Дмитрий Мережковский - Жанна дАрк
Весь народ как бы сходит с ума, и люди заражают друг друга безумием в страшной «Пляске Смерти». Все начиналось с легких судорог в лице и в теле; самое страшное в них было сходство с веселою пляской. Судороги эти постепенно ускорялись, и люди хватали друг друга за руки, образуя неистово пляшущий круг. Многие сначала, глядя издали, только смеялись, но вдруг, охваченные общим безумием, пускались тоже в пляс; и видно было, как тянется он по большим дорогам, точно исполинский извивающийся змей. Остановить его нельзя было ничем; можно было только разрубить, кинувшись на пляшущих так, чтобы прорвать их тесно сомкнутый круг; лишь таким внезапным прорывом могли они освободиться, а иначе доплясались бы до смерти.[114]
X«Нет ни добра, ни зла; предадимся же дьяволу!» — говорил темный народ; а первые люди Франции, такие, как маршал Жиль дё Ретц, из дома герцогов Бретонских, — этого не говорили, но хуже — делали.
Древняя, похожая на ведьму, старуха, с черной, полуопущенной на лицо рединой, подстерегая маленьких детей в сумерки, в уединенных местах, заманивала их ласками в замок дё Ретца, где была великолепная часовня с большим хором мальчиков и девочек, потому что маршал славился ревностью к благолепию церковному. В хор поступали и заманенные дети, а потом дё Ретц, служа на крови их «черные обедни» дьяволу, замучивал их медленно, в сладострастных пытках. Люди окрестных селений были им так напуганы, что никто не смел на него донести, и четырнадцать лет предавался он злодействам своим безнаказанно. Судя по найденным костям, было замученных детей до полуторы сотен. И когда уже осудили его, то все еще не смели исполнить над ним приговор — сжечь на костре: задушили прежде, чем пламя коснулось тела его, и благородные дамы похоронили его в святой кармелитской обители, с почестью.[115]
Встреченная в сумерки, в поле, старою ведьмою, с черной на лице рединой, заблудившаяся маленькая девочка Жанна — святая душа Франции.
XIЖанне было лет тринадцать, когда она услышала однажды в саду, в тишине бездыханного полудня, чей-то Голос. Тихо только позвал он: «Жанна!» — но она испугалась так, как никогда ничего не пугалась в жизни.[116]
Так, по одному свидетельству, а по другому — иначе: бегая будто бы на цветущем лугу с подругами, так легко, что казалась летающей, вдруг остановилась, прислушиваясь к чьему-то зову, «в восхищении, как бы вне себя», и, подумав, что зовет ее мать, побежала домой; но услышала, в саду, все тот же зов и только тогда испугалась.[117] Это второе свидетельство подтверждается отчасти и самою Жанною: «Голос мне послышался — явился, когда я пасла овец в поле».[118]
Что значит этот неведомый зов, лучше всего объясняет великий русский тайновидец Гоголь: «Мне всегда был страшен этот таинственный зов. Помню, в детстве я часто слышал его: вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился; тишина была мертвая… Но признаюсь, если бы ночь, самая бешеная и бурная, со всем адом стихий настигла меня одного среди непроходимого леса — я бы не так испугался, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я, обыкновенно, бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню».[119]
Этот «панический ужас» знали и древние: им тоже слышался в нем доходящий из того мира в этот таинственный зов.
XII«Жанна!» — позвал ее Голос трижды, и в третий раз узнала она, что с нею говорит Архангел Михаил. Детски просты, понятны были слова его и как будто не страшны:
— Жанна, будь доброй и умной девочкой; часто ходи в церковь, молись![120]
В первый раз узнала она тогда и потом узнавала Михаила Архангела по рыцарским доспехам — шлему, броне и копью, пронзавшему Змея, — точно таким же, как в церкви, на иконах и в изваяниях Архангела; узнавала его также и «по рыцарской любезности, courtoisie, и по исходившим из уст его прекрасным словам».[121]
Вместе с Михаилом Архангелом прилетало иногда и множество маленьких ангелов, плясавших, как ослепительные искры или те бесчисленные пылинки, что вьются в проникающем сквозь ставни в темную комнату солнечном луче.[122]
Жанна узнавала Архангела, но не всегда и не совсем и вдруг начинала бояться, не зная наверное, он ли это или не он.[123]
«И Голос мне сказал: „Очень жалеет Господь французский народ. Жанна, тебе должно идти во Францию!“ И, услышав эти слова, я заплакала».[124]
Плачет от «великой жалости, бывшей в королевстве Франции». Жалость так велика, что ею и страх заглушается; может быть, только по ней узнает, что говорит с нею не кто иной, как Михаил Архангел.
