Ярон Ядан - Запретный Талмуд
Это далеко не все — за недостатком времени и пространства я лишь мазнул по сексуальной поверхности. Чуть более внимательное изучение предмета немедленно вскрывает совершенно неожиданные явления.
Талмуд преисполнен страха перед женской сексуальностью. Талмудическая культура отражает еще не завершившийся разрыв с матриархатом — с удивительнейшими социальными последствиями. Женщина в Талмуде — ни в коем случае не пассивное существо. Наоборот, она — чересчур активное существо. В частности, она не сексуальный объект. Она — сексуальный субъект, который очень даже следовало бы превратить в объект, только никак не получается.
Она не Ева, а Лилит. Отсюда неимоверная строгость запретов, связанных с отношениями между полами, — и ясное понимание того, что обеспечить pix исполнение невозможно, ни тогда, ни сейчас.
Было бы время и место, я бы рассказал со всеми подробностями о том, что каждая дама, выходящая в Израиле замуж, должна изложить «талмудической специалистке» детали своего менструального цикла, принять довольно вредное лекарство, подгоняющее этот цикл к нужной дате, и пройти малоприятное ритуальное омовение с тем, чтобы подойти к брачной ночи в магическом состоянии ритуальной чистоты. Это было бы дико, если бы не касалось женщин, годами живших до брака со своими будущими мужьями. Но, с учетом всевозможных комедийных деталей, это все-таки только смешно.
Или — о еде. Разумеется, в израильском социальном пространстве невозможно вообразить кулинарное единообразие. Восточноевропейские кулинарные традиции уживаются, вернее, ни в коем случае не уживаются, здесь с североафриканскими и среднеазиатскими — полнейшая кулинарная несовместимость. Я, к примеру, не смог бы и под угрозой расстрела проглотить тарелку супа в восточном ресторане. Однако не станет спешить с выводами — разнородность нередко ведет к единообразию. Почти все продаваемое в израильских магазинах, подаваемое в общественных учреждениях и предприятиях общепита продовольствие проходит сложные (и весьма дорогостоящие) магические процедуры, определенные Талмудом и его средневековыми интерпретаторами. Израиль полон кулинарной магии. Скажем, на предназначенное еврею вино не должен падать взгляд нееврея, тем более недопустимо, чтобы его нечистая рука осквернила священную бутылку своим прикосновением. Нееврея нельзя оставить наедине с еврейским сыром в процессе его приготовления; вдобавок, теория кошерного сыра столь сложна и противоречива, что ее изучают только в институтах по подготовке раввинов или на курсах магов-надзирателей — да и то, на курсах она излагается в упрощенном виде. Что там сыр — довольно одного только молока! Запрет на совершение в субботу всяческих работ делает принципиально невозможной работу молочной фермы — ведь корову надо доить ежедневно, и не один раз, невзирая ни на какую магию, но невозможность никогда не останавливала талмудическую культуру. Поэтому фермы работают — как работали они в талмудические времена. Талмуд без колебаний противоречит сама себе и изобретает комбинации, позволяющие ему отменять собственные запреты. Чем строже и неисполнимее запрет — тем естественнее и простительнее его нарушить. Поэтому на практике евреи хранят в ходе пасхальной недели в своих домах запретный хамец, одалживают деньги под проценты не только неевреям, но и друг другу, создают банки и успешно обходят субботние запреты. Главное — не соблюдение заповеди, а принцип, обязывающий ее соблюдать. Разумеется, нарушать заповеди следует по возможности в точном соответствии с талмудической логикой.
Однако вернемся к еде. Талмуд устанавливает, что «нет на свете радости без вина и мяса». Следовательно, настоящий еврей не может быть ни трезвенником, ни вегетарианцем — ибо Талмуд предписал ему радоваться в определенные дни. Ввиду чрезвычайной важности обоих продуктов, с их производством, хранением и употреблением связаны невероятные сложности.
