Алексей Бакулин - Книга встреч
Вот ещё один человек, прошедший войну, — и гораздо дольше, чем Вячеслав, ходивший по её дорогам… Эти ли дороги привели человека к Богу? Решайте сами…
5. СТАРШИЙ ПРАПОРЩИК ХРИСТОВА ВОИНСТВА
— Вам Афганистан снится ещё?
Задумалась мать Леонилла, нахмурилась…
— Да нет… Ушло то время… А раньше, бывало, снился… И знаете, как? — не люди, не события, не пейзажи, а жара. Жара снилась! Это горячее марево над землёй, колеблющийся воздух… очень страшный сон. А как же иначе? Я всю жизнь в армии, всю жизнь начальником столовой, погоны старшего прапорщика носила; и вот моя служба — столовая, кухня; температура жарочной поверхности плиты — 360 градусов, а на улице — 60 градусов! Кандагар! Повара мои в обморок падают от теплового удара, а что делать? — надо работать, надо готовить, надо ребятишек наших, солдатиков, кормить…
Инокиня Леонилла, матушка, старший прапорщик, ветеран Афганистана и обеих Чеченских кампаний… Что для нас эти войны? — кровавые бои, смерть, отчаяние, отвага, героизм… А героизм тоже всякий бывает. Стоять у раскалённой плиты среди кандагарского пекла — это легко? Попробуйте…
— Да что там наши плиты… — пожимает матушка плечами. — Вот как ребятам в бою бывало!.. До танковой брони дотронься только — ожог получишь. А наши солдаты в этих танках в бой шли. В песке яйца можно было печь — это не сказка, это вправду так делали иногда; а наши солдаты по этому песку по-пластунски…
— А где было тяжелее: в Афганистане или в Чечне?
— Как сказать? Война — она и есть война. В Чечне у меня было три молодых солдата-поварёнка. Они полгода отучились в учебке, и мы попали с ними в Чечню. Как им тяжко приходилось! — каждый день в четыре утра встать — а вокруг снег, холод, палатки, условия полевые, и бандиты рядом, и что у них на уме — не угадать… Но поварята мои трудятся, не ропщут, и меня с моим характером тяжёлым терпят…
Мать Леонилла очень хочет по-женски заплакать; слёзы так и стоят в глазах. Нет, нельзя: монахам плакать можно только о грехах своих. Усилием воли берёт себя в руки:
— Нет, пожалуйста, слёзы в сторону. А как вспомнишь Кабульский госпиталь… Там была перевалочная база для раненых — потом их оттуда в Москву отправляли. А мы, женщины, как-то принесли туда фрукты-овощи — поддержать-то мальчишек надо… И вот что терзает память: парень без рук, без ног. Мы ему яблочки, конфеты, печенья… А он кричит: «Зачем мне это? Вы мне ноги-руки вернёте? Нет? Ну и идите отсюда!» Тяжело, конечно. А вот что ещё страшно: все инфекции вокруг свирепствуют, весь букет заразных болезней! — и малярия, и тиф, и паратиф, и гепатиты все… Солдатики пойдут на операцию, вода у них закончится, они с арыка попьют — и всё… В соседней бригаде две трети солдат полегло. И потом в госпитале, помню: матрасы, матрасы — лежат прямо на земле, и солдатики на них все жёлтенькие… Как же страшно! Мы в столовой по два часа вымачивали в хлорке посуду — лишь бы не заразить ребят…
А Чечня? Нет, для меня тяжелее был Афганистан. В Чечню вся бригада наша пошла, все сослуживцы, все знакомые, друзья — всё-таки полегче. В Афганистане — жара, в Чечне — грязь. Там почва своеобразная, особенно весной: чернозём перемешан с нефтью… Дорог нормальных просто нет. Увязнешь — и конец! А почему я, начальник столовой, о дорогах безпокоюсь? А потому что за девять месяцев службы у нас было 24 перехода. Утром просыпаешься — а тебе два часа на сборы: грузи всё своё хозяйство, всю столовую в машину — и вперёд, в колонну, по горам! Машина идёт — с одной стороны пропасть, с другой — гора. В горах бандиты. Куда следуем? — кто его знает! Однажды едем, а метрах в двухстах от нас идёт бой — наши САУшки бьют прямой наводкой! Знаете: обычно у них ствол под углом, дальность стрельбы 17–20 километров — а тут в упор палят, и ствол горизонтально поставлен. На водителей смотришь: мальчики-мальчики! Как только везти им такие огромные машины по чеченской дорожной каше, над пропастью?! А если ещё САУшки — в них же по 49 тонн!.. Это героизм. А меня всегда назначали старшим машины, но я садилась в кабину, закрывала глаза — и всю дорогу их не раскрывала: страшно!
