Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке
Следствием грехопадения первых людей, по мысли преосвященного Сильвестра, «было изменение их по своей природе к худшему и соответственно с сим последовавшее со стороны Бога изменение в Своих повелительных к ним отношениях».
Но это изменение касается только вида или образа в промышлении Божием о человеке, а не означает проклятия, вражды и т. д., так как оно «изменилось только по внешней своей форме, продолжая оставаться одною и тою же бесконечною любовию Божиею, создавшею человека для внутреннего и свободного общения и единения. Говорим же это прямо и решительно потому, что, как известно, у предвидевшего падение человека Бога еще от вечности состоялось решение и определение о его восстановлении чрез посольство в мир Своего Сына и Святаго Духа…»[83]
В этом понимании изменения промыслительных отношений в зависимости от состояния человека, при неизменности одной и той же бесконечной любви Божией к человеку, и заключаются важнейшие предпосылки для понимания сущности искупительной жертвы Христовой. По силе этой превышающей ум жертвы изменяется естество человека, а вместе с этим и промыслительное отношение к нему Бога, продолжая оставаться одною и тою же бесконечною любовью Божиею.
И если содержание догматического учения об искуплении, как оно кратко изложено в приведенных определениях епископа Сильвестра, будет раскрыто в «юридической» терминологии митрополита Макария, его «вражды», «проклятия», «примирения Бога с человеком», то оно окажется в непримиримом противоречии с приведенными пояснениями о неизменности любви Божией к человеку до грехопадения, после грехопадения, в искуплении и по искуплении.
Если в указанном исключении «всего прибавленного со времени Ансельма» епископ Сильвестр выполнил первое условие митрополита Филарета о тщательном разделении истин, «имеющих строгое догматическое значение», от мыслей, этого значения не имеющих, то в «прямом и решительном» утверждении о неизменности бесконечной любви Божией, не перестававшей искать единения и общения с человеком, он исполнил и другое условие: излагать догматические истины так, «дабы неопределенное выражение одной истины не бросило тень на другую».
Этой особенности системы епископа Сильвестра, кажется, не заметили, или о ней не упомянули, авторы приведенных выше отзывов, с которыми следует согласиться лишь в том смысле, что в трактат об искуплении можно было бы внести больше ясности.
Приведенное краткое рассмотрение трех систем православной догматики, созданных во второй половине XIX века, показывает, что каждая из них имеет свои, едва ли полностью согласуемые с другими особенности в изложении учения об искуплении.
4. ИЗЛОЖЕНИЕ ДОГМАТА ИСКУПЛЕНИЯ В ТВОРЕНИЯХ МИТРОПОЛИТА МОСКОВСКОГО ФИЛАРЕТА (ДРОЗДОВА)
Тремя рассмотренными системами не исчерпывается русское богословие XIX века, и не они составляют его высшее достижение. Такое значение, бесспорно, принадлежит богословствованию митрополита Московского Филарета (Дроздова). Также бесспорно влияние, оказанное им на все развитие русской богословской науки. Поэтому установить понимание догмата искупления, заключающееся в его творениях, было бы чрезвычайно важно. Но к исполнению этой задачи автор обращается не без некоторых колебаний.
Известно несколько подобных опытов, которые нельзя признать удачными: авторы их приходили к неодинаковым выводам. Трудность здесь состоит в том, что сам митрополит Филарет не оставил систематического изложения своих богословских взглядов, а отдельные высказывания по догматическим вопросам рассеяны, главным образом, в его проповедях[84].
Рассматривая творения митрополита Филарета с точки зрения последующих споров об истолковании догмата искупления, ряд авторов приходит к заключению, что митрополит Филарет является выразителем «юридического» понимания искупления[85]. За выражение взглядов святителя принимается, в этом случае, приведенная ранее формула из «Пространного катехизиса», подтверждаемая отдельными цитатами из его проповедей.
Эта формула как будто заслонила от взоров большинства исследователей другие творения митрополита Филарета и послужила причиной ряда резких отзывов и обвинений его в подчинении латинскому влиянию, схоластике и т. д.[86]
служения великого святителя. По этому изданию приводятся все цитаты, с указанием тома и страницы.
