Тира Соколовская - Тайные архивы русских масонов
Идеи о равенстве и братстве составляют сущность масонского учения. Вдохновенно пели масоны в своих песнях:
Не будь породой здесь тщеславен,
ни пышностью своих чинов,
у нас и царь со всеми равен,
и нет ласкающих рабов,
сердец масонских не прельщает
ни самый блеск земных царей,
нас добродетель украшает
превыше гордых всех властей![39]
Подбирая для своих повременных изданий произведения разных писателей, часто иноземных, масоны подтасовывали их в желательном для себя направлении. Между прочим, целому ряду статей по вопросу об отношении к лицам «нижнего» состояния придано именно такое освещение, чтобы подтвердить масонские правила, научающие, что благородство не в знатности происхождения, а в образе жизни каждого. «Уставленные древними портретами передние комнаты не делают никого благородным», — приводят масоны слова Сенеки из его письма к Люцию[40]. В другой статье читаем: «Нет ничего достойнее любви, как благородный, который не хочет везде выставлять себя на словах, но на деле, что он таков, и который не забывает, что и нижнего состояния люди такие же точно люди, как и он, были бы только они честны, что добродетель всех людей равно благородными и почтенными делает»[41]. В немецкой[42] масонской песне пелось:
Uns reizt kein eitler Titel
an Tugend sind wir reich,
der Purpur und der Kittel
sind in den Logen gleich.
Масоны не устают в повторении этой истины своими и чужими словами. По франкмасонскому катехизису масон был обязан наблюдать между людьми, бывшими в экономической от него зависимости, «правду и уравнение, оказывать им снисхождение и обходиться с ними без жестокости, памятуя, что все имеют общего Владыку на небе, у которого нет лицеприятия»[43]. Словами Сенеки масоны вопрошают: «Думаешь ли ты о том, что называемый у тебя слугою человек рожден от такого же семени, как и ты, что он питается одним с тобою воздухом и что так же дышит, так же живет и умирает?»[44] «Облегчай существование твоему слуге; имей сострадание к его несчастию, делающему одного человека рабом другого человека; не стыдись, к какому бы сословию ты ни принадлежал; вспоминай, что позорит человека лишь образ жизни его», — повелевали правила истинных вольных каменщиков. «Всем сердцем и самого последнего из рабов своих по приличию потешай», — говорили другие правила[45]. Лопухин рассказывает[46] случай, бывший с ним в один из тех дней, когда он причащался. Его домашний слуга ввел его в большой гнев своею медленностью; Лопухин хотя и не причинил ему ударов, но так поносил его словами, что «побои легче бы ему, конечно, были»; слуга бледнел, дрожал, синие пятна выступили на его лице; «увидев это, — пишет Лопухин, — почувствовал всю мерзость моего поступка и, залившись слезами, бросился в ноги к моему камердинеру». Конечно, это был порыв, внезапный религиозный порыв, но порыв, вызванный сознанием, что и слуга — человек, что и ему присуще чувство человеческого достоинства. Лопухин исполнил на этот раз масонское «правило, которому следовать должно» и которое гласило: «Блюдись никого, хотя бы кто был и подлого состояния, не озлобить и старайся благосклонностью и кротостью привесть его в любовь к себе».
Если масонские законы повелевали «в гражданском обществе» считаться с установившимися в обществе классовыми, служебными и имущественными различиями, то в масонских ложах те же законы безусловно запрещали вводить между братьями какое-либо неравенство в зависимости от их общественного положения. Конечно, не все ложи строго придерживались этих законов; нередко отдельные ложи представляли из себя довольно однообразный кружок лиц из какого-либо определенного общественного слоя; например, весьма многолюдная ложа Александра благотворительности к коронованному пеликану состояла большею частью из ремесленников всевозможных цехов; были ложи аристократические, вроде ложи Елизаветы к добродетели, или ложи, где сходились люди мысли, литераторы, художники, — таковой была, например, ложа Избранного Михаила, но вообще почти каждая ложа носила известный отпечаток. Но важно, что существовали законы о необходимости равенства, что законы эти чтились и что многие ложи старались осуществить их наделе. Масонский закон же, продержавшийся с 1782 г. до закрытия масонства, повелевал: «Берегись вводить в храмах наших льстивые отличности, нами не принимаемые, оставь твои достоинства и знаки любочестия за дверьми и входи к нам с сопутником токмо твоими добродетелями; какое бы твое светское звание ни было, уступи в ложах наших добродетельнейшему; просвещеннейшему[47]; не стыдись никогда при посторонних людях человека низкого состояния, но честного, которого ты несколько минут прежде лобызал как брата; орден постыдится тебя в свою чреду и отринет тебя с твоею гордостию, да торгуеши ею в светских непросвещенных позорищах»[48].
