Софроний Сахаров - О молитве
Не прозревая правды Божией в судьбах человечества и вообще всех людей, взятых в отдельности своей, я томился во мраке, владевшем мною. Я бывал подобен малому ребенку, во всем беспомощному. Испытывая нужду что‑то понять, я становился нетерпеливым от боли душевной и ждал помощи от Бога. И Господь снисходил к моему невежеству и не оскорблялся моею дерзостью, но, как мать, сострадал мне и спешил с ответом. И это не один, а много–много раз. Подобным же образом Он обращался с многострадальным Иовом, бурно выражавшим свои протесты.
Вот один из моих случаев: это было во Франции, в двадцатых годах, до моего отъезда на Афон (1925). Я долго с плачем молился Богу: “Найди средства спасать мир; всех нас — развращенных и жестоких”… Особенно горячею бывала молитва за “малых сих”, за нищих и угнетенных. К концу ночи, уже на исходе сил, я на время потерял молитву из‑за пришедшей мне мысли: “Если я так, всею силою моего сердца, сострадаю человечеству, то как понять Бога, безучастно смотрящего на злострадания многих миллионов, созданных Им же Самим людей? Почему Он допускает неисчислимые насилия одних над другими?” И так я обратился к Нему с безумным вопросом: “Где Ты?..” И в ответ услышал в сердце слова: “Разве ты распялся за них?”… Эти кроткие слова, произнесенные Духом в сердце моем, потрясли меня: Тот, Кто распялся, ответил мне как Бог.
Короткий ответ Бога обычно заключает в себе сущность дела. Божие слово приносит в душу новое, особое чувство бытия; сердце испытывает прилив светоносной жизни; ум вдруг постигает дотоле скрытые смыслы. Прикосновение к нам творческой энергии Бога — нас новотворит. Полученное таким путем познание не подобно философской интеллекции: вместе с уразумением положения — всему существу человека сообщается иной образ существования: ведение Бога сливается с потоком молящейся любви к Нему.
Что же мыслил я в то время по получении ответа от Бога? Вот что: если Бог такой, каким явил Его распятый Христос, то все мы и только мы повинны во всяком зле, наполняющем всю историю человечества. Бог явил Себя в нашей плоти, какой Он есть. Но мы не просто отвергли Его: мы убили Его позорною смертью. Я увидел духом, что не отсутствие сострадания к нам в Боге причина людских терзаний, но исключительно злоупотребление человеком даром свободы.
В споре моем с Ним — Он победил. Сначала залил меня горький стыд за безумно–гордую мысль: будто я сострадателен более, чем Он. От стыда пришло покаянное самоосуждение. Затем все преодолела радость. Господь не только не осудил меня за дерзость, но даже излил на мою главу обильное благословение. Позднее я понял, что и сама сострадательная молитва та была Его действием во мне.
Пойду дальше. Описать данные мне опыты духовные — задача непростая. Я жил в разорванности человека, поставленного на грани двух миров: этого — видимого, и другого — невидимого, умопостигаемого, небесного. Тем, что говорю, что я был “поставлен на грани двух миров”, хочу показать, что происходившее превосходило меня: не я бывал инициатором, но Живой Бог, в святые руки Которого я впал (ср.: Евр. 10: 31). Мой дух хотя и страдал, но все же был увлечен в удивление Богу.
Опыт показал мне — насколько инертна наша природа в грехе. Даже такие молитвы, как приведенная выше, не сразу излечивают нашу падшую натуру. Под непрестанно возрастающим напором внешних событий нашего века, принимающих все более и более угрожающий характер, я опять и опять возвращался к борьбе с Богом. Теперь я отдаю себе отчет, что хотя на поверхности моя жизнь протекала без видимых от людей преступлений, но в глубине, духовно, я был и есмь тьма.
Конечная цель молитвы — неизменна в веках, но, не теряя единства инициального устремления, в ходе жизни она непрестанно меняется в своем содержании. Иногда она объемлет весь мир, в его совокупности, иногда же сосредоточивается на нуждах данного момента. Различные положения могут явиться ее импульсом: личное покаяние, сострадание ближним, просьба о помиловании их; искание просвещения в недоумениях; выражения благодарности Богу за Его благой промысл, или восторга пред Богом–Спасителем. И многое Другое.
Жажду Бога, Свет, от Него исходящий, и действующую в нас силу Его — как изображать? Я сознаю свою полную неспособность: вижу, что не избегаю повторений как бы того же самого. Впадаю в утомительные излишества или бываю слишком кратким.
