Нина Павлова - Красная пасха
Ехать в больницу нужды уже не было. Но наутро шоферу надо было заехать в больницу, и за послушание батюшке я решила показаться врачу. И тут мне промыли уши, извлекли оттуда немало парафина, а врач сказала, что я лишь чудом не потеряла слух.
После этого на меня напал страх перед парафиновыми затычками. И когда нас послали за покупками для иконописной мастерской, я, не спросясъ, купила магнитофон, решив, что буду работать в наушниках, слушая православные песнопения. О своей самочинной покупке я сообщила батюшке не на исповеди, а в обычном разговоре. Он сказал, что это воровство и надо покаяться на первой же исповеди. И тут началось худшее из худшего — упорство в грехе: я помнила лишь страшную боль в ушах и не хотела каяться. Наступило состояние такого духовного нечувствия, что я уже не считала грех за грех.
Пришло время причащаться. Накануне вечером я написала исповедь, хладнокровно решив, что не буду каяться в этом грехе, находя ему множество оправданий. А ночью вижу во сне, будто я снова в Оптиной, а о. Василий с батюшками в тревоге обсуждают, как же исправить меня. Решили, что будут по очереди исповедовать меня в надежде пробудить во мне покаяние. Поисповедовалась я у первого батюшки, но утаила свой грех. Потом меня взял на исповедь о. Василий. Я опять теплохладно перечисляю грехи и не желаю каяться в воровстве. А о. Василий говорит мне сокрушенно: „Я даже не знаю, чем вам помочь“. Сказал он это с такой скорбью, что мне стало стыдно до слез. Раскаяние уже обжигало душу, но тут меня окликнул мой духовный отец и велел идти с ним по делам в скит. Помню, долго мы ходили по делам, а у меня одна мысль и страх — лишь бы успеть покаяться! Лишь бы о. Василий не ушел! Возвращаюсь, наконец, в монастырь и вижу — все батюшки давно разошлись и только о. Василий стоит у аналоя и ждет меня на исповедь. А у меня такая радость — успела! Спешу к о. Василию… и просыпаюсь от звона будильника, и бегу в храм, чтобы исповедать свой грех».
Рассказывает монахиня Нектария (Шохина): «Летом 1993 года я приехала в Оптину пустынь и узнала, что трое моих отцов-наставников так тяжело заболели, что не выходят из келий. Помню, полола я сорняки и вдруг бросила дергать траву и взмолилась: „Господи, лучше бы я заболела, чем они!“ — „Ты хоть понимаешь, о чем просишь?“ — сказала инокиня Евфросиния, работавшая рядом со мной. А я лишь жарче молюсь: „Господи, исцели батюшек и даруй их болезни мне!“
И дано мне было по вере моей. К вечеру я слегла — сердце останавливалось, в легких булькало и хрипело, я вся разбухла и отекла, как при водянке. По образованию я медицинский работник и понимала, что умираю. Тут инокиня Евфросиния зашла меня навестить, а я протягиваю ей через силу „Канон на исход души“ и прошу: „Читай“. Она испугалась, но увидев мое состояние стала читать.
Утром мои разбухшие ноги вставили в чужую огромную обувь и кое-как под руки привели к могилкам новомучеников. С помощью сестер я положила земной поклон и стала молиться: „Господи, молитвами новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима исцели меня!“ Три дня меня готовили к смерти, причащая ежедневно. И три дня через силу, с помощью людей я добиралась до могилок новомучеников и молилась им об исцелении.
Через три дня выздоровела не только я, но и трое моих отцов-наставников. А я в благодарность за исцеление написала акафист Оптинским новомученикам».
Геолог Людмила Васильевна Толстикова, ныне инокиня Георгия, пишет: «Дивен Бог во святых своих! Для меня трое Оптинских новомучеников — святые. И хочу рассказать о двух случаях милости Божией, явленной мне, грешной, через иеромонаха Василия.
Был у меня в юности тяжкий грех, со стыдом вспоминаю его и теперь. Но будучи новоначальной, я фактически скрыла этот грех на исповеди, назвав его незначительным, уклончивым словом, а это был смертный грех. Шли годы. Я уже пела на клиросе, когда по тяжести в душе догадалась, как давит на меня этот давний неисповеданный грех. Но на исповеди я от стыда не могла ничего выговорить или вдруг „забывала“ его.
И вот наступила Крещенская ночь 1993 года. Я написала письменную исповедь, решив во что бы то ни стало покаяться сегодня же. А на всенощной узнаю, что мой батюшка сегодня исповедовать не будет. Гляжу, а к другим батюшкам такие толпы причастников, что уже ясно — на исповедь мне не попасть.
