Пьер Шоню - Во что я верую
Фронт, требующий вашего присутствия, — это не политика: промышленную революцию заново устраивать незачем, она уже состоялась. Ваш фронт — познание. Надо научиться отличать философию от науки. Философские проблемы — всегда одни и те же, и любая философия, цель которой состоит не в том, чтобы предложить хрупкий синтез знаний, то есть знаний научных, — это всего лишь пустопорожняя болтовня. Надо отбирать. Не поддаваться гипнозу со стороны застывших в своем развитии философов — и стремиться к осведомленности в том, что касается прогресса в области истинных наук, бескомпромиссных и не терпящих никакой приблизительности, наук о природе и о жизни. Хорошо усвоить и хорошо понимать, что именно они — наши самые надежные союзники. Помнить, что у науки нет пристрастий, что она — не враг нам и что ее беспристрастие скорее благожелательно.
Следует повернуться спиной к политике, став лицом к науке. Это значит — избрать линию поведения, полностью отличную от той, которой придерживаются Церкви со времен упадка, наступившего в третьей четверти этого века. Если такова воля Божья, мы, исходя из этого, можем надеяться, что завтра в наших рядах станет больше тех, кто в едином порыве провозглашает Символ веры.
Но так ли всё это действительно важно? Так ли важно, каким путем идут Церкви и мир? Следует изо дня в день поступать так, как если бы судьба мира и впрямь зависела от нас, и с наступлением вечера говорить: «Я — раб ничего не стоющий[206]». В этом и состоит наше счастье и наша сила. Важно действовать не во имя победы — ибо победа уже одержана, — а бескорыстно, ради, единственно, славы Того, кто так любил нас, действовать в рамках той судьбы, где истинно каждое мгновение — как истинны жизнь и подстерегающая нас смерть, смерть, которую попрал Христос. «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мной в раю»[207] (Лк 23: 43).
То, во что мы неуклонно веруем, не противно ни смыслу, ни разуму. То, во что мы веруем, подвергается испытанию кризисом. Впрочем, стоит Церкви перестать предаваться самосозерцанию, как кризис Церквей обретет свой истинный вид второстепенного момента во времени терпения Божьего. «Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел…» (Пс 89: 5).
«Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» (Деян 2: 47).
Оба эти текста, как и многие другие в нашем Священном Предании, напоминают нам о необходимости терпения, призывают нас к терпению.
В конце концов, коль скоро время истинно, коль скоро время — это история, и не теряется понапрасну ни одна частица времени, как не теряется ни одна частица пространства, которое, как мы знаем, равнообъемно вещам, как время равнообъемно истинной временной протяженности существ, — то чего ради стану я впадать в уныние?
Кризис был чересчур глубоким, а разрыв чересчур резким, вследствие чего оказалась заслоненной очевидность воссозданной преемственности, которая станет источником изумления для всех тех, кто придет завтра.
Я горжусь той юной бедняжкой-Церковью, что возрождается среди развалин. Вас гнетет ветер с запада и леденит ветер с востока? — Хорошенько вглядитесь в мир: в нем многое вселяет надежду.
Глава XVIII Испытание делами
Я люблю повторять, что то, во что мы неуклонно веруем, не противно ни очевидности чувств, ни здравому смыслу. К тому же, мы верим чувствам и полагаем, что они дают нам возможность воспринимать бесконечно узкий, разумеется, диапазон волн и излучений, в которые мы погружены; но мы верим, что показания чувств — это не иллюзия и не обман; мы верим в наличие скромной толики истины в сигнале, поступающем к нам от мира истинного, как истинным является мое самосознание, стремящееся постигнуть смысл вещей, бытия, моего самосознания и сознания того, что вы есть. Таким образом, мы верим, что в нашем распоряжении — ничтожно малая, но достоверная толика надежных сведений о мире.