Проповедь о равенстве, как указано выше, не оставалась только строгой моралью в масонских законах, или красивой фразой в поучительной речи, или, наконец, звучной строфой в стихотворении. Масон Елагин наивно признается, что при вступлении в орден его прельщало минутное равенство в ложе. «Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, как сказывали, между ними, — пишет Елагин про масонов[49], — тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила», — были поводом к вступлению его в орден. Вигель как бы с недовольством говорит, что в ложах бывали ремесленники «и всякая сволочь». Пржецлавский свидетельствует, что в стенах масонских лож «сглаживались так резко выдающиеся и так строго соблюдаемые во внешней жизни иерархические, служебные и сословные различия; нередко плебей восседал в ложе выше светлейшего князя, сенатский обер-секретарь или только секретарь имел своим подчиненным сенатора того же департамента». Характерный эпизод сохранила запись знаменитого Лабзина от 28 апреля 1820 г. в протоколе ложи Умирающего сфинкса. В ложу явился «ищущий», который при опросе его обрядоначальником об его личности и о причинах, побудивших его прийти в ложу, объявил, что он, Семен Жуков, 19 лет от роду, слуга, пришел искать света у масонов, потому что он видел на своем господине поразительное влияние масонства: по вступлении в масонство его господина последний совершенно изменился, и орден преобразовал, так сказать, его нравственные качества.
Конечно, раз в песнях и проповедях проводилась идея равенства, то нет ничего удивительного, что она и осуществлялась, хотя бы частью: не для чего же было петь в тесном масонском кругу нечто заведомо лживое.
В ложах и масонском общежитии подчеркивалось это равенство. Звание рыцаря получал и брат «подлого состояния». Братское целование давалось всякому новопринимаемому. Масонский фаворитизм даже ставился в упрек масонству: масоны-начальники оказывали особое покровительство по службе своим — масонам; следовательно, и за порогом ложи, когда снимались масонские запоны, не забывались святые заветы ордена, исполнялся масонский устав. Поддержка масонов масонами была столь известна, что некоторые лица шли в орден с целью получить выгодные связи.
Масоны считали, что в каждом человеке нужно видеть человека и что человек может стать рабом только своих страстей. Повторяя слова Сенеки, масонские витии восклицали: «Раб ли кто? Но, может быть, он вольный духом? Раб ли кто? и сие поставляется ему в вину? Так покажи же мне, кто бы был чужд рабства: иной служит похоти, иной скупости, иной славолюбию, а страху — все; нет гнуснее рабства, как самопроизвольное». В «Покоящемся Трудолюбце» обращает внимание такое определение свободы[50]: «Так что ж свобода та? не то ль, что я не раб и не в Америке несчастный тот арап, кой, сахар делая, без пищи и роздыха, в цепях, в слезах, в крови, взнося стон с воплем к Богу, кончины просит дней? ах, нет, совсем не то; свободен тот один, кой, ставя за ничто злость, нищету, молву, в добре преуспевает».
Масоны утверждали, что раб не только человек, одинаковый со всеми остальными по своему рождению, но что он и в оковах рабства может быть свободным духом, может быть даже выше своего господина, раба страстей. Исходя отчасти еще из взгляда о неважности и скоротечности всего земного бытия, существенного лишь постольку, поскольку оно является приуготовлением к вечной жизни, масоны говорили:
