Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)
Аркаша и другие
Стояла царственная северная зима. Это ликование сердца, этот взгляд, улетающий в солнечную белизну, эти полные вдохи и выдохи лечебного морозного воздуха — все это увеличивало радость вхождения в новое жилище.
Счастье продолжилось затапливанием русской печи, и сразу подтопка, чтоб быстрее прогрелись окоченевшие стены. Вначале немного поддымило, пришлось даже открывать дверь, чтоб проветрить, но потом труба прогрелась, пошла тяга. И вот уже можно снять шапку, вот уже расстегнул дубленку. И как-то возбужденно и нетерпеливо ступал по широким половицам, выходил во двор, прикидывал необходимые дела. Поправить крыльцо, подмазать, побелить печку, вычистить подполье, упечатать окна, застелить полы домоткаными дорожками, красный угол оборудовать. Сложить камин. Да, это обязательно. Сидеть перед ним долгими зимними вечерами и читать хорошие книги.
Восторженное чувство вселения требовало закрепления, причем конкретного. Ведь как у нас: если хорошо, то надо еще лучше. Я подбросил и в печь и в подтопок поленьев поосновательней и отправился в магазин. Мимо дома проходил черноватый мужчина в желтой телогрейке. Снявши потертую шапку, протянул руку, представился Аркадием. Поздравил с покупкой, просил по всем вопросам обращаться к нему.
— Дрова, картошка, овощи какие — нет проблем. Со служебного входа.
В магазине, куда, оказывается, шел также и он, я взял посудину. Естественным было то, что его приглашу. Стал брать закуску. От радости брал чего подороже.
— Ты идешь, Аркаша? — спросил я. — Или чего-то покупать будешь? — Зачем было церемониться, все равно же на «ты» перейдем.
— Нет, я так зашел, — отвечал он.
Продавщица хмыкнула. Мы пошли к выходу. На крыльце Аркаша как-то поерзал плечами:
— Знаете что, разрешите к вам обратиться.
— К тебе, — поправил я. — К вам — раздельно, квас вместе.
— По рукам! — воскликнул он. — Ты взял дорогую, я видел. Но еще возьми пару-тройку бормотухи, левой водяры. Потом поймешь для чего.
Но я уже начал понимать. К крыльцу двигались несколько, как говорили раньше, темных личностей. Очень приличные мужчины среднего возраста. Я понял, что придется поить и их. Если хочу иметь тут благоприятную атмосферу для жизни. Нельзя же показать себя скупым, нелюдимым.
— Но почему плохую брать. Возьму чего получше.
— Не надо, — решительно опроверг мой порыв Аркаша. — И кильки пару банок возьми. Бык помои пьет, да гладок живет.
Рукопожатия новых в моей жизни людей были искренни, крепки, имен их я не запомнил. Они дружно заявили, что давно знали о моем предстоящем въезде в село и что сегодня, прямо сейчас, наступает полнота человеческого оживотворения этих пределов. Витиеватость приветствия вернула меня в магазин, где я отоварился дополнительно. Продавщица многозначительно на меня посмотрела.
Начало новоселья
Около дома нас ждали еще три человека. Завидя нас, стали прямо ногами разгребать дорожку к дому. Тоже трясли и сжимали мою заболевшую правую руку. На крыльце шумно топали ногами, отряхивая снег. Крыльцо содрогалось.
Такой артелью ввалились в мои хоромы. В них уже было можно снять верхнее одеяние. Замороженные стекла в окнах начинали сверху оттаивать. Пальто, телогрейки и шубы свалили в угол. Снова обменялись рукопожатиями. Я просил всех называть меня на «ты»:
— Мы Господа Бога на «ты» называем, а друг с другом будем чиниться.
— То есть вы, то есть… ты не чинодрал? Но как же, вы же..
— Не «вы же», а «ты же»! — поправил я.
Аркаша распоряжался. Со двора тащили доски, клали на табуретки, получались скамейки. Два ободранных стола застеливали как скатертью очень приличными листками белой бумаги.
— Откуда такая?
— Да мы тут упакованные, — отвечал лысый человек. — Но ты им скажи, какая же это была империя, если центр кормил окраины?
Я даже растерялся:
— При чем тут империя, мы же выпить собрались. Прошу!
Зашумели, рассаживаясь. Севший на пол кричал, что так лучше, падать некуда.
— Мы тебе все обустроим, — горячо обещали они. — Вешалку из карельской березы притащим. Дом же с вешалки начинается. Ты не думай, мы не пьяницы, но суди сам, как с нами поступили! И не работай, и уехать нельзя. И никакой связи! Тут запьешь, не то что.
