Иннокентий Херсонский - Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа
Признание распятого, что он осужден справедливо, не опровергаетет этого предположения. Возмутив общественное спокойствие, сделавшись виной убийств, он действительно заслужил казнь; но сердце его было свободно от навыка ко злу, от того ожесточения, которое бывает уделом людей, долго живших явными злодействами, привыкших не только попирать права человечества, но и находить в том удовольствие и славу. Напротив, обличение, сделанное покаявшимся своему сообщнику, обнаруживает в обличающем чуткую совесть, сердце, не чуждое страха Божьего, твердо верящее в будущие после смерти награды праведным и наказание нечестивых.
Для такого человека пребывание в темнице не могло не иметь полезных последствий. Мечты рассеялись, совесть пробудилась, рассудок вступил в свои права; и то, что прежде казалось делом благоразумия или необходимости, представилось следствием страсти и буйства. Зная дух римского правления, противнику римлян нельзя было ожидать помилования; поэтому дни заключения были вместе днями приготовления к смерти — новое побуждение к покаянию! Одна мысль о смерти останавливает многих на пути беззакония: чего не может произвести над сердцем грешника само приближение смерти! В эти минуты и каменные сердца смягчаются; удивительно ли, если сердце чуткое сделалось особенно способным к покаянию?
С другой стороны, с уверенностью можно утверждать, что покаявшийся до заключения в темницу был свидетелем некоторых чудес Иисуса Христа, может быть даже слушателем Его, и разделял вместе с другими уверенность, что Человек, так учащий и так чудодействующий, должен быть Посланником Божиим (это первая мысль, которая сама собой рождается в уме от слов, произнесенных им со креста219). Темничное уединение поэтому живо напомнило ему беседы Иисуса Христа, столь трогательные для кающихся грешников. «Иисус проповедовал свободу; но не одобрял возмущений: Его свобода есть свобода истины и добродетели. Ах, если бы возможно было теперь следовать этому учению. По крайней мере, еще раз услышать Божественного Учителя! Получить от Него прощение грехов!» Наступает час казни — и раскаявшийся преступник внезапно видит себя рядом с Иисусом, узнает, что ему и Пророку Галилейскому надлежит претерпеть одну и ту же смерть!.. Зрелище печальное — видеть праведника, осужденного на позорную казнь, но для кающегося грешника некоторым образом отрадное! Для кого не отрадно умереть вместе с праведником, вместе с ним пройти мрак гроба и явиться к Судии Небесному? И кающееся сердце еще прочнее утверждается в святых чувствах, еще сильнее располагается к Иисусу. И как не расположиться! Его кроткое спокойствие и незлобие, поразительные слова Его к женам и дщерям иерусалимским, великодушие, с которым отвергнуто питье, омрачающее чувства, чистейшая молитва за Своих распинателей, могли тронуть всякого, кто имел слух и сердце.
Оставалось преодолеть одну трудность — признать Мессию в человеке распятом, приближающемся к смерти. Но поскольку она преодолена, то мы смело можем предположить, что покаявшийся был и прежде свободнее других от всеобщего предрассудка о бессмертии Мессии и имел какое-либо понятие о Его страданиях. И почему, собственно, нельзя сделать такое предположение? Если история не слишком благоприятствует ему, то и не исключает его совершенно. Вскоре после жизни Иисуса Христа у иудеев возникает мнение о двух Мессиях, славном и страждущем, раскрытое во всех подробностях. Закон исторической постепенности говорит, что начало такого образа мыслей находится во временах предшествующих. И разве не имели иудеи перед глазами множество пророчеств, в которых Мессия описывается страждущим и умирающим? Что эти пророчества относились к Мессии еще до Иисуса Христа, за это ручается уже весь Новый Завет. Неоспоримо притом, что лучшие из иудеев ожидали от Мессии очищения грехов народа Божьего (Лк. 1, 7; 2, 30); верили, что поэтому явление Его сопряжено будет со многими бедствиями, что даже Он Сам многими будет отвергнут (Лк. 2, 34). Но от такого образа мыслей далек ли переход к мнению, что Мессия для искупления грехов подвергнется страданиям и смерти? Если бы даже совершенно никто из иудеев не ожидал Мессии страждущего, то один Иоанн Креститель, изображавший Иисуса Христа Мессией и вместе Агнцем Божьим, вземлющим грехи мира, мог поселить во многих иудеях веру в Мессию страждущего. Эта же вера могла возникнуть во многих благодаря собственным словам Иисуса Христа, Который не раз всенародно свидетельствовал, что Сыну Человеческому надлежит пострадать, дабы войти в славу Свою. Вообще надо предположить, что проповедью Иоанна Крестителя и Иисуса Христа предрассудок о земном царстве Мессии был весьма ослаблен, иначе крест Иисусов произвел бы в последователях Его гораздо более ужаса и потрясений, чем теперь видим.
