Геннадий Русский - Чёрная книга
Повел их всё же со злости, не подумал как следует, решил, мол, ничего, доведу их до Сухаревки, там милиция есть, извозчики, посажу их на пролетку и доставлю куда следует. Только он их в переулочек вывел, увидала какая-то бабка да как закричит: «Батюшка Иринарх! Батюшку Иринарха ведут!» И как-то сразу весь переулок наполнился разным людом. Чекист кричит: «Граждане, разойдитесь! Стрелять буду!» - а сам робеет. А толпа всё прибывает. Бабки, тетки голосят, рыдают: «Батюшка ты наш, голубчик!» - и все под ноги лезут, норовят старцу край схимы поцеловать. Такая теснота сделалась, что непонятно, кто кого ведет, напирает толпа со всех сторон, все бока чекисту обмяли, уж он кричит, стрелять всё грозит, а куда стрелять? Такое тут идет, куча-мала! Вывалилась толпа из переулка на Сухаревку, все кричат: «Иринарх! Иринарх!» Торговлю бросили, бегут на святого человека взглянуть. Затор полный: трамваи, автомобили, извозчики - все встали, толпа бурлит, Ходынка настоящая. Жулики тоже время не теряют, все карманы обшарили. Ловок был чекист, а тут просчитался. Как ни ловчил он, толпа его от старца враз оттерла, бросился он, да зацепился за что-то, упал, и по нему сотня ног погуляла. Вскочил озверелый, хвать за револьвер - нету револьвера! Сперли в толкучке. Он орет, голосит, на помощь зовет - никто в шуме не слышит. Пока толпа разошлась, старец с юношей исчезли. Чекист туда-сюда бегает, всех спрашивает - никто не знает. Видели их в последний раз у Сухаревой башни, а дальше след пропал. Уж он всю башню обрыскал - нету! Как на глаза начальству явишься - приказа не выполнил, старца упустил, книгу не нашел да вдобавок казенный револьвер сперли! Ходил, ходил он возле башни, ошалелый, до самого позднего часа, а в темноте нашел веревку, выбрал крюк под аркой - прощай, говорит, моя забубённая головушка! - и удавился самым ловким образом.
Ясное дело, сказки всё это, пересмешина, никакой такой давки у Сухаревой башни не было, у нас на Сухаревке смятение бывает разве когда жулика ловят, а так ничего особенного, и на башне никто не давился, придумано всё это, но уж легенда-то больно соблазнительна, а? Она, мол, Сухарева башня, чудесная, вот что возле нее бывает... А где старец с юношей обретаются - доподлинно нам неведомо. Одни говорят - в Москве они, другие передают, будто ночью остановилась возле сапожной каморки крытая цыганская фура и в ней увезли старца верные люди. Цыгане за золото кого хошь увезут. Куда увезли - может, в сырые леса карельские, может, в непрохожие дебри сибирские... Что люди говорят, то вам передаю, а сам ничего не знаю. Одно мне ведомо: есть такой святой старец, и есть его чужой сын, и ненавидит он старца лютой злостью, и будет ненавидеть до скончания века.
А вы уши развесили, сказки слушаете? И то сказать, может, оно всё - сказка, и жизнь наша сказка, смерть развязка, гроб коляска, и ехать не тряско. Задумаешься иной раз, и диво: чего это человек сочиняет, всё придумывает, да такое, что самому боязно. Нет чтобы жить спокойно. Всё бы просто - живи и живи себе, а нет - всё чудесного хочется. И чего ради, объясните вы мне, граждане мои, друзья веселые? Не знаете? Вот и я не знаю. Живем всяко, язык свой чешем, а умрем - меньше врем. Вот и я - человек наималейший, муравью подобный, а всякую всячину вестовать горазд, московский, одним словом, человек, говорливый, книжный, старинный, как город наш. Опять заболтался с вами, а давал себе зарок, знаю, до беды недалеко, но, опять же, подумайте, если не я, то кто вам всё, что слышали, складно расскажет, не Сухарева же башня? С тем и прощайте. Спасибо за компанию. Счастливо оставаться.
Сказ пятый
ПРО МОСКОВСКОГО БЕСА
Всё-то вы мне верили, друзья веселые, граждане московские, а ныне такое совру, что и не поверите. Про московского беса. (А почему бесу не быть в нашем повествовании? Святой у нас есть, и бес должен быть.) Что за бес - узна́ете, а пока - про всё бесовское воинство и духа зла.