XIII«Завтра приведу я к тебе двух святых, избранных тебе в советницы Отцом Небесным. Слушайся их и делай все, что они тебе скажут», — обещал ей однажды Архангел и, как обещал, так и сделал: привел к ней св. Катерину и св. Маргариту, стал немного поодаль от нее, и то одна из святых, то другая ходила от нее к нему, а от него — к ней, «как челнок ходит в ткацком станке». «Я спрашивала у них, а они — у Архангела и потом давали мне ответ».[125]
Большею частью слышались ей Голоса с правой стороны, оттуда, где была церковь,[126] и оттуда же сиял ей «великий Свет», может быть, такой же, как Павлу, на пути в Дамаск:
около полудня вдруг осиял меня великий Свет с неба…
превосходящий сияние солнечное (Д. А. 22, 6; 26, 13).
«Около полудня» услышала Голос и Жанна, в первый раз, а может быть, увидела и Свет.
Чаще всего слышались ей Голоса в звоне колоколов, вечерних и утренних. Очень она их за то полюбила и обещала собственного печения хлебцы пономарю, чтоб он звонил усерднее.[127]
Никому никогда не говорила о Голосах — ни отцу, ни матери, ни духовнику.[128]
«Видели ли вы во плоти сущих Ангелов?» — спросят Жанну судьи. «Видела, как вижу вас!» — ответит она.[129]
Видела «лики их, великолепно и драгоценно венчанные».[130] Часто обнимала и целовала их, чувствуя теплоту и обоняя благоухание прославленных тел, подобное благоуханию райских цветов.[131] А когда святые уходили — целовала землю там, где стояли их ноги.[132]
Страха теперь уже не было: знала, что Черная Мать-Земля и Черная Дева, Матерь Божия Пью-Велейская, — одно и то же; вот почему, услышав первый таинственный Зов, узнала в нем голос матери. Эти «Госпожи Небесные», Святые, и те «Госпожи Лесные», Феи, говорили ей об одном и том же, хотя и по-разному.
Видела нередко Ангелов и на людях: «Потому что часто бывают они среди людей, но люди их не видят, а я вижу».[133] Это сказано так просто, как, может быть, не говорилось никогда, с первых веков христианства, и потому именно, что это так просто и что душа человеческая это пьет невольно, как жаждущий воду, мы чувствуем, что это было — не могло не быть.
«Когда мне бывает тяжело, что люди с трудом верят тому, что я говорю им от лица Мессира (Господа), я ухожу от людей к Нему и молюсь, и жалуюсь Ему. И тотчас же после того слышу Голос: „Дочерь Божия, иди, иди! Я тебе помогу — иди!“ И, слыша то, я очень радуюсь, и мне хотелось бы всегда быть в этой радости».[134] — «А когда они (Ангелы или Святые) уходили от меня, я плакала и мне хотелось, чтоб они взяли меня с собой».[135]
«В первый же раз, как услышала я Голоса, я дала обет девства». Бедное латунное колечко с двумя именами в одном: Иисус-Мария — отдает Святым, а те, тронув его, возвращают ей, в знак того, что невеста обручилась Жениху, поселянка Жанна — Царю Небесному.[136]
XIVЕсли все еще плачет иногда от страха, то теперь уже потому, что не Голосов страшится и не в них сомневается, а в себе самой: «Я — бедная девушка; ни ездить верхом, ни сражаться мечом не умею»… — «Знамя Царя Небесного возьми, дочерь Божия, и смело ступай! Бог тебе поможет», — утешают ее Голоса.[137]
С каждым днем все чаще говорят они с ней, все ближе, внятнее и неотступнее. «Дня не проходит, чтоб я их не слышала. И они мне нужны».[138] — «Дочерь Божия, ступай в город Вокулёр, к капитану Роберу Бодрикуру: он даст тебе ратных людей, чтоб отвести тебя к Дофину!»[139] — «Ступай во Францию!» — «Освободи Орлеан!» — «Венчай короля!»
Целых пять лет, от тринадцатого года до восемнадцатого, длится борьба ее с Голосами, такая же, как у св. Франциска Ассизского. «Чти отца и матерь твою…» — «Если кто не возненавидит отца и матери своей, тот не может быть Моим учеником». — «Самое тяжкое из всего, что пришлось мне вынести в жизни, — это уход от отца и матери», — могла бы сказать и Жанна, так же как Франциск.[140] «Но будь у меня сто отцов и сто матерей, я все равно от них убежала бы!»[141]