Я рассказал вам о том, что знаю, о том, что представляется мне известным; я рассказал вам, что знаю, что я верую. Возможно, мне удалось убедить вас в логической целостности того, во что мы веруем в рамках своих Церквей, разобщенных историей, наполненной нашими заблуждениями, но глубоко целостной во всем, что касается самого главного. Я не стал рассказывать вам о своей Церкви, маленькой Церкви, в лоне которой я оказался по воле как моей личной истории, так и истории вообще, потому что на таком уровне это уже не имеет по-настоящему никакого значения. Все мы провозглашаем великий Символ веры, одобренный в Никее и Константинополе, — Символ веры Мориса Клавеля и мой; различия, которые еще могут сохраняться ниже по течению этой великой реки, наводят на мысль о тех мельчайших изменениях, которые преобразуют природу, а также структуру аминокислот, из которых состоят белковые соединения, этот строительный материал нашего тела, придающий нам индивидуальность как биологическим существам. Так, мой гемоглобин не вполне соответствует вашему. В своих сердцах мы по-разному ощущаем всю полноту Слова Божьего. Из сокровищницы Слова Божьего нам удается удерживать, несмотря на всё наше внимание, на все — неизменно недостаточные — усилия, лишь ничтожно малую частицу. Я сделал попытку удержать небольшую, крошечную долю ничтожной части того, что, как мне представляется, стало доступным моему пониманию; но на деле трудиться во имя достижения этой цели вам надлежит в такой же мере, как и мне, — да еще и сверх того. Символ веры можно провозглашать вместе с другими, читать его и можно, и нужно, но ответ всегда остается индивидуальным.
Лишь вам одному дано ответить на вопрос, обращенный к каждому из нас, вопрос, который бытие и судьба задают вам по вашему поводу и по поводу частицы мироздания, отраженного в самой глубине вашего сердца и представленного во всем своем объеме в той частице мира и временной протяженности, по которому иными, своими путями вы шагали неподалеку от меня, — на вопрос о сущем: «За кого ты меня почитаешь?»
Во всех Евангелиях с этим вопросом непрерывно обращается Христос: «За кого ты меня почитаешь? Веришь ли ты в это?»
Я рассказал вам, в чем состоит мое знание, каким я сам себя вижу; пожалуй, я недостаточно объяснил вам, в чем моя вера. Ведь у нас всегда остается толика стыдливости, толика самолюбия; нам же приходится начисто забывать о стыдливости. Вкусив запретного плода, Адам и Ева узрели свою наготу. Мы же сделали всё, чтобы разучиться восприятию наготы. Она стала для нас менее ощутимой, чем для наших родных, живших в прошлом веке, и трудно сказать, стало ли это шагом вперед; но нагота исповедания Веры — совсем другого, более глубокого рода. Легко рассказать о своем знании; труднее поведать, в чем твоя вера. Ведь о вере говорить мало; надо, чтобы она стала твоей жизнью. Ведь истинный свидетель — это не тот, кто говорит, а тот, кто делает и кто готов, если потребуется, погибнуть за это[208]. Если мои слова звучат невыразительно, то, несомненно, это оттого, что я — не из числа истинных, вызывающих доверие свидетелей. Вот почему я нашел себе местечко на подступах к апологетике, задача которой несравненно скромнее и поверхностнее, чем у подлинного свидетельства; оно же — особый удел тех, чья Вера двигает горами. Моя собственная вера — как у того отца, который только и смог сказать: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк 9: 24). Но больше ни с кого и не спросится. Ничего сверх того не могу предложить вам и я: Вера не есть знание. Она не исключает познание в том или ином его виде. Мало уметь без ошибок прочесть «Верую». Но такое умение не бесполезно. Вы вправе спросить: выдерживает ли сказанное мной испытание действительностью?
* * *
Это — законный вопрос. Законный — если искренний. Мы тем охотнее принимаем его, что подобными предупреждениями полно Евангелие. Слово, не ставшее делом, творческим актом, — только пустая похвальба. «Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!" — войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф 7: 21). «Всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне» (Мф 7: 24). «Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак2:17). «Вера — это полное доверие». Но что станет с доверием, если оно не выразится в попытке уподобления? Вере сопутствует подражание Христу. Ее нельзя дробить на куски. Она — это слово, ставшее делом, становящееся началом действия.
Мы принимаем вопрос. Он — законный, коль скоро он искренний. При соблюдении двух условий. Первое: мы сами хотим в свою очередь обратиться с тем же вопросом. Я согласен с тем, что наши мысли должны проходить беспощадную проверку жизнью. Вам. стало быть, придется согласиться с тем, что мы тоже хотим кое-что узнать. «Я утверждаю, что нам отказано в свободе доказывать, что мы не свободны». Если всё нелепо, если смысла нет ни в чем, если вселенная влачит бессмысленное, бесцельное существование, то позвольте мне в свою очередь осведомиться насчет логического соответствия ваших деяний таким мыслям.
