Георгий Флоровский - Восточные Отцы IV века
Человечество Спасителя, во-первых, развивается по первозданной норме естества. Во-вторых, — обожествляется в соединении с Богом. Это и есть спасение естества, — спасение, оживотворение и восстановление в начатке. По выражению Григория, Бог Слово затем и «сделался плотью по человеколюбию… и принял на Себя все наше естество, — чтобы чрез срастворение с Божеским обожествилось человеческое, и начатком оным освятился вместе весь состав нашего естества». Соединенное с Божеством человеческое естество подъемлется на равную высоту; и возносится именно то, что подъемлется из уничиженности. «И все вообще, что ни есть в естестве нашем немощного и тленного, срастворившись с Божеством, соделалось тем, что есть Божество». Вслед за Оригеном Григорий резко различает два фазиса в развитии или обожении человеческого естества во Христе. Первый — до воскресения, — время врачевания и врачевания послушанием. Смерть, вошедшая чрез преслушание первого человека, изгоняется «послушанием второго человека», говорит он. «Истинный Врач» освобождает от болезни одержимых недугом за то что отступили от Божьей воли, — «единением с Божьей волей». Вместе с тем Божество врачует и тело и душу. «По соединении Божества с каждою из частей человека, — говорит Григорий, — в обоих явились признаки всепревосходящего естества. Ибо тело обнаруживало (находящееся в нем) Божество, совершая исцеления чрез прикосновение, а душа показывала Божественную силу могущественною силою». Однако предстояло еще страдание и смерть, крестное жертвоприношение, когда Спаситель «в неизреченном и невиданном людьми священнодействии Самого Себя принес в жертву и в приношение за нас, будучи вместе и священником и агнец Божиим, взъемлющим грех мира»… Это значит, что немощь плоти не была еще оживотворена Божеством. И в Гефсиманском молении сказывается «немощь, одинаковая с человеческой». Впрочем, Григорий вслед за Оригеном объясняет: «смиренные речения, выражающие человеческий страх и состояние страха, Господь усвояет себе, чтобы показать, что Он имел истинно нашу природу, чрез приобщение к немощам заверяя действительность своего человеческого естества». Григорий подчеркивает особенность смерти Спасителя. Смерть вообще есть разлучение души и тела, причем, потерявши в душе свою «жизненную силу», тело разлагается. Смерть Спасителя есть действительная смерть, — душа и тело разделились. Однако, «Соединивши в Себе то и другое, т. е. душу и тело, не отделяется ни от той, ни от другой». И в этом начало воскресения. Ибо и душа, и тело остаются в общении с Божеством, т. е. с Жизнью. В самой смерти обоженное тело Спасителя остается нетленным, и чрез нетление тела уничтожается смертность. Душа же входит в рай и вселяется в дланях Отчих… Воссоединение души и тела становится необходимым «Ибо единством Божеского естества, равно присущего и в теле и в душе, разрозненное снова соединяется вместе. И таким образом смерть происходит от разъединения соединенного, воскресение же от соединения разделенного»… И это было воскресением всего естества. Господь дает человеческому естеству «силу (или возможность) воскресения», dύnamiς. Господь сошел во ад, в «сие велеречивое сердце земли», — «чтобы уничтожить там великий во зле ум и просветить тьму, чтобы смертное было поглощено жизнью, а зло обратилось в ничтожество»… В тридневие смерти Господь уничтожает «все скопление зла, собиравшееся от устроения мира», уничтожает не в борьбе, но одним нисхождением своим, — «одно простое и непостижимое пришествие Жизни и присутствие Света для сидящих во тьме и сени смертной произвело полное уничтожение и исчезновение смерти и тьмы». Так смерть Господа оказалась воскресением и совоскресением всего человеческого естества. Начинается второй фазис Богочеловеческой жизни, — окончательное обожение и прославление человеческого естества. «Явившая в себе Бога плоть после того, как чрез нее исполнилось великое таинство смерти, чрез растворение претворяется в высшее и божественное, соделавшись Христом и Господом, преложившись и изменившись в то, чем был Явившийся в сей плоти». Человек становится превыше всякого имени, что свойственно Божеству (Ср. Фил. 2:10). «Тленное естество чрез срастворение с Божественным, претворившись в преобладающее, соделалось причастным силы Божества, подобно тому, как капля уксуса, смешанная с морем, при чем естественное качество этой жидкости уже не сохраняется в беcпредельности пребывающего вещества»… Так совершилось спасение: «пришло царство жизни и разрушилась держава смерти, — явилось новое рождение, другая жизнь, претворение самой природы нашей». В своем воскресении Христос «совоскресил все лежащее», разрешил узы и болезни смерти, чтобы проложить нам «путь к рождению чрез воскресение», путь «к возрождению от смерти». В этом смысле Христос есть Путь, Воскресение и Жизнь. Так Бог творит новое небо и новую землю. «Ибо устроение Церкви есть мироздание».
