Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве
В славянском мире Достоевский является самым большим пророком и самым ревностным апостолом всеславянства. Славянская идея является одним из главных его пророчеств и одним из главных его благовестий. Богочеловеческий дух Православия нельзя загнать в узкое русло национализма, ибо своим всечеловеческим содержанием он (дух) тяготеет ко всеобщему единению людей во Христе и во имя Христа. Национализм, освященный и просвещенный Богочеловеком Христом, становится евангельским мостом ко Христову всечеловечеству. Только освященное и просвещенное Христом славянство обретает свое непреходящее значение в мировой истории и через всеславянство ведет к всечеловечеству. Все, что является православным, стремится к одной цели: к братскому объединению всех людей посредством евангельской любви и жертвенного служения всем людям.
По мнению Достоевского, славянская идея в высшем смысле ее — это прежде всего есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев с тем, чтобы "основать впредь великое всеславянское единение во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему человечеству и защиту всех слабых и угнетенных в мире" [566]. Всеединение славян — это не захват и не насилие, а ради всеслужения человечеству… В этом самоотверженном бескорыстии России — вся ее сила, так сказать, вся ее личность и все будущее русского назначения"[567]. Любое дело, мысль, слово и чувство, которыми человек смиряет себя и становится слугой своему слуге, "послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой, по Евангелию" [568].
Для людей гуманистического, механического, римокатолического склада духа такое евангельское объединение людей во всечеловеческое братство представляется утопией, невозможным чудом на земле. Но для православного человека, обоженного и освященного Христом, такое объединение людей является не только горячим желанием веры и молитвы, но и необходимым евангельским ощущением жизни. Это одна из главных реалий, на которой стоит, существует и служит Христов человек в этом мире. Служение людям евангельской любовью, ради всебратского единения, не является мечтой для христианина в этом мире, но является насущной потребностью. Христоликий Зосима говорит: "И неужели сие мечта, чтобы под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, — в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твердо верю, что нет и что время близко. Смеются и спрашивают: когда же сие время наступит и похоже ли на то, что наступит? Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим. И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появились, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди: "камень, которые отвергли зиждущие, стал главою угла". А насмешников вопросить бы самих: есть ли у вас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом" [569].
Божия любовь и Божия сила бдит над подвигами Христовых людей. Пусть их мало в мире, но за ними и рядом с ними стоит Тот, Который в мгновение ока малое претворяет в великое и слабое — в мощное. Пусть закваска всечеловеческой любви мала, но тут рядом чудотворный Христос, Который в короткое время может заквасить дух всех людей с тем, чтобы осуществить братское единение всех во Христе. "Истина, — утверждает святой старец Зосима, — в том, что теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества, как союза почти языческого, во единую вселенскую и владычествующую Церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и в конец веков, ибо лишь сему предназначено совершиться! И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времен и сроков в мудрости Божией, в предведении Его и в любви Его. И что по расчету человеческому, может быть, еще весьма отдаленно, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди" [570].
Для души, живущей Христом, всечеловеческие устремления и ожидания совсем естественны и логичны. Все, что богочеловечно, то, по сути, всечеловечно. Ибо только в Богочеловеке все человеческое достигло своего Божественного совершенства. Все человеческое нашло в Нем свое бессмертие, свою вечность. Всякое всечеловеческое начало в человеке или в народе проистекает от Богочеловека опосредованно или прямым путем. Достоевский первый начал говорить о всечеловеке и всечеловечестве. Это его пророчество и его евангелие.
Вершиной пророческого вдохновения и апостольского благовещения Достоевского является его речь о Пушкине. Это воистину самое пророческое евангелие и самое евангельское пророчество о всечеловеке и о всечеловечестве. Согласно этому пророчеству и этому евангелию: "…Назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, стать всечеловеком [571], если хотите! О, это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо больше, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди, поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!" [572]
В универсальности и всечеловечности гения Пушкина Достоевский видит художественное воплощение русского национального духа. А для русского народного духа характерны отзывчивость ко всему человеческому в людях: от малого до великого. "В европейских литературах, — говорит Достоевский, — были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который обладал бы такой способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейшее, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску призвания, как мог это проявить Пушкин. Напротив, обращаясь к другим, чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один из всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность" [573].
Сила, посредством которой человек соединяется с другим человеком и даже перевоплощается в его дух, — это любовь. Она сообщает человеку мощь перевоплощения в другие человеческие личности. Чем больше человек отдает, тем больше получает, ибо еще больше принимает. "Нет, положительно скажу, — говорит Достоевский, — не было поэта с такой всемирной отзывчивостью как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк" [574].
