Александр Борисов - Побелевшие нивы
Но речь не об этом, а о том, как я пытался выяснить у этой бедной женщины, для чего она хочет крестить своего внука. «Чтобы был православный», — прозвучал твердый, даже вызывающий ответ. «Ну, а что, — продолжал допытываться я, — вы будете воспитывать его в православной вере, учить молитвам, читать ему Евангелие?» — «Да нет, что вы! Мы и сами–то этого не знаем. Да и потом, когда в школу пойдет, там ведь будет все другое. Так что — нет–нет! Вот покрестим, и хорошо!» — «Ну, а в чем же будет его православие, — не унимался я, — только в том, что он будет крещеный? Ведь без религиозного воспитания он не вырастет верующим!»
Разговор наш, естественно, зашел в тупик. Женщина продолжала настаивать, что надо покрестить, чтобы стал православным, а я тщетно пытался ее убедить, что одного крещения еще недостаточно.
Между прочим, родители, желавшие крестить своих детей, на вопрос «зачем?» давали самые неожиданные ответы: «чтобы был крещеный», «у меня есть крестные, вот и у сына будут», «а то бабушка сидеть с ребенком отказывается, — не буду, говорит, с вашим нехристем нянчиться», «чтобы по ночам не плакал», «чтобы не писался» (!).
Практически все утверждали, что воспитывать детей в вере не собираются. При этом, если разговор сложится доверительно, большинство, не называя это верой в Бога, все же признают, что «что–то есть». При этом обычно утверждают, что ребенок и без религиозного воспитания, когда вырастет, «сам разберется», во что ему верить. Очевидно, вера ребенка, когда он вырастет, также не поднимется выше родительского «что–то есть».
Само таинство крещения, в том виде, в каком оно и сейчас совершается в наших храмах, практически ничего к этой безотчетной вере не добавляет. Да это, пожалуй, и невозможно сделать, когда вокруг священника выстраиваются от 20 до 60 крестных с орущими младенцами на руках. Некоторые батюшки поначалу еще пытаются сказать краткое наставительное слово об ответственности крестных за возрастание ребенка в вере, но довольно скоро убеждаются в бесплодности этой затеи. Сами крестные, как правило, пребывают в полном неведении о том, что такое христианство, и самое большее, на что они способны, — это, как говорится, с грехом пополам лоб перекрестить. Кроме того, все внимание поглощено тем, чтобы ребеночек поменьше кричал и вообще «поскорей бы!».
Среди общего шума тонут слова батюшки об отречении от сатаны, о вере в Троицу единосущную и нераздельную. Кто–то механически повторяет, кто–то нет. Символ Веры — то главное, во что верует, точнее, должен верить каждый христианин, и который по идее должен торжественно прочитываться самими крестными, но о котором они, на самом деле, едва ли слышали, — скороговоркой читается псаломщиком или какой–либо женщиной из прислуживающих в храме. Центральным моментом остается всегда погружение младенцев в воду купели, после которого они начинают дружно кричать, еще больше усиливая общее возбуждение. О том, что вслед за этим совершается еще и другое, не менее важное таинство Миропомазания — низведение Даров Святого Духа на новокрещеного христианина, — вообще мало кто подозревает. Как довольно точно сказал один священник, «нет в нашей Церкви ничего более соблазнительного, чем наши православные крестины».
Самое печальное здесь еще и то, что нередко приходят креститься и взрослые люди: ребята перед армией, мужчины и женщины разных возрастов, чаще лет тридцати–сорока. «На глазок» можно сказать, что их число составляет что–нибудь около 10 процентов от всех крещаемых. Это совсем немало. Это было в начале 80–х годов. Сейчас ситуация изменилась, по большей части число крещаемых взрослых такое же или даже больше, чем младенцев. И, конечно, за этим всегда стоит что–то более глубокое по сравнению с решением крестить младенцев. И вот здесь крайне огорчительное несоответствие между настроением взрослого человека, решившегося на столь серьезный шаг, и тем, как протекают крестины во многих наших храмах — вместе с младенцами, очень часто даже без какой–либо, хотя бы краткой, предварительной беседы со священником. Несоответствие еще и в том, что значительная часть самого чинопослеаования крещения ориентирована именно на крещение взрослого человека, сознательно отрекающегося от служения злу и избирающего служение Христу, между тем, практика проведение крестин ориентирована на крещение бессознательных младенцев. Ясно, что крещение взрослых следовало бы проводить отдельно, предваряя его беседой, наставлением. Но это как–то не принято и целиком зависит от энтузиазма священника. В итоге праздник вступления в завет со Христом, вступления в новую жизнь стирается, тускнеет. Один мой знакомый, крестившийся в 40 лет в такой вот обстановке, вскоре после этого с горечью признавался мне: «Даже не знаю, крещен я теперь или еще нет».
В качестве примера истинно пастырского подхода к крещению взрослого приведу воспоминания Светланы Аллилуевой из ее книги «Только один год» о замечательном московском священнике отце Николае Голубцове, ныне уже покойном.
«Я никогда не забуду наш первый разговор в пустой церкви после службы. Я волновалась, потому что никогда в жизни не разговаривала ни с одним священником. От своих друзей я знала, что отец Николай прост, говорить с ним легко и что он всегда беседует, прежде чем крестить. Подошел быстрой походкой пожилой человек с таким лицом, как у Павлова, Сеченова, Пирогова — больших русских ученых. Лицо одновременно простое и интеллигентное, полное внутренней силы. Он быстро пожал мне руку, как будто мы старые знакомые, сел на скамью у стены, положил ногу на ногу и пригласил меня сесть рядом. Я растерялась, потому что его поведение было обыкновенным. Он расспрашивал меня о детях, о работе, и я вдруг начала говорить ему все, еще не понимая, что это — исповедь. Наконец, я призналась ему, что не знаю, как нужно разговаривать со священником, и прошу простить меня за это. Он улыбнулся и сказал: «Как с обыкновенным человеком». Это было сказано серьезно и проникновенно.
В день крещения он волновался. Присев на скамейку и усадив меня рядом, сказал: «Когда взрослый человек принимает крещение, жизнь его может очень сильно измениться, иногда в худшую сторону, как в личном плане, так и во всех отношениях. Подумайте еще, чтобы не пожалеть после». Я ответила, что думала уже много и ничего не боюсь. Он взглянул на меня, усмехнувшись: «Ну, знаете, не боятся только избранные!»
Он крестил меня, дал молитвенник, научил простейшим молитвам, научил, как вести себя в церкви, что делать. Он приобщил меня к миллионам верующих на земле. Он сам, как личность, незабываем. После службы длинная очередь прихожан выстраивалась к нему, чтобы поговорить с ним. Он говорил с каждым, выслушивал любые жалобы. Однажды я простояла в такой очереди полтора часа, так как передо мной была молодая пара, у них что–то не ладилось в семейной жизни. У него было больное сердце, два приступа, после которых он продолжал служить, часами простаивая еще потом с прихожанами. После третьего приступа он умер».
Образ священника, о котором рассказывалось в этом воспоминании, фотографически точен. Я могу это подтвердить, потому что сам сидел на той же скамейке в храме после службы и так же сначала смущался, а потом почувствовал себя так легко и просто с этим человеком, от которого исходили замечательная простота, любовь и внимание. Казалось, что никуда не надо торопиться, что в этот момент он занят только тобой и только тем, что с тобой происходит. Да так оно и было. И само крещение, такое простое и одновременно такое запомнившееся по своей какой–то внутренней сути, по ощущению мира и приобщения к чему–то самому важному в жизни.
На этом фоне собственных воспоминаний и воспоминаний других о вступлении в жизнь Церкви с поддержкой и руководством настоящего христианского пастыря как ужасно бывает слышать о тех, к несчастью нередких случаях, когда со взрослыми людьми при крещении поступают как с грудными младенцами не только, так сказать, по содержанию, но и по форме. Я имею в виду тех либо слишком уж не по разуму ревностных, либо, по–видимому, просто не вполне психически здоровых священников, заставляющих взрослых новокрещеных раздеваться донага. Одна женщина мне рассказывала, что именно так, лет 20 назад, ее крестил священник Знаменской церкви, что у Рижского вокзала в Москве. Ей было тогда 18 лет. Собственно, и креститься–то она пошла, поддавшись уговорам своей старшей сестры, что это «надо», причем, главным образом, для нее, то есть сестры, спокойствия. Раз уж так надо, то надо, несмотря ни на что, решила эта девушка. И, с трудом преодолевая естественный стыд и ужас, разделась перед незнакомым бородатым мужчиной. И так стояла, дрожа от холода и отвращения, в храме на протяжении 40 или 50 минут, пока были вычитаны все молитвы и совершены все необходимые действия.
Результат вполне естественный — лет 7 она не могла переступить порог храма и только сейчас, будучи взрослой и имея двоих детей, она в состоянии понять, что происшедшее с ней ничего общего с христианством, каким его проповедует Евангелие, не имело.