В смерти и воскресении Спасителя человек действительно участвует не по кровному сродству и единосущию, но чрез веру. «Пакибытие свершается двояко» — крещением и воскресением. Крещение есть новое рождение, «не растлением начинающееся, и не истлением оканчивающееся, но вводящее рожденного в жизнь бессмертную». Крещение есть начинающееся воскресение, выход из «лабиринта» этой жизни, — «лабиринтом же называю иносказательно безысходную стражу смерти, в которой заключен жалкий род человеческий». Символика крещения указывает на «тридневную мертвость и оживление во Христе», — «подражание смерти», «подражание тридневной благодати воскресения»… В смерти разъединяемое очищается от порока, чтобы в воскресении воссоединиться в чистоте. Так и в крещальном «подражании смерти», «в образе умерщвления, представляемом посредством воды», как стихии наиболее близкой к земле, которая есть собственное и естественное место для всего умершего, — Божественною силою, «изволением Божьим и наитием Духа, таинственно нисходящего для нашего освобождения», производится, «правда, не совершенное уничтожение, но некоторое пресечение непрерывности зла»… Здесь полагаются «начала и причины» того, что исполнится в «великом воскресении», — «начало восстановления в состояние блаженное, божественное и далекое от всяких печалей». Вода заменяет огонь,— «омытые таинственной водою от скверны зла не имеют нужды в ином роде очищения. А не освященные сим очищением, по необходимости очищаются огнем»… Видимое не меняется, — старец не становится отроком, и морщины не разглаживаются. Но обновляется внутреннее, — «запятнанное грехом и состарившееся в злых навыках царскою благодатью возвращается к невинности младенца», «восстанавливается та первоначальная красота, которую запечатлел в нас при создании Бог, этот величайший художник». От крещаемого требуется вера и покаяние, т. е. отвращение от порока, поворот воли. Вера свободна, — «одних неодушевленных и бессловесных можно чужою волею приводить к чему угодно»… Благодать призывает, но произволение должно отозваться. И крещальная благодать должна быть усвоена и претворена волей: признаки новорожденного человека «состоят в наклонности к лучшему» — в «свободных движениях души», движущейся по новому пути. Ветхий человек исчезает только в делах правды… Крещальная благодать свидетельствует о помиловании, но не о добродетели прощенных… «Приявший баню пакибытия подобен молодому воину, только что внесенному в воинские списки, но еще ничего не выказавшему ни воинственного, ни мужественного»… От него ждут подвигов. И только за подвиги подобает воздаяние и награда, — блаженство. «Вера требует сопутствия сестры своей, — доброй жизни»… Крещение есть рождение в сыновство Богу; и в рожденных должно раскрываться подобие Родителю, «родство должно быть оправдано жизнью»… «Если же кто не оправдывает отеческое благородство делами, то это дурной признак, — он незаконнорожденный, подкидыш»… Св. Григорий дерзает сказать, что для тех, чья жизнь после тайнодействия сходна с жизнью до таинства, чья душа не свергла с себя страстных нечистот, — «вода остается водою, потому что в рождаемом ни мало не оказывается дара святого Духа, ибо Христос, соединивший Собою с Богом человека, соединяет только то, что достойно соединения с Богом». Новая жизнь должна раскрыться и раскрыться в свободном творчестве: «в обновленном рождении мера и краса души, даруемые благодатью, зависят от нашего желания, ибо, — насколько простираем мы подвиги благочестивой жизни, настолько же простирается и величие души». Благодать одействотворяется в свободе и сама свободу одействотворяет, — здесь нет противоборства, но синергизм… Путь подвига определяется призванием к сыновству, — «предписав в молитве говорить, что Бог есть Отец наш, не иное что повелевает Господь, как боголепною жизнью уподобляться небесному Отцу». В этом смысле можно сказать, «христианство есть подражание Божьей природе»… Начало подвига — в любви к Богу; и любовь изливается в молитве: «кто пламенеет любовью, тот никогда не находит насыщения в молитве, но всегда сгорает желанием блага»… Заповедь уподобления и «подражания» не превышает смирения и меры нашего естества, ибо первое устроение человека было именно по подражанию подобию Божию… Однако, актуальное Богоуподобление возможно только для человека обновленного, в котором очищен и восстановлен образ, и при том только через Христа, в котором и совершилось это обновление. Вместе с тем, это — процесс бесконечный, «ибо есть подражание или сообразование бесконечному». Путь восхождения можно определять с разных сторон. Во-первых, — это победа над плотским и чувственным, освобождение «от всякого чувственного и неразумного движения», восстановление царственного господства ума, этого «кормчего души»… «Не иначе можно возвыситься до Бога, как только всегда взирая горняя и имея непрекращающееся вожделение высшего». Эта победа есть бесстрастие, и говорит Григорий, — «бесстрастие служит началом и основанием добродетельной жизни». Нужно подчеркнуть, по мысли св. Григория, — бесстрастие есть путь средний и «срединность есть свойство добродетели»; это — по Аристотелю. Добродетель должна быть соразмерною и благовременной. Путь добродетели вьется как узкая тропинка над склонами двух бездн. Душа должна