Г. Беневич - Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Не только смерть Гаяны, но и постоянное соприкосновение с людским страданием, в частности, при посещении умирающих больных, заставляли мать Марию постоянно"примерять"их кончину на себя:
И, наверное, к койке больничной
Не сиделка, а смерть подойдет.
Умирать никому не привычно, –
Остальное обычно, обычно, –
Час придет, он умрет. (145)
Смерть обычна, по крайней мере, чужая смерть. Но такая примиренность со смертью – состояние, с христианской точки зрения, ложное. Человек примиряется со своей смертью тогда, когда устает от своей греховной жизни, а со смертью других – когда не любит их по–настоящему. Поэтому окончание приведенной выше заупокойной молитвы после мысли о возвращении человека за грех в землю содержит обращение к Богу:"на еже по подобию возведи, древнею добротою возобразитеся". То есть, хотя человек, сотворенный по образу Божию, вследствие грехопадения и должен возвратиться в землю за грех, но мы, созерцая смерть близкого, просим Бога, чтобы Он дал нам не смерть, но уподобиться Ему, и тем самым восстановил бы в нас Свой образ. Смерть ближнего должна служить не примирению со смертью, а таинством обновления крещения. Именно это, в конечном счете, и произошло у матери Марии, которая, пройдя через"честную безрадостность"смерти, восстала, получив новое крещение, новое помазание Святым Духом:
Торжественный, слепительный подарок –
Ты даровал мне смерть. В ней изнемочь.
Душа, сожженная в огне пожара
Медлительно, на век уходит в ночь.
На дне ее лишь уголь черно–рыжий,
Ей притаиться надо, помолчать,
Но в сердце Ты огнем предвечным выжег
Смертельного крещения печать.
Я весть Твоя. Как факел кинь средь ночи,
Чтоб все увидели, узнали вдруг,
Чего от человечества Ты хочешь,
Каких на жатву высылаешь слуг. (154)
Здесь снова появляется тема"жатвы Духа". После смерти Гаяны с матерью Марией произошло то, что соответствует в последовании"великого ангельского образа"следующим словам:"О, дара тайны! Второе крещение приемлеши днесь, брате, богатством человеколюбца Бога даров, и от грехов твоих очищаешися, и сын света бываеши". Это"второе крещение"стало для матери Марии подготовкой к"огненному крещению", которое она приняла в своей смерти.
В свою очередь, эта"подготовка к смерти"проложила путь иному таинству – воскресения. Человек умирает, и, в конечном счете, его все забывают, не забывает только Бог, обетовавший ему воскресенье."Оправдание Бога"(теодицея) происходит только через веру в Воскресение, эта вера, однако, не есть нечто данное (в Символе веры), она должна подтверждаться ежедневным подвигом веры, о чем и свидетельствует мать Мария:
Забудут. Нет людей незаменимых,
И разрушаются все склепы и гроба.
О, только б слышать: с песней серафимов
Сливается Архангела труба.
О, только б видеть отблеск вечной Славы,
В Тебе исчезнуть, триединый Свет…
Не спи, душа. Как эти дни лукавы.
Сегодня срок иль через десять лет… (144–145)
Эти стихи, завершающие сборник, были написаны, вероятно, в 1936 г., а в 1945 мать Мария приняла мученическую кончину. Срок смерти предсказан почти точно.
Мы рассмотрели далеко не все стихи сборника 1937 г., но и краткий обзор этой книги свидетельствует, что она представляет собой уникальное явление как в истории православной духовности, так и русской поэзии. Многие важнейшие элементы христианской аскетики и богословия были осмыслены в жизни и творчестве матери Марии, при этом пройденный ею путь касается не только ее самой. Глубоко личное, индивидуальное прожито ею во Христе таким образом, что приобретает при соответствующем осмыслении значение и для других. В эстетическом смысле стихи (и рисунки к ним) матери Марии не представляют собой нечто самодовлеющее, оправдываемое только красотой формы, но должны рассматриваться в контексте ее жизни и церковной Традиции (Предания и Писания).
Поэзия матери Марии, как мы уже не раз замечали, была неотделима для нее от жизни, являлась формой ее осмысления, поверки и обоснования жизненной позиции. То же самое можно сказать и о ее теоретических статьях. Как писала мать Мария в статье"Православное Дело":"Мы не только теоретизируем, но и по мере наших слабых сил стремимся осуществить наши теории на практике"[504]. В этом же контексте следует воспринимать появление в 1936 г. воспоминаний матери Марии об Ал. Блоке"Встречи с Блоком", сказать о которых вполне уместно в контексте разговора о стихах самой матери Марии.