Не раз моя молитва (если возможно так назвать то, что бывало со мною в действительности) доходила до недопустимой дерзости. Продолжая видеть царящим во всем мире кошмар насилий владык и князей земли над “своими же братьями” (см.: Мф. 23: 8), я в горечи сердца говорил: “Если Ты создал все, что существует; если без Тебя ничто не начало быть (см.: Ио. 1: 3), то все эти гнусные преступники, способные проливать кровь миллионов и миллионов людей по всей вселенной ради немногих дней извращенного удовольствия господствовать над бедными страдальцами, — то не они повинны суду, и не они ответственны… Ты, как Творец всего, единственный виновник неисчетного горя земли…”. Тяжким было это искушение: я стоял на грани отчаяния и как бы безумия; дурного отчаяния: не виделось никакого исхода. И опять посетил меня Господь: Его мир коснулся сердца моего и мысль моя потекла по иному руслу: Отец послал Сына Своего, чтобы спасти мир; и Его они убили. Но вот Он воскрес как Победитель смерти и уже как Царь вечности “совершит суд Свой над народами по правоте” (Пс. 9: 9; Евр. 10: 31).
Итак, что же? Не в пределах земли разрешается вопрос о добре и зле. Пошедшие на заклание, как овцы, “не противясь злому” (см.: Мф. 5: 39), уподобятся Сыну Отчему (Ис. 53: 7) и совоскреснут с Ним во славе неувядаемой.
Горе мне, что я вторично боролся с Богом в той же самой перспективе. Но вся моя дальнейшая жизнь нуждалась в категорическом решении вопроса, ставшего затем кардинальным для всего христианства: как реагировать на гонения со стороны князя (князей) мира сего? Господь нам дал благодать мыслить, как Сам Он мыслит: ап. Петр вел себя в Гефсиманском саду “по–человечески” (ср.: Мф. 16: 22–23). Но Христос сказал ему: “Вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую ДАЛ МНЕ ОТЕЦ?” (Ио. 18: 10–11).
Таким был для меня путь непосредственного наставления Свыше чрез молитву. Так раскрывался для меня смысл послания к Ефесянам (см. 3 гл.) о глубине и широте и высоте замысла Божия о нас. Наша земная жизнь, в сущности, не более чем краткий момент, данный нам Благим Отцом, чтобы мы проникли в превосходящую разумение кенотическую любовь Христову. Вне сего пути никто не сможет “исполниться ВСЕЮ ПОЛНОТОЮ БОЖИЕЮ”. Здесь мы повешены на крестах, пусть еще невидимых; но только таким образом можем мы постигнуть величие человека и неисследимую бездну Божественного Бытия. Невозможно на нашем языке выразить ниспосылаемое нам Отцом богатство крестным путем.
Бог неделим в Себе. Когда Он приходит, то приходит весь, и как Он есть в Своем предвечном Бытии. Мы не вмещаем Его. Он открывает нам Себя чрез ту “точку”, в которую мы стучим: “стучите, и отворят вам” (Лк. 11: 9). Он говорит короткую фразу, но не хватит жизни, чтобы исчерпать ее содержание. Мы благоговейно ощущаем Его Отечество: мы видим, что Он жаждет сообщить нам Свою безначальную Жизнь: иметь нас до совершенства подобными Сыну Своему, Который есть “печать разнообразная Отца”. Непостижим замысел Его о нас. Из “ничто” Он творит равных Ему богов. И все наше существо в умилении поклоняется Ему; не в страхе пред суровым Владыкой, но в смиренной любви к Отцу.
Господь сохранил меня от всяких связей, рвать которые было бы трудно. Итак, когда я стал нуждаться в свободе от какой бы то ни было ответственности за другую жизнь, я располагал ею. Я благодарил Бога за сей обо мне промысл Его. Я был спокоен при мысли, что если я умру, то от этого никому не будет ущерба. Великим было мое счастье: я безбоязненно мог идти на всякий риск, даже до смерти. Мой ум всем вниманием погрузился внутрь, и там пребывал безысходно годами. Молитва менялась в своих формах и силе: не всегда влекла меня с одинаковой властью; по временам же я отдавался ей без насыщения. И если бы тогда (еще во Франции, до моего отъезда на Афон) я захотел ее остановить, то не смог бы. В те благословенные дни я бывал и самым несчастным на земле, и вместе блаженным до преизбытка.
Иногда незримый огонь касался верха моей головы и быстро пронизывал мое тело до ног, и пламенная молитва с великим плачем за мир овладевала мною.
Большей частью тогда я молился, стоя на коленях, прижавшись лбом к полу. Когда же изнемогало тело, я засыпал, но в моем ясном сознании я не прекращал молиться и ощущал себя спящим. Лишь проснувшись, я мог понять, что тело мое спало, потому что не всегда оно было в том положении, в котором я молился.