побеждать чувственные пристрастия, но в борьбе с ними не должна впадать в чрезмерность, — слишком настойчивое «наблюдение за телом» отвлекает душу от лучшего, вовлекает ее «в круг мелочных забот и попечений»; и увлеченные борьбою люди «уже не в состоянии возноситься умом и созерцать горнее, будучи погружены в заботу о том, чтобы удручать и сокрушать свою плоть». Подлинная задача воздержания — не в том, чтобы удручать тело, но чтобы обращать его на служение душе. Ни робость, ни дерзость не суть добродетели, но среднее меж ними мужество. Ни хитрость, ни простота, — но мудрость. Ни чувственность, ни гнушение, — но целомудрие. И даже благочестие есть среднее между суеверием и безбожием. Струна должна быть натянута в меру, иначе не будет издавать чистого и хорошего звука. Св. Григорий предпочитал девство и воспевал его чистоту, но не гнушался и браком. И при том подчеркивал, что главное не в физическом девстве, но в «благочестивом образе жизни», который равно обязателен для всех, и при отсутствии которого и самое девство оказывается как бы «серьгою в носу свиньи»… «Ни на каком основании нельзя отвергать требования природы и осуждать почетное, как бесчестное», говорит он. И резко осуждает брезгливых энкратитов, — «наученные демонами, они на сердцах своих выжигают некоторые знаки, гнушаясь творениями Божьими, как нечистыми»… Задача подвига не в умерщвлении тела но в умерщвлении страстей и греха, в подчинении тела закону разума, в умиротворении души и тела, — в том, чтобы «междоусобный мятеж естества в самом себе приводить в мирное согласие». Добродетельная жизнь есть собирание и упрощение души, — простоту Григорий разумеет не в смысле бескачественности, но в смысле целостности. В победе над развлекающими и разлагающими страстями человек «делается чуждым сложения из двойственного, в точности возвращается во благо, становясь простым, неописуемым, и как бы подлинно единым, так что в нем одно и то-же есть видимое с тайным, и сокровенное с видимым»… Эта цельность выражается в любви, особенно в любви всепрощающей и милостивой. Кого и за что Господь обещает ублажить на общем суде? «Ни за то что облеклись одеждою нетления, ни за то, что омыли грехи свои, — но за то, что совершали дела любви. И тотчас же следует список напитанных, напоенных, одетых»… Яко же и мы оставляем должником нашим, — это верх добродетели, уже за пределами естества… Ибо прощать свойственно единому Богу, и кто прощает, тот, «повидимому, и сам делается вторым Богом». В милости сказывается сознание общности, сознание общих долгов и грехов человеческого естества, преодоление самолюбия и обособления… Все созданы по образу Божию, все носят на себе образ Спасителя нашего и о всех благоволит Бог. Любовь к ближним неразделима с любовью к Богу. Одно не возможно без другого. И любовь есть некая внутренняя связь или срастворение с любимым. Эта связь осуществляется в Церкви, — в символике Песни Песней Церковь обозначается «подобием верви», «так что вся делается единой вервию и единой цепью»… Совершенная любовь изгоняет страх и страх претворяется в любовь, — «спасаемое оказывается тогда единицею по взаимном между собою соединении всех в сродстве с единым Благом». Это сродство с единым Благом, в единстве Святого Духа, и есть основание человеческого единства любви. Только в духоносной жизни человечество воссоединяется и единство личной жизни укрепляется единством жизни братской. — Вершина христианской жизни — в таинстве Евхаристии. И вместе с тем, это есть пища нетления, противоядие против смертоносной отравы, «целебная сила» — «вкусив разрушающего естество наше, по необходимости возымели мы нужду в том, что разрушаемое снова совокупляло бы в нетление»… Это противоядие есть то Тело, «которое оказалось сильнее смерти», воскресло и прославлено… Как возможно, что это единое тело, раздробляемое и разделяемое верующим, не разделяется и, напротив, разделенных воссоединяет, «в каждом из части делается целым, и само в себе так же пребывает целым?» Св. Григорий отвечает сравнением с пищей, из которой составляется и естественное тело. «Слово Божие, — продолжает Григорий, — вступило в единение с естеством человеческим, и быв в нашем теле, не иной какой новый состав устроило естеству человеческому, но обыкновенными и приличными средствами продолжало существование Тела своего, снедью и питием поддерживая его ипостась… И иное тело в действительности было хлеб, освещалось обитанием Слова… Посему, от чего хлеб в оном Теле претворившись, приял Божественную силу, оттого же самого равно бывает и ныне. Ибо то благодать Слова святым делала тело, которого состав был из хлеба и которое само некоторым образом было хеб. И здесь так же хлеб, по слову Апостола, освящается словом Божьим и молитвою (1 Тим. 4:5), не ядением и питием входя в Тело Слова, но прямо претворяясь в Тело Слова». Богоприемная плоть Бога Слова приемлет новые частицы «в состав свой», и чрез них «сообщает себя всем уверовавшим, срастворяясь с телами их, чтобы единением с бессмертным и человек соделался причастником нетления»… Так в таинстве Евхаристии осуществляется и воссоединение человечества — во Христе, и воскресение… Впрочем, только начаток воскресения. Только во всеобщем воскресении исполнится всецело совершенная Спасителем победа над тлением и смертью.
