Преподобный старец Верховский - Творения
Старец не готовил заранее молочного разговенья для Светлого Воскресения Христова или Рождества Христова, веруя, что Господь и в эти дни о всех промышляет. Однажды перед наступлением праздника Светлого Воскресения Христова пришел к старцу соседствующий брат пустынножитель и хотел пригласить его идти с ним в село, там во святой церкви помолиться и приличным брашном на такой великий праздник разговеться и, от благотворителей напутствовавшись такими снедями, вскоре возвратиться. Но старец мой не согласился и сказал: “Мы умерли миру и Бога ради удалились от миpa, а потому мы уже не потребны миру и с ним нам ликовать не годится, и если брашна ради пойти к мирянам, то не оправдимся пред Богом, и Богу приятнее здешнее наше уединенное моление; и в лишении и недостаточестве всякого утешения потому такое наше утешение. Но силен Господь и постную наше приложение преложить как манну, и горькую воду — в сладостную еду и питие, и утешить нас духовным веселием и утешением более всех мирян пирующих и ликующих, и веселящихся в такие великолепные божественные дни. Тем более в Светлое Христово Воскресение, подобает нам уважить, а чем иным уважим, если не тем, что препроводим такие дни неразвлеченно, внутренне приседя Господу, то есть в чтении Святого Писания и в богомысленных размышлениях? Если же унываем и терпеть скуки не хотим, то как скажем: “терпя потерпех Господа и внят ми и услыша молитву мою” (Пс.39,2)? К тому же мы не так далеко живем от мирских селений и живут там не варвары, но народ православный, всячески Бог кого-либо подвигнет, если нам на пользу к нам пойти, и принести нам на сии дни праздника на утешение”. Но брат не захотел старца моего послушать и сказал: “Кто к нам захочет пойти в такой день? И так будем в скуке без всякого утешения; но пойду и тебе принесу разговеться, и так будем всю эту Светлую Седмицу праздничные брашна есть”. И так и не послушал старца моего и пошел с надеждою на многих христолюбцев и приятелей своих, которые прежде никогда не оставляли и всякие потребы подавали ему. Придя в село, нашел всех в церкви, а если в домах хозяева, то все в великих суетах, готовили и стряпали приличное на праздник, и все единогласно отреклись заниматься с ним и беседовать говоря о своей занятости. По окончании же св. Литургии лучшие его благотворители пошли в кабак, а из кабака шли большими партиями друг к другу, вовсе не обращая внимания на присутствие братнее, и ни один знакомый не позвал его даже на трапезу к себе разговеться. Одним словом, от всех был презрен и забыт, а некоторые даже и насмехались: вот, дескать, пустынножитель между пьянствующими обретается; и так он голодный возвратился к старцу и рассказал всё случившееся с ним. Старец же, видя, что брат голоден и ничего с собою не принес, представил ему трапезу такую, за какою он с великим старанием ходил и не вкусил. Тогда брат крепко раскаялся о своем неповиновении и малодушии и предложенное от старца ел с зазрением своей совести, а старец рассказал ему, как Бог о всех промышляет, что и его недостойного, уповающего на Его благость, не презрел, но подвиг самого его духовного отца священника, чтобы прежде всех к нему отнесли, и прислал ему довольно пшеничных пирогов, сковрадного печенья, яиц, рыбы, масла и молока; а этому отходящему брату ничего не послал, уповая, конечно, что он сам, будучи в селе, напросит ещё более у благотворителей”.
Теперь скажу о себе. Я, именуемый, его ученик, недостойный Зосима, когда еще был я в светском звании и посещал общего нашего духовного отца, пустынножителя Адриана (который потом схимником умер в Симоновом монастыре), тогда много от сожительствующих с ним наслышался о Старце Василиске, что он старец богоугодный и подвизался более всех пустынножителей, потому и уважают его все за кротость и благонравие его. Поэтому и советовали мне, если желаю пустынного жития, чтоб не с иным кем, а с ним бы сподобился пожить, и добро бы было, говорили мне, если бы он преклонился принять тебя к себе или хотя бы дозволил жить близ него под его управлением и надзором; и еще отчаивали меня, сказывая, что многие усильно просили его о сем, но старец никого не брал к себе в сожитие. Такого наслышавшись о нем, ещё более возгорелось во мне усердием и вера к нему, и любовь к нему большую почувствовал и непременно решился в сердце моем ни с кем не жить, кроме него.
