Г. Беневич - Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Зато после разрыва с мужем влияние А. Блока стало сказываться непосредственно. Кузьмина–Караваева уезжает в Анапу, где много работает вместе с местными жителями в своем имении на виноградниках, возвращается к природе, к земле и морю, здесь же она находит свою любовь – "простого человека", о котором ничего не известно, даже его имени. От этой любви в 1913 г. рождается дочь Гаяна. В сущности, Кузьмина–Караваева совершает все то, что предначертал ей сразу после их первой встречи в 1908 г. А. Блок:
…я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.[17]
В контексте этой"программы"следует понимать и слова из письма к А. Блоку от 28 ноября 1913 г.:"Когда я была в Найгейме – это был самый большой перелом, самая большая борьба, и из нее я вышла с Вашим именем. Потом были годы (1912–1913 – Г. Б.) совершенного одиночества. Дом в глуши на берегу Черного моря… И были Вы, Вы. Потом к земле как‑то приблизилась; – и снова человека полюбила, и полюбила, полюбила по–настоящему, – а полюбила потому, что знала, что Вы есть. И теперь месяц тому назад у меня дочь родилась, – я ее назвала Гайана – земная, и я радуюсь ей, потому что – никому не ведомо, – это Вам нужно"(637). На любого непосвященного человека эти строчки могут произвести удручающее впечатление. В самом деле, если Кузьмина–Караваева любила А. Блока, то каким образом она могла по–настоящему любить другого человека, каким образом рождение дочери от этого человека может приносить радость в связи с Блоком? Можно подумать, что перед нами какая‑то полная неразбериха в чувствах.
В действительности же речь идет о тайне человеческой души. Она приоткрывается при сопоставлении письма от 28 ноября с воспоминаниями о Блоке, написанными в 1936 г. В воспоминаниях говорится, что 26 ноября 1913 г. в Москве (где она вынуждена была жить зимой по семейным обстоятельствам) Кузьмина–Караваева вместе с А. Толстым, оказавшись опять в обществе Вяч. Иванова, вступила в"борьбу за Блока". Тогда же было написано и письмо к нему. Впрочем, уже после первой встречи, как свидетельствует мать Мария, у нее возник сильнейший импульс противодействия тем силам умирания, выразителями которых она потом увидела людей"Башни". В 1908 г. этот импульс выглядел так:"Вы умираете, а я буду, буду бороться со смертью, со злом, и за вас буду бороться, потому что у меня к вам жалость, потому что вы вошли в мое сердце и не выйдете из него никогда"(621).
Лиза Пиленко в тот момент, когда пришла к Блоку, сама была в отчаянии богооставленности, но, увидев другого гибнущего человека, прониклась жалостью к нему. Жалко стало Блока, но Блок был в том же состоянии, что и она, только он сознавал, что это – состояние духовной"гибели", а она еще этого не понимала. Он сознавал свое состояние, но у него не было сил из него вырваться, Лиза же узнала от Блока, что это – "гибель". Вместе с этим возник и импульс борьбы (за себя и Блока). Этот импульс был притушен все то время, пока Кузьмина–Караваева"справлялась"с ним силами культуры. Но через кризис в отношениях с первым мужем она встала перед выбором – продолжать ли пребывать в том же состоянии, либо с ним порвать. Здесь‑то жалость к другому, такому же, как она"гибнущему", стала для нее толчком к возобновлению желания бороться за него (а тем самым и за себя).
Борясь только за себя, Е. Ю. Кузьмина–Караваева пришла к тому одиночеству и усталости, которым кончаются"Скифские черепки". Это состояние бессилия. Силы пришли к ней тогда, когда она вспомнила о другом. Этим ее"Другим"и был Блок. Жалость к нему дала силы бороться за жизнь с силами умирания и зла. Всякий акт этой борьбы – возвращение к природе, земле, любовь к"простому человеку", рождение дочери – были не только фактами личной жизни Кузьминой–Караваевой, но и"были нужны Блоку", ибо все это были акты жизни, противостоящей смерти, которой не имел сил сопротивляться Блок. Для Лизы Пиленко было унизительно"бежать"(от"умирающих"), как советовал ей Блок в 1908 г., но когда она стала свой отъезд из Петербурга воспринимать как акт борьбы со смертью и злом (борьбы не только за себя, но и за Другого), ее отъезд стал оправдан.