Начнем с вина. Это воистину магический напиток. К сожалению, его ценность знакома не только евреям, но и прочим народам. Увы, все они (во всяком случае, так велено рассуждать) являются идолопоклонниками и используют вино (магический напиток) в культовых целях. Следовательно, любое вино, к которому в том или ином смысле причастны неевреи. следует признать частью языческого культа. Значит, евреям оно запрещено. Из-за идолопоклонства? Возможно. Однако тому кто возразит, что подавляющая часть нееврейского вина в культовых целях не используется, да и косвенная причастность нееврея к производству напитка едва ли превращает его в объект возлияний, немедленно ответят, что это вовсе не основная причина запрета. Куда важнее другое, чисто практическое обстоятельство: дозволение нееврейского вина легко может привести к совместному с неевреями винопитию, что, в свою очередь, нередко способствует установлению дружеских отношений. Ну а отсюда недалеко до самой страшной вещи на свете — сватовства к иноверцу. Поэтому в том, что касается вина, вводятся фантастические строгости — вплоть до запрета на взгляд…
Закончим мясом. Талмуд признает, хотя и не слишком охотно, что самостоятельно, без какой бы то ни было опоры на Библию, даже вопреки библейской традиции ввел жуткий — монопольно жуткий — способ умерщвления кошерных животных и птиц. Чтобы мясо животного или птицы было пригодно к употреблению в пищу, им необходимо перерезать горло и дать умереть от потери крови. Все виды применяемой в наше время «анестезии», скажем, предварительное оглушение животного ударом по голове или электрическим разрядом, категорически запрещены талмудической логикой, так что кошерным животным, особенно крупным, не позавидуешь. С другой стороны, выходит, что свиньям, кроликам и другим животным, запрещенным к употреблению в пищу, сильно повезло. Рыбам тоже — их разрешается убивать как угодно. В некоторых европейских странах талмудический забой скота запрещен, в других иудейским общинам удается отстоять жуткую талмудическую традицию, апеллируя к принципу свободы совести. Несколько лет назад в США прогремел фильм, заснятый скрытой камерой на крупнейшем в стране комбинате по производству кошерного мяса. Миллионы людей пришли в ужас при виде коровы с перерезанным горлом, вздернутой за задние ноги, более получаса умиравшей в страшных мучениях. Ну а что Талмуд? Явно предвидя современную критику, он рассказывает, что древние телята дрались между собой за право быть зарезанными еврейским священником и принесенными в жертву в Иерусалимском Храме — так нравилась им эта талмудическая процедура. Отсюда следовало бы плавно перейти к истории, теории и практике кровавых жертвоприношений, пресекшихся с разрушением римлянами Иерусалима в 70 году н. э. и ставших к талмудическим временам древней историей, — но на это у меня не хватает духа. Тем более что о возобновлении этих жертвоприношений каждый религиозный еврей молится, самое меньшее, три раза в день.
Межконфессиональные, межкультурные и межнациональные отношения в Талмуде — настоящий приключенческий роман. Прежде всего потому, что сам он — произведение еврейское максимум в той же степени, в какой «Война и мир» — сборник русских былин. Диалектический, еще вернее, формальный и состязательный характер Талмуда, его самозабвенная антибиблейская логика, не отделяющая факта от вымысла, но чрезвычайно жесткая в том, что касается препарирования вымышленных объектов, — однозначный культурный диагноз. Талмуд — ярчайшее эллинистическое произведение, впрочем, как и вся еврейская литература, начиная самое позднее с I века до н. э. Иосиф Флавий писал эллинистическую еврейскую историю, а Филон Александрийский — эллинистическую религиозную апологетику. Впрочем, эти авторы хотя бы дозрели до персонального, авторского творчества. Составители Мишны (позднее — составители Талмуда) наивно полагали, что, отказавшись от письменности и вдобавок от авторской техники в пользу техники коллективной, они смогут избежать греческих сетей. Какое там! Как все мыслящие люди того времени, они, сами того не сознавая, мыслили по-гречески, не непременно (хотя часто) в лингвистическом смысле слова — но уж наверняка в логическом и культурном. Ибо именно греки, породив искусство абстрактного рассуждения, а заодно с ним формальную математику, теорию доказательства, метафизику и, разумеется, немало всякого попутного вздора, научили им своих соседей. Все те, кто пытались, отныне и присно, тем более проживая в эллинизированном ближневосточном пространстве, рассуждать на эти темы, в интеллектуальном плане осознавали себя греками, либо сильно напоминали мольеровского Журдена, до поры до времени не знавшего, что он говорит прозой. Именно поэтому, кстати, еврейские теологические сочинения по сей день ведут полемику с Аристотелем. В любом случае, Талмуд не начал, а лишь продолжил рассуждать на еврейские темы по-гречески — и далеко не закончил. Всякий кто раскроет средневековые еврейские сочинения, Саадию Гаона, Йехуду а-Леви или Маймонида, немедленно столкнется с устаревшими на тысячу или полторы тысячи лет греческими метафизическими конструкциями, наивно использованными в качестве талмудического самооправдания. Пустое, даже смешное дело.
