Алексей Карпюк - Вершалинский рай
Волынский пророк был на двадцать семь лет моложе, и дядьку Альяша это всегда настораживало.
— И этот объединяться?!. Смотри, как его заело! От тебе и Мура-ашко!..
— Зави-идуют, отец Илья, тебе! Многим ты теперь бельмо в глазу! — польстила обмишулившаяся Пилипиха.
— Погорел, как Заблоцкий на мыле, — и ко мне спасаться?! Ничего у Мурашки не выйдет! Вот ему! — старик ткнул кукишем в поле. — Чтобы я его невежеству потакал, кровь пускал бабам да танцульки по ночам устраивал?! Хватит этих танцулек по деревням и так!
Направляясь к подводе, с нескрываемой враждебностью к сопернику бросил:
— Когда этот патлатый захочет меня видеть, скажите: нету отца Ильи, поехал в Кринки и задержится там долго!
3Но с отъездом Альяшу пришлось повременить. Парень с толстым блокнотом, назначенный Регисом записывать для Библии изречения и сны пророка, чуть не вцепился ему в полу.
— Куда же вы, отец Илья?! Подождите! Вы мне вчера обещали с л о в о! Говорите сейчас, а то отец Николай с меня требуют записей, а что я им дам?! Говорят, что лодырничаю… Каждый раз только обещаете, а я жду, надоело!..
Пророк недовольно остановился.
— Пристал, как смола, который день!.. Ну, спрашивай!
— Кто, по-вашему, достоин у бога?
Присутствующие превратились в слух. Переминаясь с ноги на ногу, пророк с досадой поскреб под мышкой.
— Икона мне сказала во сне: только тот достоин всевышнего, кто снимает шапку перед крестом!
Уважительно покачав головой, Пилипиха заметила мастеру:
— Говорить он много не лю-убит, ох, не лю-убит! Но уж как начнет — будто узелки вяжет!
Пильщик неопределенно хмыкнул. Писарь же деловито макнул перо в чернильницу и осведомился:
— Так в тетрадь и записать?
— Гляди сам, мне-то что?! Пускай тебя Регис учит, что писать! Думай тут за вас всех!..
Хлопец уже зачиркал пером, но вдруг вспомнил:
— А как новый собор будет называться, отец Илья?
— Об этом говорить еще рано! Мы только начинаем! — сказал пророк загадочно. — Может, кончать будут другие нации.
Слушатели с уважением переглянулись.
— И еще: вы в проповедях говорите, будто после смерти люди превращаются в собак — как это?
— А что такое, по-твоему, собака? Тело человека в могиле прахом становится, водой истекает, а душа страшного суда ожидает — это у таких, как мы! А грешники в бобиков превращаются! Потом они мечутся по селу, золото за гумнами и хлевами подбирают в наказание! И будут так мучиться, пока в пекло не попадут! А ты как думал, сойдут им грехи с рук? Слишком хорошо было бы!.. А мошкары этой, гусениц разных, червей… почему так расплодилось? Из грехов! Однажды сижу себе перед хатой на лавке, а господь, слышу, мне говорит: «Альяш, пусть люди очистят сердца свои от грехов, тогда я очищу свет от беды!»
— А что вам сегодня снилось? — ловя момент, сыпал вопросы писарь.
Но тут подошел Давидюк. «Первоапостол» не то спросил, не то объявил:
— Илья Лаврентьевич, на именины дочки к старосте в Соколку ты, конечно, не поедешь?!
— Нечего мне делать у этого пана! — отрезал старик.
Пророк давно уже шел на поводу у стихии, развертывавшейся вокруг него. Он сам смутно догадывался об этом, но делал вид, что все идет так, как он предвидел и спланировал. Хитрость эту Давидюк разгадал не сегодня и знал, как поступать.
— Я тоже так думаю!.. Ты как-то говорил (ничего такого пророк не говорил), что пошлешь ей на именины полотно в подарок. Им опять все хоры завалены, пудов четыреста лежит! Если развернуть, верст семь получится!.. Мы три повозки выделили, нужно подвод больше, но солтыс никак не соберет… Войтехович сказал мне: от имени дочери полотно разделит приютам. И хоры освободим, и староста нас не забудет!
Альяш и виду не подал, что ему жалко полотна.
— Приехал монах, — продолжал утрясать хозяйственные дела придворный теолог. — Из Иерусалима тащится. За пуд царских рублей предлагает тебе сребреник. Говорит, один из тех тридцати, за которые Иуда продал Христа. Хорошо было бы иметь монету в твоем соборе. Во всех что-нибудь такое имеется!
— Может, фальшивая, я этих махинаторов знаю!..
— На зуб пробовал и так приглядывался — точно такой, что лежит в Супрасльском монастыре. И так же что-то по-еврейски написано. В Кринковской аптеке взвешивал — тоже четыре золотника и в этом…
Альяш вспомнил украденное золото и потерял дар речи.