Вот вы-то, милостивые граждане, почтенные товарищи, в чертей, небось, не верите и еще смеетесь надо мной, стариком. А меж тем мы, люди московские, с чертями давно переведываемся, и есть у нас средь них знакомых множество. Потому что осаждает нас со всех сторон сила неисчислимая, имя же ей - легион. Бесы-то, они в нас сидят и нами руководят. Во всех помыслах и хотениях нас бес одолевает. Множество их, бесов. Есть бес умственный, сиречь мечтательности, есть бес гордыни, сиречь славолюбия, есть бес стяжания, сиречь сребролюбия, а самый злой бес и самый коварный, из всего воинства наистрашнейший - бес блудный, сиречь сластолюбия. В западном мире целая наука разработана, демонологией рекомая, всем бесам там имена дадены, ну а мы, русские, без наук бесов определяем, на глазок. И скажу я вам, граждане хорошие, что не токмо с сим воинством брань не ведем, но сами себя добровольно отдаем в полон и всю свою многогрешную жизнь в бесовском море купаемся.
Скажете вы мне: что ж, мол, как это так нас бесы одолевают, когда мы их не зрим?
Отвечу: тем-то и силен князь мира сего, что имеет облик незримый, а власть наивысшую, столь великую, что не токмо мы, грешные, но и наисвятейшие угодники не могли от его происков уберечься.
А Бог-то на что смотрит, спро́сите?
Отвечу: так наш несовершенный мир устроен; рядом с Богом соприсутствует дух зла, диавол, и наречено ему, искусителю, быть врагом рода человеческого и враждовать за сердце человеческое, но победа всегда за Богом. Заметьте это себе, товарищи-сударики: за сердце человеческое идет борьба! Вот он чего, диавол-то, хочет - он тебя и властью, и умом наделит, только полюби ты его! Мало того, чтоб род человеческий ему поклонился (и так уж клонимся!), нет, надо, чтоб его возлюбили. И вот не выходит у него с этим ничего! Чует человек, что есть Бог и есть Любовь совершенная, а что диавол и бесы искушения, в сколь ни соблазнительных обличиях являются, а внутри мерзки. Но силен князь мира сего, и знаем мы от Иоанна Апостола, что будут времена последние, когда придут лжепророки и явится антихрист, и возлюбят люди его, и ему отдадут свое сердце, и тут-то, братцы, видя такое неустройство, вмешается Сам Господь Бог, и наступит Страшный Суд, и каждому будет воздано по делам его, и преобразится весь наш несовершенный мир, и станут новая земля и новое небо.
Но заболтался я совсем и в сторону ушел. Стал говорить про беса зримого и незримого, а дошел до антихриста, тьфу на него! прости меня, Господи! Бес он, братцы мои, незрим и формы собственной не имеет, а имеет одну злобную сущность. Самого беса, как духа зла, никто не видал, но его воплощения видели многие, да и мы сами не раз видели, только что бес это - не подозревали. Известно ведь, как бесы святого Антония обольщали - голыми бабами прикидывались. Да что Антония - самого Господа Христа в пустыне диавол искушал! А в старину видеть беса в образе хвостатого черта с рогами удавалось многим - форма у него такая была. Понятно, тогда вера была крепче, и чуял человек греховные сети обольстителя. Не то что видели, а иные беседовали с бесами и бранью переведывались.
Знаем мы про Иоанна, архиепископа Новгородского, иже победи беса и летай на нем в Иерусалим. Писатель наш великий Гоголь Николай Васильевич, которому памятник на бульваре поставлен, любил про беса вспомнить. Другой сочинитель наш знаменитый Достоевский Федор Михайлович преудивительный роман о бесах написал, разговор с чертом сумел изобразить. Философ наш любимый Соловьев Владимир Сергеевич многократно в жизни чертей лицезрел и даже соизволил им стишки посвятить, про антихриста предрек глубины таинственные. Потому как от глубины внутреннего взора всё зависит. Видеть беса дано немногим, а испытывать его искушения - всем.
И вот какое дело, братцы-товарищи разлюбезные, велико бесовское воинство, и есть в нем бес особенный, назову его московским бесом. Летописные предания о нем скудны, но частенько он появляется в разных исторических моментах. То в царя Грозного вселится, кровь невинную льет (Филипп-то, наш святитель московский, разглядел того беса и заклял его, да Малюта Скуратов, бесов выкормыш, удавил страдальца), то Гришку Отрепьева подобьет на дерзостное самозванство, и было от этого беса московским людям вечное неустройство.
Ведь вот какой наш город Москва: так посмотришь - вроде город как город, а этак приглядишься - словно бес в ней бесится. И странно помыслить, ребятушки, развелось ноне по всей Москве этих бесов и бесиков превеликое множество. Так они и мельтешат в глазах, так и мельтешат.
Иду третьего дни мимо одного учреждения, которое и назвать-то страшно, гляжу - выходит сам этот ихний главный трепач, в пенсне, с бородкой клинушком, и к машине. Открывает дверцу и говорит кому-то незримому: «Садитесь, пожалуйста!», - и вроде бы кто-то туда - шмыг! Потом сам садится, а дверца чудом на весу держится, и кто-то второй незримый за ним следом - шмыг! - и хлопнула дверца, покатил он в свой Совнарком, а с ним два обязательных беса. Вишь, я давно слышал, что при нем два беса состоят, да непостижимы они, потому как те два беса не наши и против них православная молитва не помогает.
