Станислав Сенькин - Афонские рассказы
После этих слов страдалец Панайотис скончался со светлой улыбкой на лице, и Господь принял с миром его душу. Георгиос оплакал своего отчима, которого любил и которому подражал, и пошел в мир, открывавший перед ним все двери.
Несколько лет Георгиос колебался: жениться ли ему или уйти на Святую гору? Благословение Панайотиса давало ему свободный выбор. Наконец желание подвига пересилило в нем все мирские желания, и он удалился в монастырь. Лет ему тогда было 25, так же, как Панайотису, когда тот впервые появился на Святой горе. Он умел работать в саду, и его взяли помощником садовника. Молодой подвижник быстро прижился в монастыре. Монахи очень полюбили его, однако он помнил завет Панайотиса и старался скрывать свои добродетели перед ближними.
За добронравие Георгиоса приблизил игумен и сделал его своим келейником. Он был уже очень стар – священноархимандрит Фалалей – и страдал многими недугами. Его телесные и душевные мучения были очень велики. Иной раз он кричал от боли всю ночь, и всем было ясно, что игумен долго не проживет.
Молитвы святогорцев, смирение Панайотиса, общение с монахами, монастырская служба – все это изменило прежнего «мусорщика», и он стал чаще задумываться о своей греховности. Деньги, власть, связи и поистине дьявольское коварство смогли дать ему почти все в этом мире, даже место игумена монастыря. Единственное, что он не мог приобрести, – это чистую совесть. Она была черна, и это предвещало отцу Фалалею адские муки.
Он полюбил своего келейника и, видя его мудрость и чистоту, решил поставить Георгиоса после себя игуменом. Он быстро постриг его, рукоположил и сделал своим ближайшим помощником.
И вот пришел час его смерти. Игумен вызвал Георгиоса – к тому времени иеромонаха Симона – к себе, желая исповедаться. После исповеди он спросил его:
– Расскажи хоть что-нибудь о себе. Кем ты был в миру? Знаю, что ты крестьянин, я презирал их раньше, об этом я тебе сказал на исповеди. Мои злые дела перед человеком, которого звали Панайотис, тревожат мою совесть, и я не знаю ничего, что смогло бы уравновесить то зло, какое я причинил ему. Я гнал его, презирал и обманывал. Но сейчас вижу, что нечестие, в котором я видел силу, обернулось против меня и свидетельствует о будущих муках. У нас был спор…
– Я знаю все, отче, и могу утешить тебя, – сказал отец Симон, держа в руках дарохранительницу.
– Как? – с немой мольбой смотрел на него отец Фалалей. – Ты просто, добрый мой человек, хочешь облегчить мне совесть, но даже исповедь не дала мне облегчения, так велики мои грехи! Если бы тот святой человек, Панайотис, смог прийти к моему смертному одру, я облобызал бы его руки и сказал, что он выиграл наш спор. Я бы попросил его простить меня. Только после этого я был бы спокоен. Но, увы, это невозможно.
Отец Симон улыбнулся.
– Знай же, что я похоронил Панайотиса и ты мой настоящий отец. Я помню, как ты приходил на похороны моей матери, – с тех пор ты сильно изменился. Ты думал, что делаешь зло, но молитвами Панайотиса Бог превратил его в добро. Все эти годы он молился за тебя. А для нашей семьи Панайотис стал настоящим ангелом-хранителем. Я даже в глубине души рад, что ты гнал его, иначе бы я лишился праведного отца. Перед смертью Панайотис простил тебя от всей души и дал мне благословение разыскать тебя и передать его слова. Матерь Божья привела меня сюда, и ваш спор с ним наконец разрешился. Один русский святой сказал, что не в силе Бог, а в правде. Вот пришел конец и твоему земному пути и вашему спору. А в завершение любого человеческого пути полагается одно – простить.
Архимандрит Фалалей приподнялся на локтях:
– Бог да благословит тебя… сын. Я скоро умру. Быть может, сейчас. Попроси плотника изготовить в помин моей души стасидию и вели подарить ее храму чудотворной иконы Божьей Матери, где мы впервые встретились с Панайотисом. На ней, если игумен того монастыря не будет против, вели написать такие слова…
Он произнес эти слова и облегченно вздохнул, благодаря Бога, неисповедимым своим промыслом спасающего души наши. После этого отец Симон причастил игумена, и тот умер на руках сына.
Став игуменом, отец Симон повелел изготовить стасидию из лучшего дерева и подарил ее, как и просил отец Фалалей, храму чудотворной иконы Божьей Матери. На спинке опытный мастер выточил его последние слова, завещание будущему поколению монахов: «Братья мои, помолившись обо мне, вспомните слова мои, что праведность сильнее всего на земле. Потому что в человеческой праведности проявляет Себя Бог».
