Николай Японский (Касаткин) - Дневники 1870-1911 гг.
<...> В окрестности Мориока:
1. В Нагаяма, 4 ри от Мориока; домов 400 [?], 3 христианские дома, 8 чел. христиан. Там прежде некоторое время Павел Эсаси- ка пропове довал; затем 1 христ. дом из Мориока перешел туда.
2. В Ямагата, небольшой деревне, 1 /2 ри, 3 христианина, родные Петра Савано; но из них только 1 приходит сюда в церковь.
Католики в Мориока проповедуют уже 14 лет, и у них, говорят, 300 христиан; но в церковь ходят чел. 60-70; прочие, по- видимому, охладели. У них здесь два приюта; для мальчиков и девочек, в каждом детей по 30. Воспитатели(-ницы) — японцы. Кроме того, есть школа шитья, где обучаются девочек 8. Постоянно здесь живет один французский миссионер, под предлогом преподавания законоведения. Недавно был здесь Епископ ихний. Есть 1 катехиз. из японцев; но не слышно, чтобы было где- либо место проповеди, за исключением времени Богослужения. Для Богослужения построена церковь.
Протестанты здесь, кажется, баптисты, — м. б. Пота; но у него говорят, и нет никого, кроме наших отщепенцев, о которых выше говорено. Часто бывают здесь их книгоноши и случайно проповедуют.
В 6 часов начата была Всенощная, после — проповедь; за нею тут же в церкви испытание желающих завтра креститься. 3 ученика приготовлены хорошо, 4 другие желающие — очень плохо, 2 из них даже совсем не открыли рта. Я устранил их от крещения; но за одного старика (45 лет) катехизаторы очень стали просить, и он, видимо, так хочет поскорей омыться[?] от грехов, притом же он и отвечал кое-что из вероучения, а в церковь, говорят катехизаторы, давно уже постоянно ходит, так что я не мог отвергнуть их общей просьбы и сказал, что завтра преподам крещение и ему, если катехизаторы ручаются за благонадежность желающего и за то, что он после восполнит недостающее ему знание. Они поручились.
О. Иоанн Сакай (или собственно Кавамата), вернувшись 23 января из Хацинохе, с 24 числа начал свой сорокадневный пост. Не ел ничего, а пил воду, в день небольших чайника два выпивал. 4 недели, по обыкновению, служил по воскресеньям Литургию, пятую неделю — на службе всю диаконскую часть велел говорить Нараяма, а сам от слабости не мог, говорил только возгласы. Катехизаторы сначала убеждали его есть, но он — «пусть будет воля Божия»! Кончил пост 4 марта утром, приобщился запасными Св. Дарами и совершил благодарственную молитву за благополучное окончание своего подвига. Потом угощал катехизаторов вином и просил их радоваться вместе с ним окончанию его поста. В этот день ел: каю* (2 чашки), 7 бейю* (2 хай)*, молоко (1), яйца (2), каю (1 зон) и яваракай меси*. Еще — вечером — угощая кого-то, выпил и сам чашку вина. Быть может, это обильное принятие после поста произвело такой роковой переворот в его организме. Ночью увидели его с искаженным лицом и в беспамятстве от страшных желудочных болей. В желудке были страшные судороги, а он в беспамятстве твердил: «сатана сиризоке»*, или делал бессознательные движения. До 8 числа не говорили доктору, боясь оглас-ки и скандала для Церкви, а о. Иоанн не приходил в сознание; раздевшись донага, сидел скорчившись и делал разные движения, напр., поминутно брал чашку — пустую и воображал, что пьет из нее; выпивши, ставил, потом сейчас же опять пил; если перед ним ставили воду, то он и в самом деле пил, и так много, что должны были устранять воду; ел также бессознательно все, что давали. А раз забрался в церковь, опрокинул престол, так что с него все упало, антиминс, запасные Дары и проч.; затем стал утверждать, что Бог ему велел съесть антиминс; и действительно — отправил в рот губку и стал жевать ее, уже силой вытащили ее (я нашел три клочка губки в антиминсе, по этой-то, значит, причине). 8 числа позвали доктора, но он отказался понять болезнь и стал лишь наблюдать, пригласив и другого, оба лучшие доктора в городе; по их единогласному определению, кроме чрезмерного физич. истощения они не находят в организме других причин болезни. Между тем о. Иоанн все эти дни не спал. Доктора дали ему морфия, не действует; удвоили прием, тогда он заснул несколько, и тотчас же сделалось ему лучше, стал сознательней говорить; дали еще — тогда он проснулся уже в сознании. Но глаза, после морфия, очень потускнели. 12-го числа прибыла из Хакодате его жена(Елена, извещенная телеграммой о болезни о. Иоанна, и стала ухаживать за ним. О. Иоанн, пришедши в сознание, был тих, рассказывал ка- кие-то странные сны (видно было, что еще не вполне освободился от прилива крови к голове) и постепенно слабел. По рассказу Елены (в Тоокёо — мне, когда она туда вернулась), 14-fo утром он велел умыть себя, сказав, где мыло для этого, помолился потом, а в 12 часов 3 минуты скончался.
17 (марта) прибыл о. Матфей Кангета для погребения его. 18-го его похоронили на кладбище за городом. Христиан было на погребении 156 чел. На погребение они собрали между собою и издержали 35 ен.
Теперь собирают на памятник: 10 ен прислали христиане Яма- да, 3 ен — Камаиси. Я дал сегодня 25 ен, но с условием, чтобы тотчас же заказан был камень, иначе протянут и забудут, и могила зарастет травой; кстати же кладбище, хоть княжеское — князя Намбу и дворянское — его сизоку, но страшно запущенное. Видно, что Синто* — не очень в моде в Мориока.