Однажды, когда я был у него, объявил он мне, что паспорту его срок прошел; я же радостным духом обещал ему новый достать и, и так нарочно его ради поехал весною в самый растороп, пешим ходом много пути прошел, так как из-за распутья невозможно было на лошадях ехать весь путь. И, доставши новой паспорт, возвратился к нему, сильно заболевший. Тогда он, видя, что я от такого трудного пути в болезни и чистосердечное к нему такое усердие преклонился принять меня к себе в сожитие, только наперед советовал сначала искуситься и навыкнуть в монастырском житии и потом уже к нему идти. И с такою надеждою разлучился я с ним. Он же по прошествии года, не имея случая, кто бы ему паспорт новый добыл, пошел сам в родную сторону. Пришедши же к братьям своим, не хотел, чтобы кто увидал о нем; оттого никому не показывался, жил у брата в нежилой его келии неисходно, ожидая пока брат паспорт ему постарается переменить, потому что вечного увольнения не надеялся получить. Ибо почитал себя ничтожным и небрегомым, и ничего не значащим, а потому и не имел такого смелого духа, чтобы кого уважительного просить о исходатайствовании вечного ему увольнения.
Но в тот год прежде пришествия его явила Божия Матерь особенное Свое благоволение к его братиям: от святой иконы оной, которую дала прежде помянутая игуменья новгородская Духова монастыря Павла Стефановна его брату Кузьме, именуемая «Взыскание погибших», стали бывать многие чудеса и исцеления различные многим больным. Сама Божия Матерь, молящим христолюбцам являясь во сне, говорила им: «Что Сама Я у них живу? Да идут больные и всякими печалями одержимые и получат от иконы оной, которой у них, всем своим печалям облегчение и исцеление». И настолько прославилась оная святая икона, что во время торгового дня такое стечение, множество народа приходящих к ним, что даже не вмещались в келлии, но на дворе стояли, пережидающие друг друга, и сего ради призывали священника служить молебны. Получающие же исцеления прилагали по силе своей жертвы и на свечи деньги подавали и прочее для нужды их, а на украшение святой иконы — жемчуг. Это видел городской протоиерей, начал негодовать, именуя их льстецами и раскольниками, и возбранил священником приходить, и молебствовать. Но таким бесславием не возможно возбранить и удержать народ, к ним приходящий, потому что градолюбивый начальник заступался за них, ведая о Боге их живущих, ибо сами акафист прочитывали и были исцеления. Тогда донес (протоиерей) на них Преосвященному, и по повелению его взяли у них все иконы. Но сам чудотворный образ не взяли, ибо сокрылся и не показался, и так вместо того списанную иную взяли и внесши в Макарьевский Колязинский монастырь, чтобы там молились желающие по повелению Преосвященного, а не в дому у них. Собранием же разных прикладов сделали иконостас в новоустроенную церковь.
Спустя недолгое время у городского купца неизвестно куда девался сын; тогда, по просьбе его, повелел городничий все дома обыскать, не скрывается ли тот где, и дошли осмотром и до братьев Старцевых, и когда нашли моего Старца в особенной келии сидящего, то искатели подумали, что он и есть сын купеческий или некий беглый, и взяли его в полицию; и узнавши от него, что он крестьянской округи сего города Колязина, не могли поверить одним его словам, и поэтому отослали его в земский суд к исправнику и надели на него оковы, как на беглеца. Тогда старец, хотя по плоти и малодушествовал от боязни, но духом благодарил Бога, что сподобил его быть узником. Когда привели его в суд, велел исправник розгами его сечь, чтоб сказал всю истину о себе, и когда начали сечь, тогда услышали, что задержанный сей не исправника молит, а к Господу Богу взывает умильными словами, так что всех вокруг его стоящих привел в сожаление. Тогда познал исправник, что невинного человека так обидел, тотчас позвал волостного голову и старосту и сказал им: “Зачем такого, желающего Богу служить, удерживают и не дают увольнения?” И повелел немедленно дать ему вечное увольнение, говоря: “Если общество не примет за него подати платить, то я буду за него вносить”. Тогда же и дали ему увольнительный вид, и сам исправник засвидетельствовал и, отпуская его с напутствием, просил у него прощения, что он в неведении так его наказал, и просил молиться за него Богу. Равно и старец Василиск от всего сердца благодарил его за такую сделанную ему великую милость, обещая за него молить Бога.
Старец, получив увольнение, недолго еще пожил с братьями, скучая от многопосещающих, и пошел поспешно в пустынные свои пределы, хваля и благодаря Бога с удивлением к Его промыслу, как из скорбного вдруг прелагает на радостное! Достигши же своего пустынного обиталища, начал в мирном духе жить, мало рукоделием занимаясь, потому что всё время проводил в чтении священных книг, выписывая из них слагаемое с его совестью, и молитвенное служение имел продолжительное: сверх канонов и положенного правила читал по десять кафизм, читал же неспешно, так что едва три часа выходило ему в сутки на рукоделие, и сам себе говорил: “Теперь нет тебе извинения, если не молишься Богу, ибо получил увольнение не для работы, а для моления”. За это его любил и господин, на даче которого он жил, и все знавшие его, как не ходившего никуда из пустыни, и ничего не просящего для пожелания своего, но терпел, всю надежду возлагая на Бога.