Вдруг мать Леонилла весело улыбается, и что-то озорное вспыхивает в её глазах:
— Я же вам ещё не рассказала, как я из машины спаслась! Ну, слушайте. Получилось так, что мы попали в аварию. Дорога скользкая, перед нами пропасть, а водитель вместо тормоза нажал на газ. Могли бы свалиться, но врезались в дерево и зацепились за него. Машина уже не подлежит восстановлению, двери в кабине заклинило, не выйти… И вот мы висим над пропастью, зацепившись за дерево. Водитель-то что? — он мальчик худенький, выскользнул через боковое окно — а я сижу. А дерево трещит да трещит, а за ним пропасть в полтора километра. Весь мой дивизион собрался, зампотех полковник Николаенко прибежал… «Сейчас, — говорит, — будем вытаскивать тягачом. Скоро он придёт!» Скоро? А дерево-то не скорее ли треснет? Вот — опять трещит! И случилось первое в моей жизни чудо. Окошечко в КамАЗе знаете какое узенькое? А я — видите какая? И как только дерево в очередной раз затрещало, я — раз! — и в момент проскочила через окошко на волю! Как я это сделала — не помню. То ли головой вперёд, то ли ногами… Не помню ничего! Стою, плачу, полковник меня обнимает — маленький такой… Тоже чуть не плачет… И вдруг он поднимает голову, смотрит на крошечное это окошко и так изумлённо спрашивает: «Люда, а как же ты умудрилась в него пролезть?» И весь дивизион захохотал! А я потом экспериментировала — и не раз… Нет, ничего не получается: даже и подумать нельзя, чтобы в это окошко с моими габаритами проползти.
Инокиня Леонилла живёт в посёлке Каменка, в Выборгском районе, подвизается при храме св. вмч. Георгия Победоносца. Маленький этот храмик окормляет большую воинскую часть, одну из двух крупнейших в России миротворческих бригад. Когда-то в бригаде этой служила и мать Леонилла — старший прапорщик Людмила Хмелевская.
— Как же вы, матушка, — из армии и сразу в монашество? Как такое возможно?
— Служили Родине, сейчас служим Господу — простите, что такие высокие слова говорю, грешная… У солдата — приказ, у монаха — послушание. Я особой разницы в быте не чувствую… Сегодня вышла на улицу, смотрю — солдаты в противогазах бегут, наверное, боевая тревога. Эх, жизнь знакомая, родная — всё сердцу близко!
— Я служил ещё в советское время и теперь часто слышу: «Ну, тебе удалось в настоящей армии послужить, а сейчас и армия, и служба — декоративные!..» Что вы об этом думаете?
— Героизм — и в прежние времена, и в новые — я видела настоящий, никакой не декоративный. Героизм в том, чтобы точно выполнить приказ; как монах в послушании становится святым, так солдат в послушании становится героем. Русский солдат — он всегда русский солдат; он, по-моему, любой приказ выполнит — что в Афганистане, в советские времена, что в Чечне… И знаю: солдаты на самом деле закрывали собой командиров — это действительно так, а не то что какая-то пропагандистская выдумка. Мне и в разведбате пришлось послужить — я-то знаю!.. Я помню, что старослужащие в бою головой отвечали за молодых, прикрывали их, как старшие братья, окормляли их по-солдатски. Потом, в казарме — да: молодой и ботиночки «старику» почистит, и работу какую за него сделает, но в этом тоже есть какая-то справедливость, верно?
— Расскажите, как вы пришли к вере.
— Не знаю. Не знаю. Это тайна — и для меня тоже. Как и путь к монашеству — это тоже великая тайна. Всё сокровенно вызревает в душе — а потом вдруг замечаешь, что не можешь иначе… Может быть, это с моей стороны слишком дерзновенно так говорить, но я думаю, что мы спасаемся молитвами погибших воинов. Вот у нас в храме список павших… Я его читаю: этого помню, этого помню, этого хорошо знала, этот моим соседом был… И считайте, каждый — герой! Мы их помним, а они нас? Конечно! И молятся за нас, молятся! Их молитва к Богу доходчива. Ею спасаемся — не нашими слабыми силами…
Я помню: вылетаешь из Афганистана, пересекаешь границу — и вот она, мирная жизнь. Как не похоже на только что виденное! Дети… Мы же в Афганистане детей не видели!.. Листья на берёзе распустились!.. И я их срывала и ела — такая ностальгия была! Люди поют, танцуют, играют, в кино ходят — живут, живут! Так не похоже на Афганистан… Вот так же, думаю, праведники в Царствие Небесное приходят: всюду свет, всюду радость — так не похоже на нашу жизнь…
* * *Афганистан, Чечня… А когда слышишь слово «война», в первую очередь думаешь о Великой Отечественной. Почему так? Кажется мне, что значение для русского народа той войны, той Победы (единственной Победы, пишущейся с большой буквы) ещё не изучено в полной мере. Та Победа оживила Россию, вернула ей благодать; Россия живёт, благодаря той Победе, — и не потому только, что разбили захватчика, а потому ещё, что 9 Мая 1945 года осенил нас некий животворящий свет, которому нет названия на человеческом языке. Почему так произошло?.. Не знаю, но свет этот чувствую всей душой, всем телом, — и вижу, как старательно стремятся сегодня закрыть его от нас. Это тоже свидетельство: не была бы Победа так важна для России, — её бы не пытались у России отобрать.