Про инока, искавшего совершенный монастырь
«И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой» (Быт. 1.31). Божественное – совершенно! Совершенны леса, цветы, солнце, небо, звезды и луна. Совершенным Бог создал и человека, наделив его свободной волей. Человек – великая сотворенная личность, желающая стать творцом своего собственного мира. Но первородный грех повредил человеческую природу, и на всем, что по своей воле творит человек, лежит печать несовершенства.
Печаль о несовершенствах мира вызывает у людей, не забывших Бога, желание подчинить свою греховную волю воле Творца вселенной и творить только Его волю, насколько это вообще возможно. Такие люди начинают молиться, укрощать свою плоть и гордыню постом и смирением, создавая свои сообщества.
Самым великим сообществом иноков – людей, желающих жить только по Божьей воле, – является Афон, где и появился однажды этот необычный инок, искавший совершенный монастырь. В принципе, каждый человек, желающий посвятить себя Господу, ищет совершенный монастырь. Но иные понимают, что это невозможно; другие могут привыкнуть к любому месту. Некоторые ропщут из-за несовершенств, но остаются; другие терпят, но потом уходят. Все ищут лучшего, но у каждого свое представление о совершенстве. Инок, искавший совершенный монастырь, полагал, что знает, какой должна быть идеальная обитель.
Всего на Афоне двадцать монастырей, примерно столько же скитов и множество келий, где живут две тысячи или чуть больше подвижников, не считая рабочих и паломников. Матерь Божья сделала Афон своим земным уделом, и он стал совершенным местом борьбы со страстями.
Инок, искавший совершенный монастырь, долго жил в прибрежном Уранополисе – городе, известном еще со времен Александра Македонского. Он еще до конца не решил, садиться ли ему на паром, идущий на Святую гору. Есть ли на знаменитом Афоне тот совершенный монастырь, который он ищет? В России некоторые говорили ему: «Иди куда хочешь, только не в русский». В остальных монастырях, дескать, сможешь найти окормление и духовную жизнь. Другие советовали иное. Каждый, побывавший на Святой горе, выносил с Афона свое: кто-то хорошее, кто-то – не очень, а иные, разочарованные, и вовсе хулили Святую гору. Инок, искавший совершенный монастырь, слушал одних, внимал другим и соблазнялся обилием мнений. Ему не верилось, что он найдет здесь то, что нужно. Хотя где, как не на Афоне? Инок колебался, потому что не хотел покидать Святую гору разочарованным.
Он сидел у старинной башни на сером сухом бревне, лежавшем на прибрежном песке, и творил про себя Иисусову молитву, пытаясь обрести душевный мир. Немного успокоившись, инок решил прогуляться вдоль красивых магазинчиков на пристани. Возле сувенирной лавки на покосившемся ящике сидел неопрятный слепой и еле слышным голосом просил милостыню. Его губы шевелились, как будто он читал молитву. Инок, искавший совершенный монастырь, небрежно кинул ему в кепку монету в один евро и пошел дальше. И тут он заметил русского рабочего, с которым недавно познакомился. Тот тоже ожидал парома. Рабочий, улыбнувшись, посоветовал иноку:
– Ты сними, отче, свою скуфью, чтобы уважить нищего, иначе он может подумать, что ты подаешь ему с презрением. Слишком небрежным было твое подаяние.
– Так разве он не слепой? – улыбнулся инок. – Не заметит этот бедолага ни презрения, ни уважения. И языка нашего он не знает. А как мог обидеть его мой евро?
– Нищего могли обидеть не деньги, а высокомерие подающего, отче. Извини, что поучаю тебя, я ведь обычный работяга.
Инок, искавший совершенный монастырь, сердечно улыбнулся:
– Что ж. Вы правы. Но повторюсь – этот попрошайка слеп.
– Ну да. Это слепой… – рабочий неожиданно рассмеялся. – Хотя кто знает, а вдруг он просто притворяется?
Оценив знаменитый афонский юмор, инок вновь улыбнулся. Он кивнул смеющемуся рабочему и, щурясь, посмотрел на небо, где уже воцарилось солнце. К этому времени паром причалил к арсане, и контролеры с истинно южным темпераментом загоняли на него народ. Гудели грузовики и легковые машины. Беспредельное море, в голубых волнах которого дробились лучи солнца, и зеленоватая громада возвышающегося над морем Афона манили инока запахами морской соли и ароматного винограда…
«Что ж, попытка – не пытка, – подумал он. – Похожу по афонским тропам, потреплю свой старый подрясник о терн, истопчу сандалии… Урон не велик. А если не найду, что искал, и разочаруюсь, то буду дальше думать… Не перестану до смерти искать свой совершенный монастырь. – Инок тяжело вздохнул. – Может быть, он здесь? Кто знает? Только Матерь Божья…»
