Георгий Чистяков - Над строками Нового Завета
Таково было окружение Спасителя в годы Его проповеди. Саддукеи оставили от религии один только ритуал. Они живут, как греки, читают всё, что читают греки. Для них Библия – что-то вроде гомеровских поэм: древний текст, который надо читать и, главное, почитать, с которым связана их история, традиции, красота их языка, который свидетельствует о древней еврейской культуре, но из которого не вычитаешь ничего такого, что сегодня может перевернуть жизнь Они, конечно, любят эти древние рукописи, берегут их, но относятся к ним как к чему-то музейному. Саддукеи – современники Иисуса; но и среди нас очень много таких саддукеев тех, кто относится к православной культуре, к Священному Писанию, особенно к славянской Библии как к свидетельству о древности и исключительности нашей культуры, о её красоте – но не больше. Некоторые, особенно филологи, знают славянский язык и Писание, церковное искусство, в частности, иконопись, но всё их знание подёрнуто какой-то особенной грустью: всё это в прошлом, всё это – не для сегодняшнего дня. Мы можем только изучать этот древний материал, трепетно прикасаясь к нему, чтобы потом уйти в наши малогабаритные квартиры, включить телевизор или видеомагнитофон и, попивая чай, кофе, коньяк или ликёр, грустить над какой-нибудь кассетой или романом. Вот это – типично саддукейская психология.
Другое дело – фарисеи, они буквально следуют Закону, изучают его, посвящая этому всё своё время, и больше всего боятся, как бы не нарушить этот Закон. При этом они не отделяют заповедей важных от второстепенных. Для них важно всё, каждая мелочь кажется самой важной. Фарисеи с презрением относятся к безграмотным людям, считая их невеждами, которые ничего не знают и поэтому, конечно, не спасутся. Фарисеев среди нас тоже много – тех, кто цепляется за буквальное толкование святоотеческих текстов, для кого дорога каждая буква святоотеческого предания, кто посвящает всю свою жизнь не доброделанию, а тому, чтобы не согрешить. Потому что всё, что мы можем сделать, ведёт ко греху. Это чисто фарисейская психология. Нечто подобное исповедуют и кумраниты. Но если фарисеи всё-таки живут среди людей, хотя и называют себя «отделёнными», то кумраниты, действительно, отделили себя от всех остальных и, чтобы не общаться с безбожниками, ушли в горы. Тех, в ком кумраниты видят себе подобных, очень мало, в основной массе людей они видят безбожников, от которых надо быть как можно дальше, общение с которыми ничего, кроме зла и греха, привнести в их жизнь не может.
Главное, наверное, что отличает христиан от фарисеев, заключается в том, что для фарисея религия – бремя, иго, а для последователей Иисуса – освобождение. «И познаете истину, – говорит Спаситель, – и истина сделает вас свободными» (Ин 8:52). «Где Дух Господень, там свобода», – восклицает апостол Павел (2 Кор 3: 17). Ничего этого нет у фарисеев. В их мёртвом благочестии религия – следование Закону, всегда тяжкий труд, бремя.
С другой стороны, когда читаешь о фарисеях, то думаешь, что и мы, наверное, пошли бы за ними, если бы не пришёл Иисус. Из талмудического трактата «Пирке авод» («Поучения старцев») видно, какие это были благочестивые люди. Да, если бы не Христос, мы бы, наверное, были на их стороне, захотели бы быть их учениками. Но приходит Христос – и предлагает что-то особенное, выходящее за рамки привычных представлений о действительности. Вероятно, в том и заключается феномен христианства, что оно не укладывается в рамки той или иной эпохи – оно выводит нас из обычного круга представлений своего времени и потому всегда ново. Оно всегда – вызов. Пройдёт два века, и Ириней Лионский, святой епископ города Лиона, скажет: «У нашей веры есть одна черта – novitas – новизна, она всегда нова, она всегда – вызов».
Те, кто обожествляет церковно-славянский язык, тоже из фарисеев. Да, мы любим славянский язык, но понимаем, что он труден и становится иной раз непреодолимым препятствием для тех, кто только начинает приобщаться к Церкви. Славянский язык доступен лишь узкому кругу специалистов. Язык – это только форма, а для тех из нас, кто пошёл бы за фарисеями, в церковно-славянском языке как бы заключена сама сущность православия.
Все современники Иисуса: не только саддукеи, жизнелюбивые и печальные одновременно, но и благочестивые фарисеи, и учёные-книжники, и кумраниты со своей жёсткой дисциплиной, – все они очень далеки от мистицизма, а Иисус мистик. Для Иисуса главное – сердце. Не внешняя форма религиозности, а внутреннее единение человека с Богом. Для Иисуса главное в том, чтобы мы каждое мгновение ощущали Бога, Его присутствие в нашей жизни. В Евангелии есть слово, которого нет ни у саддукеев, ни у фарисеев, ни в кумранских документах, ни у сикариев. Это слово – «вера».