Сообразив все это, не трудно представить, каким образом один из распятых с Иисусом Христом преступников вдруг оказывается, по выражению отцов Церкви, мучеником, евангелистом и пророком. Живо чувствуя собственное недостоинство и готовясь к смерти, он видит перед собой вечность и Судию живых и мертвых.
Зрелище ужасное! «О, если бы Праведник, вместе со мной страждущий, был Мессия? Так, это точно Он! Во смирении суд Его взятся; Он как овча, веден был на заколение, как агнец, не отверзал уст Своих, — Он, Который одним словом воскрешал мертвых! Напрасно враги вменяют Его быть в труде, в язве от Бога и в озлоблении. Он грехи наши носит и о нас болезнует; Он мучится за беззакония наши: «наказание мира нашего на Нем» (Ис. 53, 1—40). Мысль — утешительная для совести, уязвленной раскаянием; и кающийся грешник, в порыве святого чувства, спешит облобызать верой крест Того, в Ком он видит Искупителя и Судью: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем!»
Впрочем, вера покаявшегося, во всяком случае, достойна удивления; и кто имел ее, тот достоин был войти в рай вместе с Начальником и Совершителем веры. Пусть он знал об учении и чудесах Иисуса Христа — кто же не знал этого из тех людей, которые теперь издеваются над Ним? Пусть обстоятельства содействовали его обращению — но другой распятый разве не в подобных находился обстоятельствах? Однако же мы видим в нем человека нераскаянного. Покаявшийся сделал то, чего на его месте, может быть, не сделали бы многие и многие… «У него, — рассуждает Григорий Великий, — оставались только сердце и уста свободны; и он принес Богу в дар все, что имел: сердцем уверовал в правду, а устами исповедал во спасение». «Не знаю, — признается блж. Августин, — чего бы не доставало сей вере: подлинно, Иисус Христос не нашел подобной в целом народе иудейском, даже в целом мире». Св. Златоуст заметил еще в покаявшемся высокую черту любви к ближним, которая побудила его прежде пещись о спасении своего сообщника, а потом уже просить Господа и о себе. Тем непростительнее, когда грешники, злоупотребляя примером покаявшегося на кресте разбойника, воображают, что, проведя всю жизнь во грехах, они перед самой смертью успеют исправиться и минутным покаянием заслужить целую вечность блаженства. Не отвергая той утешительной, вытекающей из сущности христианства истины, что самое позднее раскаяние, по силе веры в заслуги Искупителя, может быть действительно, не отвергая, говорю, этой истины, которая, впрочем, по самому духу христианской религии, требует многих ограничений и действительное совершение которой над грешниками известно только одному Богу, — нужно сказать, что пример разбойника, покаявшегося на кресте, по самому существу своему, не менее способен возбудить страх, чем надежду. Чтобы прилагать к себе этот пример, надо вообразить себя находящимся в ужасном положении покаявшегося и, между тем, имеющим такую веру, какой, по словам Августина, не нашлось в целом мире. После этого каждый почувствует, чего стоит рай, даруемый, по-видимому за одно слово!
Подобным образом рассуждал о покаявшемся на кресте разбойнике и св. Димитрий Ростовский, предполагая, что он помилован, между прочим, за прежние некоторые добрые качества и дела его и что поэтому грешники не должны злоупотреблять примером этого разбойника, отлагая свое покаяние до смерти. «Не вси, — пишет святитель, — то (прощение грехов) получают, и не мнози, но мало некто, нецыи токмо, разве тыи, иже в житии своем, аще и грешном, имеяху некая добрая дела, достойная от Господа воспоминовения и милосердия, якоже и о разбойнике повествуется: егда бо пречистая Мати Божия с Сыном своим и со св. Иосифом обручником, бежащи от Ирода, грядяше в Египет, негде в пустых местах нападоша на них разбойницы и хотяху отняти осла, на нем же малая некая своя потребная несяху, иногда же Мати со Отрочатем везяшеся: един убо от разбойник тех, видев Отроча зело красное, и удивився красоте необычной, рече: аще бы Бог принял на Ся тело человеческое, не бы был краснейший паче Отрочате Сего: то рек, воспрети другом своим озлобити сих путников. Той разбойник потом распят с Господом нашим. Се слыши ты, каковым подается при кончине покаяние и прощение!» (Соч. св. Димит. Ч. 2. 1818 г., стр. 421-2).
