Мартин Бубер - Я и ты
* * *
Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты. Человек пользуется разными языками - языком речи, искусства, действия, дух же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух есть слово. И подобно тому как устная речь сначала оформляется в слове в мозгу человека, затем озвучивается в его гортани, хотя то и другое суть лишь своего рода рефракция истинного процесса, ибо поистине речь не заложена в человеке, но человек пребывает в речи и говорит из нее, - так всякое слово, так всякий дух. Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет неверным уподобить Дух крови, что струится в тебе, он - как воздух, которым ты дышишь. Человек живет в духе, если он может ответить своему Ты. Он это может, когда он вступает в отношение всем своим существом. Единственно благодаря своей силе отношения человек может жить в духе.
Однако здесь сильнее всего являет свою власть судьба процесса отношения. Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, превращает ею в объект. Лишь безмолвие, обращенное к Ты, лишь молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в неразделенном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, пребывает с ним в потаенности, там, где Дух не обнаруживает себя, но присутствует. Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно. В этом - печаль человека и в этом - его величие. Ибо так среди живущих рождается знание, творчество, образ и образец.
Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и вновь. Вновь и вновь - так положено было в час Духа, когда он вложил себя в человека и зародил в нем ответ - объектное должно воспламеняться, преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло, должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее.
Исполнение этого предназначения и этого смысла срывает тот, кого вполне устраивает мир Оно как такой мир, который следует узнавать из опыта и использовать, и теперь, вместо того чтобы разрешить связанное и переплетенное с миром Оно, этот человек не дает ему подняться из него; вместо того, чтобы узреть его, он его наблюдает, вместо того чтобы воспринять, он его утилизирует.
Познание: в созерцании пред-стоящего познающему раскрывается сущность. То, что он в своем созерцании видел присутствующим, он, несомненно, должен будет рассматривать как объект, сравнивать его с другими объектами, помещать его в ряд этих объектов, объективно описывать и расчленять его; лишь как Оно это может войти в состав знания. Но в созерцании оно было не вещью среди вещей, не процессом среди процессов, но исключительно присутствующим. Не в законе, который впоследствии выводят из явления, но в самом явлении обнаруживает себя сущность. То, что при этом мыслится всеобщее, есть лишь разматывание подобного клубку события, ибо созерцалось оно в особенном, в пред-стоящем. А теперь оно заключено в Оно-форму познания, которое осуществляется посредством понятий. Тот, кто вызволит его из этого заключения и, созерцая, вновь узрит присутствующим, тот исполнит смысл акта познания как того, что между людьми есть действительное и действующее. Но возможен и такой подход к познанию, когда устанавливают: "Значит, так, вещь называется так-то, свойства ее такие-то, ее место здесь". При таком подходе к познанию то, что стало Оно, так им и остается, узнается из опыта и используется как Оно, применяется с целью "ориентации" в мире, а затем и для того, чтобы "завоевать" мир.
Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится не в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь", даже если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит. Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню, которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для богов, и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней: итак, поэт покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись не может. Оно ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне, ждет, что он снимет заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И вот человек приходит и узнает из опыта то, что должно узнать из опыта: так-то оно сделано, или: в нем выражено то-то, или: таковы его качества; и, вдобавок ко всему, какое место оно занимает по сравнению с другими.
Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину отношения.
И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается - ибо здесь преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы навязывать свой образ более долговечному, чем он, веществу, но, превосходя срок жизни последнего, сам как образ восходит, овеянный упоительной музыкой своей живой речи, на звездном небе Духа, - возвышается чистое воздействие, деятельность без произвола. Здесь являлось человеку Ты из глубочайшей тайны, обращалось к нему с речью из мрака, и он откликался жизнью своей. Здесь Слово раз за разом становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она закон, или же нарушала его - и то и другое в свое время бывает необходимо, дабы не умер на земле Дух, - эта жизнь есть учение. Так стоит она перед потомками, готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть, но тому, как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое время готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение закона либо его нарушение - не важно, что именно, - они кодифицировали; они не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик, словно звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие шаги!
* * *
Развитие функциональной способности к приобретению опыта и к использованию обычно достигается через ослабление человеческой силы отношения.
Тому, кто препарирует дух, превращая его в средство наслаждения, есть ли дело до существ, живущих рядом с ним?
Подчиняясь основному слову разделения, которое создает дистанцию между Я и Оно, он делит свою жизнь среди людей, которые его окружают, на две аккуратно очерченные сферы: социальные институты и чувства, сферу Оно и сферу Я.
Институты - это то, что "вовне": там человек преследует всевозможные цели, работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится предпринимателем и конкурирует с другими, организует, хозяйствует, служит, проповедует. Это до некоторой степени упорядоченная и более-менее согласованная структура, где дела идут своим ходом благодаря разносторонним усилиям человеческих мускулов и мозга.
Чувства - это то, что "внутри": здесь человек живет и отдыхает от своей деятельности в институтах. Здесь заинтересованному взгляду предстанет целый спектр эмоций; человек потакает своим симпатиям и антипатиям, предается удовольствиям, а также страданиям, стараясь в последнем не заходить чересчур далеко. Здесь он у себя дома и может расслабиться в кресле-качалке.
Институты - это сложный форум, чувства же - своеобразный будуар, где никогда нет недостатка в развлечениях.
Разумеется, это разграничение постоянно подвергается опасности, ибо чувства дерзко вторгаются в наши важнейшие институты, однако при желании эту границу легко восстановить.
Труднее всего провести разграничение в сфере так называемой личной жизни. Например, в браке это делается далеко не сразу и не вдруг, но в конце концов все встает на свои места. Как нельзя более успешно разграничение осуществляется в сфере общественной жизни: стоит обратить внимание на то, как в век политических партий, а также группировок, считающих себя надпартийными, и их "движений" громогласные конференции безукоризненно чередуются с ползучими формами повседневной деятельности: либо механически-равномерной, либо органически-небрежной.
Отделенное Оно институтов - это Голем, а отделенное Я чувств - беспечно порхающая птица души. Они не знают человека; одно - только образец, другое - только "объект", им неведомы ни личность, ни общность. Они не знают настоящего: институты, даже самые современные, знают лишь застывшее прошлое, завершившееся бытие, чувства, даже самые сильные и продолжительные, знают лишь мимолетное мгновение, незавершенное бытие. У них нет доступа к действительной жизни. Институты не образуют общественную жизнь, чувства - личную.
Институты не образуют общественную жизнь, и все больше людей с огорчением ощущают это; здесь зарождается необходимость нашей эпохи, необходимость, ищущая выхода. Лишь немногие поняли, что чувства не образуют личную жизнь, хотя, казалось бы, именно в них должно обитать самое личное. И если уж кто умеет, как современный человек, заниматься лишь собственными чувствами, то даже отчаяние по поводу их неподлинности не вразумит его, ибо отчаяние тоже чувство, и чувство весьма интересное.