«Имейте веру Божию, – говорит Спаситель, – ибо поистине говорю вам, если кто скажет горе – поднимись и повернись в море, и не усомнится в сердце своём, и поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет» (Мк 11:23).
«Верую, Господи! – восклицает отец больного мальчика, – помоги моему неверию» (Мк 9:24). Мы помним о вере хананеянки, о вере слепорождённого, мы помним, что буквально на каждой странице Евангелия Спаситель говорит о вере. Вера – это как раз то, чего нет у Его современников. Для них религия – учение, доктрина, способ воспринимать мир. Они все смотрят на религию как бы немного со стороны, как мы смотрим на учебник алгебры или геометрии, даже если и очень любим эту науку. А христианская религия – это сама жизнь. Это не доктрина, не система взглядов, не теория, не учение. Этим и отличается христианство.
Однажды меня пригласили в научное общество медиков. Я читал там лекцию, а заведующая кафедрой, человек учёный и верующий по-настоящему, оказалась иудейкой. Она, прослушав мою лекцию, сказала: «Теперь я поняла, чем мы отличаемся от вас, наша религия – это школа, это учение. Маленького мальчика берут и сажают за стол изучать Писание. А у вас всё построено на интуиции, на чувстве, на сердце». Я говорю: «А как же Исайя? Он говорит: «Этот народ чтит Меня устами, а сердце его далеко от Меня». Почему у Исайи, Иеремии, Иезекииля, у любого другого пророка всё время повторяется слово «сердце»?» Она отвечает: «Да, это у пророков, а у нас главное – учиться». Главное – учиться. Вот в чём отличие иудейского ума от христианского. Иудаизм – это религия ума, религия щколы, не случайно на языке идиш синагога так и называется – шул – школа, от немецкого die Schule – школа. Это место, где Писание изучают из года в год, с пяти лет и до седых волос. А христианство – религия личной встречи с Богом, встречи, которая не связана с уровнем богословского образования того, кто оказывается участником этой встречи. Все раввины в истории иудаизма – люди учёные. И Талмуд всегда подчёркивает именно это качество – учёность. А преподобный Серафим – он совсем другой. Такого человека в иудаизме быть не могло. И святого Франциска в иудаизме быть не могло, потому что их делает неповторимыми не учёность, а нечто другое – их живая душа, вера.
Очень важно, что Благая Весть, Евангелие, – это не закрытая или, как мы говорим теперь, эзотерическая система. Евангелие открыто не только грамотным, но и безграмотным, оно открыто не только своим, но и чужим. Более того, Евангелие обращено, наверное, прежде всего к чужим, а то, что проповедуют фарисеи, – это строго замкнутая система. В Ветхом Завете, в книге Левит, Господь говорит: «Будьте святы, ибо Я свят» (Лев 11:44). Фарисеи толкуют слово кадеш («святой») так: это значит «будьте отделены, как Я отделён». Святость, с точки зрения фарисея, заключается в отделённости. О том же, в сущности, говорят и кумраниты, которые подчёркивают, как свидетельствует Иосиф Флавий, что задача их общины – не скрывать ничего друг от друга, но не сообщать ничего из своего учения другим, даже если к этому тебя будут принуждать под страхом смерти. Учение, которое проповедует кумранская община, исключает проповедь, миссионерскую деятельность. А в христианстве главное – это керигма (проповедь).
Апостолы расходятся по всему миру и несут Благую Весть самым разным народам. Они расходятся по миру, унося в памяти или в заплечной сумке текст Евангелия, чтобы переводить его на другие языки. На какие только языки не было переведено Священное Писание в течение первых трёх веков истории Церкви!
За каждым богослужением, за каждой Литургией мы поминаем первоучителей славянских, святых Кирилла и Мефодия. Они перевели Евангелие на язык славян, у которых в то время не было не только литературы, но и письменности. Несложно было перевести Евангелие на латинский язык, потому что ко времени проповеди Спасителя это был язык культуры и литературы. Можно было перевести Евангелие на санскрит, потому что это опять-таки язык литературный, на египетский, на другие языки образованных народов того времени. Труднее было перевести Слово Божие на готский язык, как это сделал Вульфила, поскольку этот язык не имел развитой литературы. Но сложнее всего было сделать перевод на славянский язык, ибо на Руси в то время вообще литературы не было. Здесь жили «дикари» славяне, чей язык и начали изучать два солунских грека, чтобы перевести для них Евангелие. Кирилл и Мефодий, как позже и их последователи, занимавшиеся переводами Евангелия для малочисленных народов, столкнулись с огромными трудностями. Как, например, перевести слово «верблюд», если в славянском языке этого слова нет? Верблюды никогда не жили на территории Словакии, Украины, Чехии, Польши, на Балканах. Как же быть? И тогда они взяли из готской Библии слово ибальдус, которое восходит к греческому элефас или латинскому элефантус («слон»)… Просветители блестяще преодолевали трудности, встречавшиеся им на каждом шагу. Поражает смелость, с какой они передают сложные понятия, о которых Спаситель говорит в Писании.