Давидюк продолжил не сразу, дал возможность всем насытиться впечатлением.
— Но ты, Илья, конечно, не берешь сребреник. Это уже не новинка. Супрасль же рядом. Скажу монаху — пусть везет другим. Если нам уже вываливать золото, так надо за что-то толковое!..
Альяш промычал невнятное и пошел собираться в дорогу.
4Теперь он весь погряз в заботах.
Рабочие вырыли траншеи под фундамент для новых домов, волокли туда камни, заливали известью. В старой церкви ломали деревянные полы, настилали метлахскую плитку. Расширяя Вершалин, Альяш колесил по округе, приценивался ко всему, щупал каждую раму, проверял каждый гвоздик в магазине. Время от времени брался просвещать земляков, тех блудных овечек, что не признавали его веры, легкомысленно грешили, прозябая без святого духа, и катились в преисподнюю.
Согласно «новому учению», царства небесного удостаивались лишь те, кто удерживал себя от роскоши и разврата.
Однажды он нагрянул в Кринки с целой вереницей подвод, скупил в магазинах все печенье, вывез за город и свалил в сточную канаву.
— Шляпы! Святой Климович скупает шляпы! — пронесся по Гродно слух, повергая торговцев в трепет.
И действительно, дядька объезжал гродненские магазины готового платья, шляпные ателье, оптом скупал модные головные уборы, вывозил их за город, на Индурское шоссе, сваливал в кучу и сжигал. Торговцы кусали локти — не могли простить себе, что так мало имели этого товара; хозяева из центральных магазинов, куда Альяш заезжать не посмел, товар немедленно перебросили на окраину.
Когда в Кринки приехал на гастроли воеводский театр, Альяш закупил и уничтожил все билеты. Труппа с полным сбором, но без поставленных спектаклей и аплодисментов вынуждена была вернуться в Белосток.
Где бы ни появлялся теперь Альяш, вокруг него возникала буря споров, зависти и злобы. Иные ждали его как ангела-хранителя.
Оснований для эмоций хватало.
СТРАСТИ В РЕСТОРАНЕ
Обыкновенно свои путешествия Альяш начинал с заезда в Кринки. Остановив буланчика у ресторана и кинув ему под нос охапку клевера, пророк брал конскую торбу и шагал к Хайкелю.
Своим людям Климович не доверял. Деньги ему считали зять и сын Хайкеля. Они вели старика за ширму, где вытряхивали на стол монеты и кредитки с силуэтами польских королей и ученическими линейками сдерживали монетки, чтобы они не скатились на пол. Потея от усердия, они начинали быстро-быстро считать деньги, а пророк оцепенело следил за их работой.
Гибкие, проворные пальцы счетчиков, аккуратные пачки купюр, ровные столбики монет мало-помалу зачаровывали Альяша. Раскрыв от удивления рот и не успевая мотать головой из стороны в сторону, он не замечал, как два городских жулика с ловкостью цирковых фокусников запихивают банкноты в рукава.
«Как в банке! И в бумажки заворачивают, и пишут, сколько в какой пачке, и заклеивают!..»
За буфетной стойкой, настороженно прислушиваясь к возбужденным голосам за ширмой, старый Хайкель ждал посетителей. Шустрый и смуглый, как цыган, подросток ковырялся в музыкальном ящике. В дверях, ведущих на кухню, молодая женщина, невестка Хайкеля, механически перетирала тарелки и тоже вслушивалась в голоса за ширмой. Она слушала так внимательно и напряженно, точно там решалась ее судьба.
В ресторан ввалился громоздкий, в длинном тулупе и высоком малахае отец Яков, священник из Острова. Хайкель, выбежав навстречу гостю, предупредительно отставил стул. Седая голова еврея в черной ермолке склонилась до пояса.
— День добрый, пане батюшка! — почтительно заговорил старик. — Проше пана, проше!.. Давне-енько не было у нас пана батюшки!..
Еще не старый, с грубыми чертами лица и козлиной бородкой, отец Яков благосклонно кивнул ресторатору густым басом:
— С утра изжога мучает, спасу нет! Будь пан ласков, пару пива!
— Сей секунд!..
Хозяин рысцой бросился за стойку, гневно крича на невестку, точно она провинилась:
— Хава, два пива дорогому гостю, что стоишь, как соляной столб?! Нет, вы посмотрите на нее — стоит и не слышит!.. Хорошенькое дело!..
Поп не успел расположиться поудобнее, как Хайкель уже поставил перед ним заказанное.
— Пейте, пане батюшка, на здоровье, проше! — Смахнув фартуком со стола мнимые крошки, он застыл в полупоклоне, ожидая распоряжений.