Отслужили панихиду на могиле о. Иоанна.<...> Во время поста своего о. Иоанн, пока мог, все писал свои записки или читал. Записок он здесь оставил 6 книг, которые мне передали, а я возьму в Тоокёо для хранения при Миссии и напечатания — если что годно для напечатания. Но много книг своих записок он пожег или бросил в воду.
Тут Ж6} на. кладбище, осмотрели снаружи новый храм в честь предков князя Намбу, построенный князем недавно. Это, кажется, последняя любезность настоящего и грядущих поколений отжившему феодализму и вместе синтоизму. И то в иных местах эта любезность остается недосказанною, а замершею — как неудачное чихание, как в Вакуя, напр.
Взошли на холм — по каменной лестнице ступеней 60 — посмотреть могилы князей Намбу и вместе вид сверху. Надгробные памятники — из беловатого гранита — с каменными же оградами для самих князей, и без оград — для их супруг и детей. Для каждого князя, его жены и детей отдельная площадка, выровненная и обделанная (теперь, впрочем, все заросло травой и опустилось). Мориока — резиденция Намбусских князей — лет 200(?), — прежде того они жили и Санно-хе, и могил здесь множество, — так что всех невозможно было обходить. Впрочем, все — одинаковые, так как форма памятников — определенная сёогуном* сверху и соглашением с народом снизу, ибо расходы были — с народа.
<...> Кружась по городу, чтобы посетить 11 сицудзи, пришлось взглянуть на город — за городом еще виднеются развалины крепости Абено-сада [тоо], некогда хотевшего сделаться здесь самостоятельным. Хацимантаро разбил его. В городе — дворец князя Намбу — тоже в развалинах; остатки рощи показывают место, где наслаждался своим положением довольно сильный вассал (20 ман коку). В окрестности дворца были большие дома его главных кераев*; и здесь теперь — новая жизнь: отличная кенчё, великолепное среднее училище (циугак-ко)*, дальше — большая фабрика шелковых ниток, и тут же заведение для воспитания червей, образцовая ферма, дом губернатора. Бордюром города, собственно торговой и ремесленной части, служат улицы сизоку и доосинов (бывших, — теперь хеймин). Сизоку почти все имели земли и сами строили себе дома по своему вкусу, хоть и определенной формы; дома эти — так же как в Сендае — в садах; некоторые только сизоку не были землевладельцы, а прямо получали содержание рисом (курамае* были). Для доосин — всех — выстроены были дома от князя — одних и тех же размеров и форм, с некоторым различием — по чинам среди их; при домах — небольшие огороды, и затем для своего содержания доосин'ы получали — фуци* рисом. Оттого их улицы теперь — в струнку длинные-предлинные тянутся рядом одинаковых домиков. Это — настоящие военные поселения. Назывались доосины еще — матакациу*, так как подчинены были кациу — сизоку, ходили пред ними с копьями и проч.
<...> Судя по сицудзи, народ здесь небогатый и немножко бесцветный. Один же из сицудзи, Иоанн Мук[?] подал в отставку след. способом: сошел с ума, не был устережен, удавился — дней 15 тому назад, и 3-го дня был найден — изгнивший на дереве. Вчера похоронили его. За Литургией он был помянут за упокой; сегодня же в доме его отслужили по нем панихиду; семейство, видимо, в печали немалой. Пред образом горят свечи, курится много благовонных палочек и стоит чашка с водой, как жертво-приношение; последнюю я велел убрать. <.„>
4 (16) июня 1881. Четверг.
В Хацинохе
Утром отправились на лошадях; впервой пришлось сесть на японское простонародное и вместе грузовое седло; едва взобрался, чуть не упавши при первой попытке. Сидеть так широко, что милю проехавши, как некоторую отраду и успокоение употребил путешествие пешком, после которого, однако, пришлось сесть опять, хоть погонщик сделал несколько удобнее, пристроив веревочные петли под каблуки сапогов. К счастию, погонщик попался веселый и умный. На расспросы отвечал дельно; так, благодаря ему я знаю, что с этих меет лаку привозится в Хацинохе до 1000 верховых грузов; на 100 тыс. ен, — так как на лошадь нагружается лаку на 100 ен (не врет ли?). Лаковое дерево воспитывают лет 15, пока начинают получать с него лак; с хорошего дерева собирают лаку 2j/2 ен. Но если не надрезать дерево и не выпускать лаку, то дерево гибнет скоро само собою. Погонщик объяснил: «как женщина до 20 лет, если не замужем, теряет цвет лица, так и дерево, — тот же закон». Много деревьев, впрочем, губится без толку. Закупщики лака приходят из Эцинго и откупают деревья совсем, тогда они надрезают кору со всех сторон и выпускают весь сок, но зато дерево засыхает, таких множество виднеется везде, — про зверей погонщик рассказывал, что в этих местах, особенно около Кудзи, много волков, что они портят скот и даже нападают на людей, но что волк никогда не нападает, если человек тащит за собой конец веревки: «зверь боится, что человек свяжет его», — объяснил он; что 4 года тому назад правительством назначено 8 ен премии за каждого убитого волка и путевые расходы в город и обратно для заявления шкуры, каковая премия аккуратно и выплачивается всякому; что много также в этих местах кабанов, но на них делают облавы сами крестьяне, по окончании жатвы осенью, что неподалеку есть места, где много и обезьян, что обезьяна, увидевши человека с ружьем, вабисуру*, но что ее все-таки убивают для употребления в пищу. Когда не болтал погонщик, то пел звучным речитативом множество песен; вот некоторые:
