Архимандрит Тихон (Шевкунов). - "Несвятые святые" и другие рассказы.
— Отцы! Быстро — роги мочим!
Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажиров… Но нам было не до них. Впереди лежала заветная улица, которая, хотя и носила имя большевика Яна Фабрициуса, но здесь располагалось епархиальное управление с архиерейским домом. (Советская власть вообще любила предоставлять места для епархий то во 2-м Коммунистическом тупике, то на улице Карла Либкнехта.)
Владыка встретил нас в своем кабинете, сидя в глубоком кресле. Мы по очереди подошли к нему под благословение и жалобно заныли про свою горькую долю. Владыка слушал, но с места не поднимался. Это нас сразу насторожило. Может, он хотел поподробнее выяснить все обстоятельства нашего бедственного жития, а может, у него самого с деньгами сейчас было не густо. Как бы то ни было, но мы заволновались. Отец Рафаил даже вытолкнул меня — как самого маленького и худенького — вперед. Но и это не подействовало. И тогда перед архиереем выступил отец Никита. Он никогда не был оратором, к тому же еще и заикался, но сейчас на него — по-видимому, от голода — снизошло вдохновение:
— В-Владыко святый! — отчаянно начал он. — Какая жизнь, в натуре?! Держимся ваще на последних! Роги отваливаются! Денег — нет! Еды — нет! Зубы на полку ложим! П-покойников — и тех нет!
Владыка так и обмяк в своих креслах.
А нам речь понравилась, и мы дружно закивали. Хотя, конечно, отец Никита от волнения несколько необдуманно употребил воспринятые им от отца Виктора выражения. А говоря о покойниках, он, разумеется, имел в виду денежные средства, которые поступают в храм за отпевания. Но все вместе вышло, наверное, слишком уж сильно для престарелого архиерея.
— Батюшка, дорогой!.. Где ты таких слов набрался? — обратился ошеломленный Владыка к отцу Никите.
Архиерей не слыхивал подобных выражений уже лет шестьдесят, с тех пор как отбывал заключение в двадцатые годы.
Тут вперед вышел Старчишка Виктор и вызвал огонь на себя.
— Владыко святый, это я, старый баклан, при нем языком мелю — никак не отвыкну. Вы уж на Никиту не сердитесь. Я во всем виноват, — покаянно забасил он и даже ударил себя в перси.
Но, видно, речь отца Никиты произвела на архиерея яркое впечатление. Он грузно поднялся из своих кресел, подошел к столу, покряхтел немного и достал из ящика сто рублей. Нам такие деньги и не снились!
Архиерей повертел купюры в руках, прикидывая, не многовато ли будет, но не стал мелочиться и протянул деньги отцу Рафаилу как старшему.
Благословляя нас в дорогу, он все же сказал:
— Ты, Никитушка, уж лучше того… больше по-церковнославянски читай!
Отец Никита горячо пообещал исправиться, и мы, счастливые, покинули архиерейский дом.
Жизнь продолжалась! Правда, был постный день, среда, и нельзя было сейчас же съесть мороженого, но мы готовы были потерпеть до завтра. Накупив еды себе и гостинцев деревенским старухам, мы вернулись домой.
А наутро пришла телеграмма из епархиального управления, в которой сообщалось, что указом митрополита Иоанна дьякон Виктор переводится из Покровского храма села Боровик в храм Архангела Михаила деревни Толбицы. В этом храме служил всеми уважаемый пожилой священник отец Андрей. Расчет архиерея был прост — на отца Андрея жаргон дьякона уж точно не повлияет. Этот образованный, интеллигентный батюшка отсидел в лагерях, кажется, лет двадцать. При этом никто никогда не слышал от него таких слов, какими потчевал своих слушателей Старчишка дьякон Виктор.
Случай на дороге.
Как-то поздним зимним вечером мы сидели в маленькой занесенной снегом избушке на приходе в Боровике у отца Никиты и попивали чаек. За окошком трещал тридцатиградусный мороз. Было около одиннадцати часов, но спать совсем не хотелось.
— А не съездить ли нам в Толбицы к Старчишке Виктору? — предложил отец Рафаил.
Конечно, я с радостью принял предложение навестить нашего Старчишку Виктора — самого веселого человека на свете! Отец Никита ехать с нами отказался — он хотел до завтрашнего дня записать на магнитофон все песни инока Александра, которые я собирался отвезти в Москву. Сам Александр помогал ему и тоже с нами не поехал. Бесноватый Илья Данилович читал Псалтирь и на наше предложение вовсе не отреагировал.
Отец Рафаил пошел разогревать двигатель и включать печку, которая в «Запорожце» работает отдельно от мотора. Когда все было готово, мы — в одних подрясниках, потому что отец Рафаил устроил в машине настоящую баню, — уселись в черный «Запорожец» и помчались к Старчишке. Путь предстоял километров в шестьдесят.