Личность и поэзия Ал. Блока оставались в центре внимания русской эмиграции. Так, в 1935–1936 гг. со своими воспоминаниями о Блоке выступили М. Цветаева, В. Ходасевич, Г. Адамович и Г. Иванов. Но и на их фоне статья матери Марии представляет собой нечто особенное. Как и написанные в свое время"Последние римляне", ее воспоминания – не только воспроизведение атмосферы русской культуры Серебряного века и образа дорогого матери Марии поэта и человека, но и постановка диагноза болезни русской культуры. Блок умирал, по ее словам, от"отсутствия подлинности"(621). В отличие от основной группы символистов–декадентов, которые к единству слова и жизни не стремились (ср. слова Блока об изъявлении патриотизма декадентами во время войны:"Одни кровь льют, другие стихи читают"(630)), и в отличие от акмеистов, для которых само искусство стало их жизнью, Ал. Блок мучительно искал настоящего единства культуры и жизни, но не нашел его и погиб. Вся дореволюционная жизнь в этих воспоминаниях предстает как кризис разделения: интеллигенции и народа, культуры и жизни, веры и дела. Ал. Блок видится матери Марии человеком, стоявшим в перекрестии всех этих разрывов, реально страдавшим от них, но так и не сумевшим их преодолеть. В"Последних римлянах"(1924) трагический путь Ал. Блока еще выглядит как позитивная альтернатива другим путям ("Он‑то лично меньше чем кто‑либо принадлежал к тому миру, умирание которого видел; силою своего пророческого дара он перенес свое творчество из современности в годы грядущие"(561)). Однако в статье 1936 г. этот путь представляется трагедией без катарсиса, а сам Ал. Блок описан хотя и с состраданием и любовью, но как больной той же болезнью, что и его"безумная"Родина–мать. Нет сомнений, что"православное дело"понималось матерью Марией и как ответ на боль и болезнь Ал. Блока. Не случайно, в статье"Православное Дело"(1935), а потом"О монашестве"(1937) матери Мария писала о"кризисе целостной жизни", выход из которого необходимо найти.
При этом достижение целостности виделось ею не на путях смешения духовного с душевным, культуры с религией, христианства с гуманизмом, социализмом и демократией, а исключительно как исполнение заповедей – любви к Богу и любви к ближнему, о чем мы уже не раз говорили. Все ее творчество вытекало из такой постановки вопроса. В своих лучших образцах это не просто религиозная по"тематике"и"чувствам"поэзия и живопись, но творчество, в котором сама мать Мария рождалась в муках как"новый человек".
Поэзия матери Марии отличается от традиционного церковного искусства (иконописи, гимнографии) тем, что последнее создается либо святыми, либо теми, кто копирует их произведения, следует образцам. Это – в идеале – искусство, создаваемое"новым", обоженным человеком (но чаще – более не менее точное копирование). Искусство же матери Марии в его лучших образцах – это творчество: оно несет на себе явственные черты мук рождения"нового человека", борьбы с"ветхим", преодоления, подвига, который в традиционном церковном искусстве остается невидим – предшествует созданию произведения, а не происходит, как у матери Марии в самом творческом акте.
Исключение из этого правила – пожалуй, лишь одно стихотворение из сборника 1937 г., в центре которого не подвиг (перехода от ветхого к новому), а"неподвижность" – покой в Боге, который она чаяла обрести в конце своего подвига. Это стихотворение – самое метафизическое в сборнике, поскольку в нем раскрывается тайна вечности.
Когда‑нибудь, я знаю, запою
О неподвижности, о мерной мере.
Ведь не поспешны ангелы в раю
И мудрые не суетятся звери.
И только тот, кто создан в день шестой,
Кто мост меж жизнью тварной и Господней,
Все мечется в своей тоске пустой
Свободней духов и зверей безродней.
На век покинув эту плоть мою,
Такую же, в какой томятся звери,
В Твоем прохладном голубом раю
Когда‑нибудь, я знаю, запою,
О неподвижности, о мерной мере. (136)
Парадокс в том, что это"когда‑нибудь"происходит уже"сейчас", когда пишутся эти стихи, являющиеся своеобразным словесным образом вечности, мыслью о ней (отсюда, вероятно"круговая"композиция стихотворения – две первые строчки совпадают с двумя последними). Впрочем, это стихотворение, повторим, является скорее исключением в творчестве матери Марии, для которой более характерна поэзия борьбы, преодоления"ветхого"и рождения"нового".