Аркаша отозвал меня в кухню, сунул стакан:
— Давай! За тя, за мя! А им налей по сто, по сто пятьдесят и выгоняй. Ну, ты хозяин, твоя касса, я предупредил.
От старых хозяев остались треснутые чашки, толстые мутные стаканы, еще оказалось, что у некоторых стаканы были с собой, так что хватило.
— Сами наливайте, — велел я, за что получил от Аркаши пинок под столом.
Запах сивухи заполнил застолье. Аркаша подставил мне посудину, как я понял, налитую из качественной бутылки. Этим он отличил нас с ним от основной массы.
— Обождите, хоть колбасу нарежу, — сказал я.
Но они дружно загудели:
— Да зачем, да что ты, да разве мы не едали, да и зачем ты на еду тратился, себе оставь, рукавом занюхаем.
— Поднимем стаканы да хлопнем их разом, — возгласил человек в кителе. — С новосельем! Да скроется разум!
— Да скроется тьма! — поправили его.
— Во тьме скроется разум! — бодро поправился он.
О, тут народ собрался грамотный.
— Ты, солнце святое, гори! — И я вознес свой граненый кубок.
— Кустиком, кустиком! — кричал невысокий бородач. — Сдвигайте стекло.
Сдвинули. И правда, получилось как кустик, выросший над столом на секунду и сразу распушившийся. Пошло у всех, кроме одного. У него, как говорится, не прижилось, он выскочил.
— Раз травил я в окно, было душно невмочь, — такая была реплика.
Бедняга вернулся побледневший, но еще более желающий выпить. Ему налили, но велели беречь драгоценность, отпивать по чайной ложке и прислушиваться к организму. Все с таким состраданием смотрели на него, так солидарно морщились, что участие помогло. Он стал порываться рассказать анекдот, но не мог его вспомнить.
— Сегодня не твой день, — сказали ему. — Не ходи в казино.
Добрались и до закуски. Мазали масло прямо на колбасу. Особенно любовно отнеслись к селедке.
— А-а! — вдруг крикнул бледный мужчина. — Вспомнил! Вот! Один мужик всегда брал в магазине одеколон «Тройной». А тут приходит, просит еще одеколон «Сирень». — «Зачем тебе»? — «Будут дамы».
Не надо было ему этот анекдот рассказывать, ибо давно замечено, что слова могут воплощаться. В дверь постучали, и вошла дама. Лет то ли под сорок, то ли за. Она села рядом со мною, оттерев Аркашу:
— Жду, жду, напрягаюсь, думаю, пригласишь. Но я не гордая, сама пришла. Ждал Людмилу?
Застольем командовал Аркаша. Двоих отправил за дровами:
— Пока не напились: марш-марш! Гената свистните, он знает, где и что. Сухих, лучше березовых. Березовые жарче, — объяснил он, считая, вероятно, что я и в этом не разбираюсь.
— Какие будут указания? — спрашивали у меня.
— А без указания вы не можете?
— Можем! — Мужчина с бородой обратился через стол: — Ладно, буду тоже на «ты», я сразу, а то потом к тебе не пробьешься, докладываю проблему дорог. Я занимался коммуникациями. Спасение России в бездорожье. Любишь Россию — ходи по ней пешком. И желательно босиком. Появляются дороги — начинается разложение: наркотики, преступность, остальное.
— Хватит о работе, — перебили его.
Вот уже и последняя бутылка задрала дно к потолку, а коллектив еще только-только начинал разогреваться. Аркаша выразительно смотрел на меня. И другие смотрели. И что? И кто бы на моем месте поступил иначе? Раскопав в груде одежды свою куртку, я двинул в торговую точку.
Продавщица отлично понимала, что происходит в доме нового жителя, и советовала взять чего попроще.
— Мне-то выгодно продать дорогое, но вас жалко. Вот этим тараканов травят. Скорее упадут. Но сами это не пейте. А их не напоить. Мы, говорят, и работали до смерти, и пить будем до полусмерти.
Заговори, чтоб я тебя увидел
Около дома стояли широкие санки, нагруженные березовыми поленьями. У крыльца уже поселилась деревянная лопата для разгребания снега. В доме услужливо показали, что на кухне появились ведра с водой.
Женщина Людмила снова сидела рядом. Человек в полувоенной форме встал:
— Прошу всех встать! За того, кого нет с нами!
И все посерьезнели вдруг, встали и, не чокаясь, выпили. Причем я невольно заметил, как они переглядывались, изображали горестное состояние, взглядывали на меня, значительно кивали головами, потом отклоняли их под напором стакана, потом горестно созерцали его опустошенное дно, садились и сокрушенно склоняли головы. Потом, после приличного моменту молчания, была возглашена здравица:
— Теперь за того, кто пришел на смену!
