Станислав Сенькин - Афонские рассказы
Мать наконец получила ответ на свои теплые к Богу молитвы – она видела, что я стал более религиозным и оставил свои преступные замашки. Она даже написала своему брату Никосу в Салоники, который имел свое дело – пекарню и булочную, с просьбой принять участие в моей судьбе. Он обещал взять меня к себе в помощники, если я начну регулярно ходить в церковь и не буду больше хулиганить.
Я дал обет быть примерным и стараюсь хранить его – свою жизнь до сих пор я выстраиваю по принципам христианского благочестия. Я регулярно исповедуюсь и причащаюсь Святых Тайн. Особое почитание оказываю святому Иоанну, который и вытащил меня своей рукой из болота греха. За Георгиоса я также молюсь и подаю милостыню за упокой его бедной души; мне почему-то верится, что когда-нибудь и он обретет покой на небесах.
Перед отъездом к дяде Никосу мне удалось переговорить с бедной Ларисой. Она догадывалась, из-за чего погиб Георгиос, и не находила себе места от глубокой скорби.
Она расспрашивала меня во всех подробностях, что именно Георгиос сказал перед своей не очень-то благой кончиной.
– Отвечу тебе так, Лариса, – он умер христианином там, на Святой горе. Георгиос знал, что заслуженно принял смерть, и молил лишь о том, чтобы Господь избавил его от вечного мучения в аду. Я думаю, что он может спастись, если все мы станем за него усердно молиться.
Девушка ничего на это не ответила, попросив только, чтобы я не говорил другим, что в этом был замешан ее дядя, поправила белокурые волосы и, попрощавшись со мной, печально пошла к морю, несущему свои волны к нашему берегу. Больше я ее никогда не видел. Как потом говорили в деревне, она сбежала от своего дяди в Америку в поисках свободы и лучшей доли. Я часто, вспоминая те дни, думаю о ней. Никто не знает, что с ней произошло в дальнейшем, но я надеюсь, что она нашла свое призвание и счастье.
Старый Петрос оставил всякие попытки добыть руку святого Иоанна и замкнулся в своем тесном мирке. Его новый шикарный дом без племянницы и с предсказанной ему страшной смертью стал для ростовщика настоящим адом еще здесь, на земле.
Как нетрудно предположить, однажды его усадьба неожиданно вспыхнула среди ночи. Она находилась вдали от остальных сельских домиков, поэтому селяне не успели со своей помощью. Когда они прибежали с ведрами воды, лопатами и лестницами, дом уже догорал. Он сгорел вместе с хозяином, унесшим в могилу долговые расписки многих и многих жителей наших окрестностей.
Может быть, этот факт милосердный Господь вменит ему в добровольную милостыню и даже он когда-нибудь обретет покой перед престолом Всевышнего.
На этом я и хотел закончить свою печальную историю. Если кого-нибудь она тронет, заденет за живое, прошу помолиться за тех людей, что в ней участвовали. Я же, в свою очередь, прошу в своих молитвах следую– щего:
– Милосердием Божьим да обрящем мы, хорошие и не очень, праведники и грешники, милость Христа Бога нашего и пребудем все вместе в Его обителях, но только все вместе, чтобы радость наша стала полной. Чтобы смерть умерла сама, и все зло развеялось бы, как предрассветная дымка, что так часто появляется в утренние часы над морем и безвозвратно рассеивается.
О море, ждущее, когда в него выплывут рыбацкие баркасы, оно скоро осветится первым лучом солнца, и начнется новый день, который – как мы верим – будет гораздо лучше, чем предыдущий. И эта наша вера в светлое сама является светом, способным озарить мрак нашего существования в любых обстоятельствах, даже самых мрачных. Просто эту веру мы должны приобрести, выстрадать, потерять и найти вновь, а после этих испытаний она всегда останется с нами, согревая наши уставшие в битве со всем миром сердца огнем божественной благо– дати.
Илья
Как я потом узнал, его звали Илья. Он был одет в старый, давно не стиранный подрясник, кожаные сандалии и новенькую капу [6], его руки никогда не выпускали засаленных четок.
Глаза его лучились мягкой, почти женской добротой и отражали мир с особым блеском, на что способны только глаза часто плачущих людей.
Он жил на Святой горе. Переходя с места на место, Илья пел византийские гимны, не наблюдая времени и приличий. Иногда туристы из соседних келий не могли уснуть и делали Илье замечание, что для пения есть день. Он всегда реагировал с видимым раздражением и петь не переставал. Архондаричные хорошо знали Илью и советовали туристам не конфликтовать с ним и смириться с обстоятельствами, напоминая им, что они живут не в отеле, а в монастырской гостинице. Последний довод был для туристов наиболее понятен. Для Ильи же никакие доводы не были понятны, и после нескольких словесных баталий все афонские архондаричные от него отстали. Осознав его твердолобость, они жалели всех пытающихся смирить Илью, который был либо уже излишне смиренным, либо духовно больным, не способным к какому-нибудь преуспеянию. Он не терпел никаких обличений, но зато сам всех обличал, как простых людей, так и монахов, прибывающих или живущих на горе, в отсутствии благоговения, в жадности и жестокосердии и других грехах и нечистых помыслах.
Он не прибегал к мудрости Соломона, советующего не обличать злых, и от него доставалось всем поровну, как добрым, так и не очень. Справедливость торжествовала. Людской любви, сказать прямо, это ему не прибавляло, но он, видимо, и не искал ее.
Некоторые святогорцы любили Илью, другие ненавидели, иные презирали, кто-то уважал его, но сам он всегда скрывал истинное ко всему и всем отношение.
Конечно, он был нездоровым на голову, юродивым, но если Илья и был свят, то так успешно это скрывал, что ни один, даже самый проницательный человек не мог этого заметить.
Раньше он жил нормальной мирской жизнью – был пожарным, тушил дома и административные здания. Однажды он даже спас из пламени маленького мальчика, который испуганно схватил его за шею и уткнулся носом в его обгоревшее плечо. Балки и перекрытия, охваченные пламенем, осыпались, после того как он сполз по пожарной лестнице на тротуар. Мальчик потерял весь свой маленький мир, но благодаря доблести Ильи приобрел жизнь – дар, который невозможно оценить за короткое время.
Смелый пожарный на один день стал героем, про него даже написали в местной газете; но уже на второй день коллеги забыли этот смелый поступок, на третий – его выпустил из памяти и спасенный мальчик, которого забрала к себе любящая бабушка и отпаивала молочком, стараясь заглушить его душевную боль. Мальчик не думал, что он мог тогда умереть, его больше занимал вопрос, почему именно с ним случилась эта трагедия.
Илья не переживал, что его геройский поступок так быстро был предан забвению, но в очередной раз убедился, что для каждого дня ценны лишь его события. Он не любил читать, но жизнь открывала перед ним богатую книгу бытия, из которой он черпал свои знания. Эти знания несколько отличались от всего, чем жили окружающие. В его сознании появилась трещина, которую психиатры, когда ставили диагноз, назвали ментальной причиной текущего расстройства личности. Со временем эта трещина расколола его сознание на две половины, из которых он одну полюбил, а другую возненавидел.
Семья пожарного ничем не выделялась среди других греческих семей – жена, которая работала учительницей, как всегда, ждала его вечером после работы; старший сын гулял по улице и бил стекла из рогатки, младший плакал в своей кроватке, Илья приходил домой, раздевался и за ужином читал газеты. Тот номер, прославивший его на один день, Илья хранил в письменном столе и показывал во время домашних посиделок. Он казался воплощением покоя и эталоном домоседов.
Но что-то в нем неожиданно изменилось, пожарный стал набожным, и в то же время он стал чудить и с виду тронулся умом. Как будто в голове у него сломался важный тумблер, и внутреннее зеркало перестало правильно отражать предметы этого мира. Илья перестал нормально разговаривать с людьми, оскорблял их без видимой причины и сердился, когда к нему приставали с расспросами. Также он перестал обращать внимание на правила человеческого общежития и говорил сам с собой, отмахивался от воображаемых противников, не стесняясь вольных или невольных свидетелей его помешательства.
Когда он начал меняться, пожарные, коллеги его по работе, пытались его напоить, считая, что вино – лекарство от всех душевных недугов, затем побили его за то, что он спрятал их ранцы. Когда он сделал это во второй раз, его уволили, не поминая прошлых заслуг. Затем процесс социальной деградации пошел по нарастающей. Дети стыдились своего чудного папы, а жена хотела сдать его в психиатрическую лечебницу, чтобы врачи помогли ее мужу снова стать нормальным. Но Илья не унимался, часто ходил в церковь и пел на клиросе; денег ему не платили, безумие не проходило, поэтому жена, разочаровавшись в своей семейной жизни, забрала детей и уехала в Афины к родителям. Но бывший пожарный, казалось, не переживал, что его жизнь так сильно переменилась.
