Схимонах Илларион - На горах Кавказа
Вопрошен убо бысть и еще той же великий старец: «аще кто во гресех состареется и не может поститися и бдети, ни труды творити или жестоко житие проходити, ни имения имать, еже бы за грехи раздати, ни жития мира сего может отрещися: како убо может таковый спастися?»
И отвеща: «имже образом спасеся мытарь; якоже и пророк глагола: смирихся, и спасе мя Господь (Пс.114,5). Якоже убо безкровная жертва и милостыня в прощение грехов приносится Богу, такой дух сокрушен, и сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс.50,19). И паки близ Господь сокрушенных сердцем и смиренные духом спасет (Пс.33,19). И якоже ублажаются милостивии и чистии сердцем, такожде ублажаются и смиреннии духом: яко тех есть Царствие Небесное (Мф.5,3). Сим путем может спастися убогий, и больной, и престарелый, грубый и невежда».
Но уже ангел смерти приближался к старцу, и заходящее солнце его жизни земной в последний раз озарило своими лучами сущие в нем добродетели, приобретенные им с великим трудом в продолжении своей жизни. И мы еще раз увидели всю их небесную красоту.
Это, во-первых, его вера Богу и во все Божественное Откровение, которая, водворяясь в его сердце, святейшим бытием своим, являла нам свое в нем присутствие, несомненным и твердым его упованием на безконечное милосердие Божие, в котором он так был убежден, что ничто не могло поколебать его ни на одно мгновение, хотя бы все Ангелы и человеки, совокупившись вместе, принуждали его к сему.
Потом его искренняя любовь к Богу и ближним, которая, составляя союз духовного совершенства и совмещая в себе исполнение всего христианского закона, занимала в нем, как и должно было, по ее первенствующей важности в деле нашего вечного спасения, выдающееся положение, более видное, чем другие добродетели. Затем сердечная чистота, или целомудрие души и тела, свидетельствуемые благочинием помыслов и неподвижным ума своего пребыванием в Боге, приобретенные трезвением или блюдением ума своего, борьбою с помыслами, а главное непрестанною ко Господу Иисусу Христу внутреннею молитвою.
Смирение, которое он стяжал постоянным самоукорением, вменением себя ни во что, когда всякого человека почитал лучшим себя, а себя имел худшим даже животного, которое, по крайней мере, живет по законам своего естества, «а я, – говорит, – в юности жил так, как не живет ни одно существо не только разумное, но и неразумное».
И весь прочий боголепный и священный лик добродетелей, наподобие светоносного облака, покрывал угасавшую в нем жизнь, печатлея внешним отображением на теле внутреннее благолепие души его: светлостью, радостью и сердечным ко Господу Богу восхищением. Наступали последние минуты и старец попросил нашего удаления. С не охотою и сожалением мы должны были исполнить его последнее желание. Утром, с великим страхом пришедши в келлию старца, увидели бездыханный труп его благолепно на одре лежавший. Небесная радость сияла на лице его.
В комнате царствовало глубокое безмолвие дивное, величественное, превысшее всякого слова! Хотя телесному взору ничего, кроме лежавшего трупа не виделось, но для внутреннего открылось необъятное зрелище. Только что совершившееся смертное таинство, еще тут налицо всем своим бытием и содержанием бывшее, приводило нас не только к живейшему ощущению загробного мира, куда отошла душа старца, но даже как будто бы и сами мы были там всем своим духовным существом, как будто бы исчезла пред нами вещественная преграда, отделяющая видимый мир от невидимого. Слышалось нашему внутреннему чувству присутствие в комнате Небесных Сил и близкое с ними общение, заслонивши собою все земное, видимое и временное, поставляло нас в состояние духовной восторженности и дивного созерцания. И сие наше состояние было одним из наилучших и возвышеннейших, в подобном которому едва ли когда-либо приходилось нам быть во всю свою жизнь.
Здесь мы явственно познавали тайну своего земного бытия; виделось нам здесь все величие души человеческой, когда она исполнила, по силам своим, свое земное назначение: сохранила веру в Бога и жила во благочестии, храня Его закон святой. Ради этого теперь открыт ей безтрудный путь в безпредельность небес: радостно мысль ее устремляется горе, надежда вечно блаженной жизни объемлет все ее существо, и радости этой уже никто от нее не возьмет никогда.
Если же, напротив, земное пристрастие возобладало в душе над ее высшими стремлениями и силами, то увы! Теперь заключен для нее путь в превожделенный мир – безнадежность омрачает ее будущее.
Ничего не может быть для нас настолько полезного и душеспасительного, как находится вблизи умершего; здесь мы лицом к лицу соприкасаемся с загробным миром; видим – как ближе нельзя – всю суету земного бытия, когда оно проводится без мысли о Боге и будущей жизни. Во всем грозном величии, именно здесь является сознанию нашему страшная, неотвратимая вечность, в которую неудержимо, как течение реки в море, спешит наша земная жизнь. Страх и боязнь западают в нашу душу, и мы приемлем непременное намерение исправить свою греховную жизнь.
Потому-то и все святые отцы память смертную признавали самым могущественным средством к тому, чтоб отвратить человека от суетного жития и обратить на путь добра.
Как хлеб всего нужнее человеку для жизни его, – говорит святой Иоанн Лествичник, – так и помышление о смерти нужнее всяких других деланий.
Так же говорит и святой Исаак Сирин, что помысл о смерти, конечно, ради чрезвычайной для нас пользы от него, столько ненавистен сатане, что он, если бы мог, то отдал бы человеку весь мир с его сокровищами и благами, только бы истребить в нем сие спасительное для него памятование, потому что этим помышлением, – объясняет святой отец, – начинается в нас всякое доброе движение. Расторгаются узы земных привязанностей; мы начинаем смотреть на себя, как на странников и пришельцев в сем мире, и взор ума нашего устремляется в будущий век. Вследствии этого, возникает в нас забота о своей вечной участи за гробом, и мы помышляем о том, как бы оставивши греховное житие, украситься многоразличными добродетелями, чтоб неосужденными предстать по смерти страшному Престолу Господа славы.
Как бездна, – говорит Лествичник, – обыкновенно представляется всеми местом бездонным, так и смертная память безпредельна в своем содержании. Она наполняет нашу душу мыслями и ощущениями будущего века; грозная безконечность которого – приражаясь нашему духу – властно отторгает его от временного века, показуя всю его суету, ничтожество и его преходящее бытие.
Итак, получивши ни с чем несравнимую пользу, возвратились мы, с Божиим миром, в свое убогое жилище, благоговейно предавши честному погребению многотрудное тело своего духовного старца.
Церковь Иоанна Богослова > Главная страница > Библиотека > Схимонах Иларион. На горах Кавказа
© Церковь Иоанна Богослова 2000-2009
о.Олег Моленко
