями.
Лорд Морвен тоже, казалось, утратил всякую способность двигаться. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Через несколько минут он сделал слабый знак рукой. Донал решил, что тот хочет позвать старого дворецкого, и позвонил. Вскоре в комнате появился Симмонс и, увидев, в каком состоянии находится его господин, немедленно поспешил к буфету, вытащил какую–то бутылочку, налил оттуда немного бесцветной жидкости, добавил воды и подал стакан графу. Лекарство подействовало быстро. Граф приподнялся, опираясь на подушки, и хриплым зловещим голосом произнёс:
— Подумай о том, что я тебе сказал, Форг! Если сделаешь так, как я велел, никто об этом не узнает. Если же ты мне воспротивишься, пеняй на себя. А теперь ступай!
Донал повернулся и вышел. Форг не двинулся с места.
Что теперь делать? Как на всё это смотреть? Донал чувствовал себя совершенно растерянным. К счастью, у него было достаточно времени для того, чтобы подумать и помолиться, а ведь молитва — это высшая форма размышлений. Ему открылась тайна, способная круто изменить судьбу как молодого графа, приходившегося Доналу врагом, так и его младшего братишки, который был Доналу другом. Как посмотрит на всё это светское общество? И хотя само оно вполне способно на такие же проступки — а чаще всего и повинно в точно таких же грехах, — оно всегда немилосердно наказывает вину отцов в их детях, наваливая грехи обидчиков на головы обиженных. Как хорошо, что есть Тот, Кто всегда готов посетить этих несчастных и принести им ту милость, в которой отказали им люди!
Только что теперь делать ему? Держать язык за зубами, предоставив Форгу самому решать, станет он разглашать подлинную историю своего происхождения или нет? Или открыто сказать правду, как он и поступил бы, если бы речь шла о нём самом? Должен ли он позволить безымянному юноше жениться на своей благородной кузине, чтобы законный наследник титула остался ни с чем? Разве он не обязан сообщить правду хотя бы тем, для кого она небезразлична, — леди Арктуре и мистеру Грэму? Сам Донал мало заботился о титулах и наследстве, но не мог не задавать себе вопрос, в чём заключается сейчас его долг. Человек может совершенно не беспокоиться о деньгах, но это не значит, что он должен спокойно смотреть, как уличный воришка вытягивает кошелёк из чужого кармана!
В конце концов, у него нет никакой уверенности в том, что граф сказал правду! Вполне возможно, он придумал эту жестокую историю, чтобы заставить сына покориться. Но в любом случае он оставался отъявленным негодяем, потому что даже если сейчас осмелился сказать правду о своей первой жене, то тем самым лишь доказал свою способность обманывать и лгать.
Глава 49
Сын
В одном Донал не сомневался: по крайней мере, сейчас вмешиваться в это дело ему не нужно. Даже если граф не солгал, вопрос о наследовании титула будет решаться ещё не скоро. Кто знает, что может случиться за несколько лет? Может, к тому времени Форга уже не будет в живых, или отец сам раскроет тайну его происхождения. Чем дольше Донал об этом размышлял, тем больше сомневался в правдивости всей этой истории. Понятно, что человек, могущий говорить сыну подобные вещи о его собственной матери, вполне способен и на то злодеяние, в котором признался. Однако в то же самое время он достаточно низок и подл, чтобы легко измыслить самую гнусную ложь. Донал сомневался и потому точно знал, что пока не должен и не может ничего предпринимать.
Но как поведёт себя Форг? Ведь от нынешнего решения зависит всё дальнейшее развитие его характера! Если он действительно так благороден, каким хочет казаться, то непременно расскажет Эппи обо всём, что произошло, и тут же либо займётся поисками места, чтобы хоть как–то добывать себе пропитание, либо станет учиться зарабатывать себе на хлеб. Казалось, сам Форг нисколько не сомневается в правдивости того, что в ярости слетело с уст его отца. За всю неделю Донал видел его лишь мельком, но судя по его виду, он не находил себе места от отчаяния и выглядел совершенно потерявшимся.
Какое несчастье принесла ему эта жалкая и ничтожная гордыня мира сего, как подкосила и ослабила душу! Вряд ли можно было ждать благородства от человека, способного так горевать; вряд ли у него достанет честности и мужества отказаться от титула, который на самом деле ему не принадлежит, даже если в этом случае он сможет свободно жениться на Эппи. Быть может, он сокрушался ещё и из–за того, что Донал тоже был вместе с ним в комнате, когда отец раскрыл неприглядную правду? В любом случае, он наверняка считает Донала человеком опасным и готовым ему противостоять. Но страшное известие так поразило молодого графа, что он оцепенел и почти не замечал того, что творится вокруг, и Донал уже начал подумывать, что, придя в себя, Форг мог вообще позабыть о том, кто ещё присутствовал при разговоре кроме него, а иначе давно прибежал бы к нему, чтобы попытаться уговорить его молчать. Или он всё–таки решил поступить как подобает честному человеку? Но если так, то чего он медлит? Ведь тут всё проще простого, даже думать нечего!