Была очень морозная звездная ночь. Мы мчались, освещая снег фарами, то и дело скользя на поворотах, — резина у «Запорожца» истерлась еще летом. Несмотря на поздний час, Старчишка встретил нас со всем своим обычным радушием. Мы уселись пить чай с белым хлебом и вареньем и за разговорами просидели часов до двух. Службы назавтра ни у кого не предвиделось, так что мы не боялись проснуться позже обычного.
Наконец мы засобирались обратно. Выйдя на улицу, я сразу окоченел в своем подряснике — мороз не на шутку усилился. Решив не ждать, пока прогреется кабина, мы распрощались со Старчишкой и полетели обратно в Боровик.
Но печка почему-то не включалась. Стужа пронизывала нас насквозь. Отец Рафаил пару раз останавливался и пытался что-то сделать с проклятой печкой, но безуспешно. Он и раньше гонял как сумасшедший, а теперь от холода гнал машину как только мог.
Мы неслись по пустынной дороге в ледяной черной железке, дрожа от стужи и стуча зубами.
Внезапно «Запорожец» резко понесло в сторону. Окоченевший отец Рафаил не смог справиться с управлением, и мы вылетели в кювет, подняв тучу снежной пыли.
Машина не перевернулась, но ее со всех сторон плотно зажало снегом. Мы с трудом открыли дверцы и вылезли наружу. «Запорожец» до самых стекол увяз в снегу в двух метрах от дороги. Мы сразу поняли, что вытащить его нам самим не удастся.
Положение становилось отчаянным. В одних подрясниках, в тридцатипятиградусный мороз, в третьем часу ночи мы торчали на безлюдной трассе. До ближайшей деревни — километров пятнадцать. Первые машины пойдут в лучшем случае не раньше шести утра.
Осознав все это, я испугался. По-настоящему.
— Батюшка! — проговорил я, всем телом дрожа от страха и от лютого мороза. — Как же так? Ведь мы здесь погибнем! Может, как-то можно помолиться?.. Но что просить? Господи, достань нам из снега машину? Но это как-то даже…
Отец Рафаил вдруг так строго посмотрел на меня, что я на секунду забыл о холоде.
— Как вам не стыдно, Георгий Александрович! —возмущенно произнес он (отец Рафаил всегда называл меня Георгием Александровичем) . —Как же вы можете усомниться в том, что Господь не поможет нам в такую минуту? Сейчас же молитесь!
Это было сказано настолько требовательно и даже гневно, да он еще и ногою притопнул, что я послушно перекрестился и пролепетал: —Господи, помоги нам!.. Сделай что-нибудь! А то мы здесь замерзнем и погибнем!..
Отец Рафаил тоже перекрестился и углубился в молитву.
И вдруг… Сначала издалека, а потом все ближе явственно послышалось дивное пение какого-то мотора. От неожиданности и изумления я просто остолбенел. Повторюсь: ни по дороге к отцу Виктору, ни на обратном пути нам не встретилось ни единого автомобиля. Мы с отцом Рафаилом переглянулись, и я понял, что он потрясен не меньше моего.
Звук мотора нарастал, и наконец из-за поворота вынырнул «Москвич». Мы как сумасшедшие замахали руками, и машина остановилась.
Господь Бог послал нам для спасения четырех Ангелов — в виде четырех пьяных офицеров, которые возвращались с какой-то гулянки. Вшестером мы обступили «Запорожец» и с трудом, но вытащили его на дорогу. Отец Рафаил отлил офицерам бензина из нашей канистры — оказалось, что бак у них почти пуст. Мы от души поблагодарили военных (а они нас) и уже со всей осторожностью помчались к Боровику.
По пути, пораженные случившимся, мы долго молчали. Наконец отец Рафаил сказал: — Вот видите, Георгий Александрович, как быстро Господь слышит молитвы мирян!
Это он имел в виду, что Господь спас нас именно по моим молитвам. Вот уж действительно этот монах всегда и во всем старался не упустить возможность смирить себя. Такой уж он был человек. А может, просто слишком глубоко прочувствовал, что смирение — единственно надежная опора духовной жизни.
Я после этой поездки здорово простыл и три дня отлеживался на печке у отца Никиты. А отцу Рафаилу — хоть бы что, даже не чихнул ни разу.
О смирении.
Отец Рафаил никогда не упускал возможности смириться перед любым, даже первым попавшимся человеком. Но происходило это всегда легко, как бы само собой, и уж точно никогда не выглядело нарочито. Он везде, если можно сказать, жадно искал поводы к смирению. Происходило это оттого, что отец Рафаил своей чуткой душой разгадал поразительную тайну: от смирения даже простой грешный человек становится ближе к Богу. Причем сразу, немедленно. Так что он даже в мелочах старался найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы смирить себя.