По воспоминаниям 1936 г., именно Блок"благословил"ее отъезд:"В случайную минуту, неожиданно для себя, говорю ему то, чего еще и себе не смела сказать:"Александр Александрович, я решила уехать отсюда: к земле хочу. Тут умирать надо, а я еще бороться буду". Он серьезно, заговорщницки отвечает:"Да, да, пора. Потом уже не сможете. Надо спешить"(626). Приезд зимой 1913 г. в Москву и встреча с Вяч. Ивановым и А. Толстым только укрепили Кузьмину–Караваеву в понимании того, что ее борьба за жизнь с силами умирания есть одновременно борьба за Блока:"У России, у нашего народа родился такой ребенок. Самый на нее похожий сын, такой мучительный, как она. Ну, мать безумна, – мы все ее безумием больны. Но сына этого она к нам на руки кинула, и мы должны его спасти… Как его в обиду не дать, – не знаю, да и знать не хочу, потому что не своей же силой можно защитить человека. Важно только, что я вольно и свободно душу даю на его защиту"(628). Тема полагания души за другого станет для Кузьминой–Караваевой одной из самых важных во всей ее жизни. Этой теме посвящены многие ее произведения, мы к ней еще не раз будем обращаться, но впервые она возникает именно в связи с Блоком.
Обратимся теперь к сборнику"Дорога", полный текст которого можно найти в томе сочинений матери Марии"Равнина русская". Само название сборника говорит о неком движении, пути. Вообще тема духовного, жизненного"пути"играет большую роль и в русской культуре в целом, и в поэзии А. Блока в особенности. Тема"пути" – одна из ведущих и в"Руфи", в"Дороге"же она скорее лишь заявлена. Не случайно третий раздел книги, который первоначально именовался"В пути", под влиянием Блока (есть его исправление), автор переправила на"Начало". Многое в этой книге еще не отчетливо, не прояснено. Не зря А. Блок на полях рукописи оставлял такие заметки:"Очень неотчетливо сказано"[18],"О чем сказано? Обо всем и ни о чем"[19],"Я хорошо знаю, о чем тут сказано, но сомневаюсь, что другие поймут"[20], Блок призывает поэтессу уйти от отвлеченности и тумана[21] и явно был недоволен качеством большинства ее стихов.
В отличие от других рецензентов (таких, как В. Брюсов, С. Городецкий, Н. Гумилев, Вл. Ходасевич), Блок отрицательно оценил и"Скифские черепки", написав в письме от 1 декабря 1913 г., что сборник ему"мало нравится". В этом же письме, написанном в ответ на письмо поэтессы от 28 ноября, А. Блок явно просит у нее духовной поддержки ("силы мои уходят… думайте обо мне"), что не помешало ему здесь же написать резкие слова о"Скифских черепках"[22]. Отношения между этими двумя людьми, как мы видим, были предельно честными. Блок требовал от Кузьминой–Караваевой четкости мыслей и чувств (распознавая нечеткость по стихам), она же ради него (но и себя) вступала в борьбу со смертью и"за Блока".
Борьба эта, впрочем, протекала поначалу на самом элементарном, хотя и необходимом, уровне. Первое, что можно противопоставить смерти – это жизнь в ее непосредственном смысле – рождения детей, материнства. Тема материнства стала характерной для сборника"Дорога"и была отражена в разделе"Земля". В"Руфи"эта тема, как и тема"земли", будет разрабатываться по–другому. Там, и в особенности в эссе 1927 г."Святая земля", уже пойдет речь о том, что земля, плоть, деторождение тоже нуждаются в спасении. Но это потом, пока же лирическая героиня отождествляет себя с матерью–землей:"Тайна тайн: я плоть от плоти / Каждой пахоте земной; / Призвана к ее работе; / Все в ней завершится мной"(56–57), устанавливает свое родство со всей тварью:"Я опять земная /… Долго мне чужбиною была земля… / Милым братом назову земного гада / Каждую былинку назову сестрой"(57), породняется с самой землей:"Сестра моя, сестра моя, любимая земля"(59).
"Скифский"вольный образ жизни сменила сращенность, вплоть до отождествления, с матерью–землей. На поэтике стихов этого периода явно сказался материнский опыт Кузьминой–Караваевой. Такие темы, как вынашивание плода, рождение ребенка получают у нее поэтическое воплощение, впрочем, довольно ожиданное:"И верю я, что здесь во мне растет / Мое дитя земное, – плоть любимой плоти"(61),"О, земля, теперь твой древний путь, – и мой, – / Жизнь взрастившее, мое блаженно чрево"(62). Само деторождение является для поэтессы поводом для утверждения об установлении нерушимой связи с землей:"Так. Жребий кинут. Связана навеки / С землею, древнею моею колыбелью"(62).
Интересно, что в"Руфи"практически все стихи о рождении ребенка отсутствуют, там ракурс иной, для него характерна не"естественная"жизнь плоти, а ее умерщвление:"Теперь я вновь бичую тело; / Обречена душа; прости. / Напрасно стать земной хотела, – / Мне надо подвиг свой нести"(90). Мы еще будем говорить о том, почему произошел перелом. Здесь же отметим, что, как и стихи"Скифских черепков", стихи"Дороги"можно отнести к"языческому"периоду, хотя язычество здесь не столько скифское ("магическое", страстное), сколько"славянское", где в центре стоит фольклорный образ"матери–земли".