Имеется неудачная попытка приведения в систему богословских воззрений митрополита Филарета (см.: Городков Л. Догматическое богословие по сочинениям Филарета, митрополита Московского. Казань, 1887). Две причины предопределили ее неудачу: система, которая скорее принадлежит систематизатору, чем митр. Филарету (см.: Там же. С. 11), избранная для распределения кратких, вырванных из контекста отрывков вместе с допущением для соединения их произвольных домыслов составителя, и отсутствие необходимой подготовительной работы.
Не всем своим сочинениям сам митр. Филарет придавал одинаковое значение: одни сочинения им были исключены из прижизненных изданий, другие исправлялись, некоторые он вовсе воспрещал печатать. Бесспорно, что каждое творение великого святителя заслуживает внимательного изучения, но не каждая мысль, по его же выражению, может быть принята «в равной силе». Составитель не учел этого обстоятельства и потому не избежал искажения мысли великого богослова и прямых противоречий.
В то же время высказывались и противоположные мнения, основанные на изучении его проповедей, и таким образом можно было бы сделать вывод, что в воззрениях митрополита Филарета на искупление заключается противоречие[87].
По этому поводу следует прежде всего заметить, что богословская мысль великого святителя заслуживает более внимательного изучения. А это изучение показало бы, что пресловутая формула катехизиса вовсе не выражает воззрений митрополита Филарета и едва ли даже принадлежит ему.
В творениях митрополита Филарета, главным образом ранних, можно в терминологии найти отдельные признаки «юридического» понимания искупления, но в большей части своих изысканий, а к теме искупления он обращался неоднократно, его истолкование не только вполне свободно от латинского («юридического») понимания, но и отличается такой глубиной и ясностью, каких недостает большинству последующих опытов.
Остерегаясь что‑либо прибавлять к словам великого богослова, ограничимся приведением ряда мыслей, заимствованных из его проповедей, где, по выражению Киреевского, находится «много бриллиантовых камушков, которые должны лежать в основании Сионской крепости» православного богословия[88].
Наилучшим богословским (в буквальном смысле учения о Боге) введением в понимание митрополитом Филаретом сущности искупления следует признать его слово в Великий Пяток (1916)[89] «Тако возлюби Бог мир» (Ин 3, 16). Здесь глубочайшие богословские постижения выражены с большой силой, художественностью и «филаретовской» точностью.
«Христианин! Пусть тьма покрывает землю Пусть мрак на языки Восстань от страха и недоумений! Светися верою и надеждою! Сквозь тьму приходит свет твой (ср.: Ис 60, 1—2). Пройди путем, который открывает тебе раздирающаяся завеса таинств; вниди во внутреннее святилище страданий Иисусовых, оставя за собою внешний двор, отданный языкам на попрание. Что там? Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына и Святаго Духа к грешному и окаянному роду человеческому!
Любовь Отца — распинающая. Любовь Сына — распинаемая. Любовь Духа — торжествующая силою крестною. Тако… возлюби Бог мир…
Не человеки здесь ругаются Божию величеству: Божий Промысл посмевается буйству человеческому, без нарушения свободы заставляя его служить высочайшей Своей премудрости. Не лукавые рабы прехитряют Господа: Всеблагий Отец не щадит Сына, дабы не погубить рабов лукавых…
Кажется, мы, и проникая в тайну распятия, и усматривая в страданиях Сына Божия волю Отца Его, более ощущаем ужас Его правосудия, нежели сладость любви. Но сие должно уверить нас не в отсутствии самой любви, а токмо в недостатке нашей готовности к принятию ее внушений: бояйся… не соверьиися в любви, — говорит ученик любви (1 Ин 4, 18). Очистим и расширим око наше любовию, и там, где оно смешалось страхом Божия суда, насладимся зрением любви Божией. Бог любы есть, — говорит тот же созерцатель любви (1 Ин 4, 8). Бог есть любовь по существу и самое существо любви. Все Его свойства суть облачения любви, все действия — выражения любви[90]. В ней обитает Его всемогущество всею полнотою своею… она есть Его правосудие, когда степени и роды ниспосылаемых или удерживаемых даров Своих измеряет премудростью и благостию, ради высочайшего блага всех Своих созданий[91]. Приблизьтесь и рассмотрите грозное лицо правосудия Божия, и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией». Вот, христиане, и начало, и середина, и конец Креста Христова — все одна любовь Божия! Как в чувственном сем мире, куда ни прострем взор: к востоку или западу, к югу или северу, всюду зрение упадает в неизмеримость неба, — так в духовной области тайн, по всем измерениям Креста Христова, созерцание теряется в беспредельности любви Божией»[92].