Храм был переполнен. Народ теснил меня сзади прямо к аналою о. Василия. Но я была в таком удрученном состоянии, что, повесив голову, двигалась в толпе, не замечая вокруг ничего. И вдруг о. Василий обернулся в мою сторону и, „выдернув“ кивком из толпы, вне очереди взял на исповедь. А я слова не могу вымолвить и лишь молча протягиваю батюшке запись исповеди. Записка была свернута вдвое, и что в ней написано, о. Василий не знал. Смотрит он на записку в моей руке и говорит изумленно: „И это мне?“ — „Вам, батюшка“. А он снова восклицает: „И это мне?“ — „Вам. Прочтите“. А он нараспев: „И это мне-е?“ Я тогда не знала, что батюшка прозорлив, но точно знала — ему открыто мое состояние: он знает, что в записке, даже не читая ее. А я лишь опускаюсь на колени и плачу так сильно, что слезы заливают лицо. И я не понимаю одного — как я теперь взгляну в глаза батюшке, если ему открыта вся моя скверна? И вдруг слышу, как о. Василий БЛАГОДАРИТ меня за исповедь. Поднимаю глаза и вижу сияющее радостью лицо батюшки.
Расскажу о другом случае. Когда по благословению старца я переехала из большого города в Козелъск, родные сперва корили меня. Но все было промыслителъно. В Козелъск я приехала уже больная, с опухолью. Лечиться не люблю, то тут, по настоянию родных, прошла обследование в Москве на УЗИ, и врач, установив размеры опухоли, назначил мне курс лечения. Год я добросовестно лечилась, но повторное обследование показало — толку от лечения нет. И я бросила лечиться, возложив все упование на Господа.
Теперь я понимаю, что это дерзость и в моей надежде на чудо была тонкая струнка тщеславия. Но тогда я много ездила по монастырям и купалась в святых источниках. Духовная польза была огромной, но моя опухоль как была, так и осталась со мною, давая о себе знать весьма чувствительной болью.
В Страстную Пятницу 93-го года я вернулась из паломничества на свое послушание в Оптиной, а на Пасху было убийство. Помню, я долго шла лесом по следам убийцы, стремясь настигнуть его. Страха за свою жизнь уже не было. Так потрясало это чудовищное злодеяние!
По профессии я геолог и, проработав всю жизнь в мужском коллективе, привыкла „держаться“, не давая волю слезам. На погребении я не плакала, но невыплаканное горе уже душило меня. Однажды на могилках новомучеников никого не было, и тут, обняв крест на могилке о. Василия, я впервые дала волю слезам. Я ничего не просила, только плакала, горюя о братьях. И вдруг почувствовала такую боль на месте опухоли, что даже присела. Кое-как с передышками добралась до храма, боль была сильной и, мне казалось, целебной — из меня будто кто-то извлекал опухоль. Так продолжалось минут пятнадцать, и вдруг я почувствовала, что исцелилась. Во избежание искушений я старалась даже не думать об этом и просто радовалась состоянию легкости и здоровья.
Но, видно, Господу было угодно засвидетельствовать мое исцеление, ибо вскоре я попала на обследование на УЗИ и как раз к тому врачу, который нашел у меня опухоль. Доктор был в недоумении: где же опухоль? „Тут, доктор, тут“, — говорю ему, показывая на болевшее прежде место. „Тут только ямка от опухоли“, — отвечает он. Не поверив, он назначил мне повторное обследование через полгода, еще раз подтвердившее — исцеление было полным.
Сперва я скрывала свое исцеление. Но ведь не ради меня, грешной, было явлено чудо, а ради прославления Оптинских новомучеников. Вот почему я решила засвидетельствовать письменно чудо исцеления, приложив, если потребуется, медицинские документы».
Рассказ сотрудника Сретенского монастыря раба Божия Павла: «Однажды с игуменом Ипатием мы долго стояли у могилы о. Василия. Отец Ипатии рассказывал мне о нем и советовал молиться о. Василию, когда будет нужда в скорой помощи. Прошло немало времени, пока я вспомнил об этом. А вспомнилось так:
Возвращались мы из Печор и наш новенький „ЗИЛ“ вдруг сломался. Оказалось, порвался приводной ремень и при попытке связать его буквально рассыпался в руках. И тут начались наши мытарства. Вблизи никаких населенных пунктов. Останавливаем машины с просьбой помочь, но откуда у легковушки „зиловский ремень“? И вот что интересно — много разных машин прошло мимо нас, а „ЗИЛа“ ни одного.
Просим водителей позвонить в авторемонт, но они так вяло обещают, что видно — вряд ли будут звонить. Так прошел не один час. Становилось темно, да еще дождь пошел. Ситуация была до того безвыходной, что я в сердцах пнул по колесу и из меня вырвалось: „Ну, о. Василий, помогай, раз о. Ипатии велел молиться тебе!“ Прости меня, Господи, что так грешно „помолился“. И вдруг глазам своим не верю — прямо к нам с пригорка катит „зилок“. А водитель тормозит, улыбаясь:
