Послушник и школяр, наставник и магистр - Средневековая педагогика в лицах и текстах
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Каковы основные принципы воспитания и обучения средневекового ремесленника?
2. Какое отношение к своему делу воспитывает Теофил?
3. Охарактеризуйте цели, которые стояли перед учеником ремесленника?
4. Можете ли вы восстановить культурно-педагогическую атмосферу, окружавшую будущего ремесленника, мастера?
5. Как представлял мастер важность обучения своему делу, его место во вселенной и перед Богом?
И СВЯТЫЕ БЫЛИ ДЕТЬМИ: БИОГРАФИЯ КАК ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА
Значение жизнеописания в средние века было очень велико. Культура черпала в биографии образцы и сама строила идеалы в виде того, что мы бы назвали "образцовыми биографиями", т. е. в форме «житий» и им подобной иной агиографической (от греч. «агиос» — святой) литературы. Ведь все средневековое христианское мировоззрение основывалось на истории жизни Христа. Героями «житий» становились святые, монахи, короли, иные знатные по тому или иному признаку люди. Их детские годы были временем первой битвы святого с сатаной, грехами и т. д.
Святой ребенок отбрасывал все «неразумно-детское», он в полной мере был юнцом по возрасту, но старцем душой. Именно в детстве он начинал творить великие подвиги.
Такие биографии служили ориентирами и наставникам в работе с конкретными воспитанниками, и родителям, выступавшим нередко единственными учителями своих детей, и самим детям в выработке ими системы жизненных целей. «Жития» являли собой накопленное собрание назидательных сочинений, обращенных на средневековый педагогический процесс. И хотя время от времени в «биографии» выдающихся персонажей врывался ветер реальных событий, образы детства оставались, скорее, памятниками педагогической мысли, нежели отражением педагогической реальности.
РУОТГЕР
ЖИЗНЬ СВЯТОГО БРУНО, АРХИЕПИСКОПА КЕЛЬНА (966)
…Его кротость, труд и ревность направлялись на благо и успех человечества. Многие между нами могли бы представить о том громкое и красноречивое свидетельство, и если иные не обладают литературными дарованиями, то во многих местах науки и искусства, поддерживаемые учениками Бруно, служат ему живыми памятниками и достигли такого процветания, что те мужи могли бы не только рассказать о величайших и знаменитейших его деяниях, но и украсить свою речь. Как много знаем мы учеников этого великого человека, достигших звания епископа, как многие из них прославились примерным исполнением обязанностей своего духовного призвания! Все они пользовались особенным его доверием и могли бы прославить более совершенно жизнь своего наставника великим памятником бытописания. <…>
1. Дело мудрого, без сомнения, состоит в том, чтобы знать, откуда происходят те дары, которыми мы наделены, но да не подумает кто-нибудь, что они имеют свой источник в нас самих или сообщены Божеством по нашему праву и заслугам. Потому что на вопрос: что принадлежит нам по праву? — мы должны отвечать: быть наказанными; но божеское милосердие действовало предвечно, чтобы доставить человекам благодать на благодать; и если человек приобрел что-нибудь, то потому, что Бог так восхотел, а не потому, что человек заслуживал того. "Ибо, — говорит апостол, — …Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?".[145] Но по необъяснимому предопределению божественной благодати, избранники Божий наделены драгоценными и богатыми дарами этой благодати, но так, что они по ней заслуживают до известной степени то, чем они наделены: один наделен более, другой — менее, но повсюду находится тот же дух, который действует во всех, сообщаясь каждому по мере его возможности. Только своего единородного сына наделил Бог не по мере своей воли, "Ибо в Нем, — говорит апостол, — обитает вся полнота Божества телесно".[146] Своих же членов одаряет он по вместимости каждого; он дает им все для пользования, все, т. е. самого себя, ибо "Бог есть все во всем".[147] Эти различные величины и то разнообразное распределение даров составляют в высшей степени замечательный вопрос. <…>
2. …Я думаю, для назидания многим будет достаточно, если мы при описании жизни Бруно начнем прямо с его детских лет: уже и в них бедные и уничиженные найдут себе утешение и отраду, а знатные и богатые — серьезный урок и предостережение. Его предки, как только помнят люди, принадлежали к благороднейшим мужам в народе. Нет никого в его роде, который был бы обесславлен или обесчещен, но Бруно превзошел всех, исключая преславных императоров и королей, приятностью нрава, славою в науках и искусствах и другими всякого рода нравственными преимуществами. …Время его рождения было само по себе предзнаменованием тех благ, того благоденствия и благословения, которые он впоследствии утвердил148. <…>
4. Около того времени[148] благородное королевское детище[149] достигло почти 4 лет и для первого обучения было вручено достопочтенному епископу Утрехтскому Бальдрику… В то время, когда Бруно, находясь в таких хороших руках, делал утешительные успехи, ярость норманнов, как бы смиренная его обаянием, притихла, и церкви и прочие здания, от которых едва виднелись печальные развалины, могли быть снова отстроены. Таким образом, ни одна эпоха его жизни не прошла без благословения и пользы для святой церкви. Ибо хотя и без его ведома и содействия, но тем не менее чрез него и его ради христианский народ, освобожденный от врагов, возносит теперь хвалы Богу. Изучив начатки грамматики, Бруно начал читать под руководством своего наставника произведения поэта Пруденция; мы слышали о том от него самого, как он часто любил то рассказывать для прославления Господа. Этот поэт, католический и по вере и по стремлениям, отличается любовью к истине и силою языка, приятен по форме и богат по содержанию. Он исполнил сердце ребенка такой радостью, что тот не только усвоил себе слово в слово его произведения, но и постиг их глубокий смысл, так сказать чистейший духовный нектар, которым они пропитаны. Впоследствии нелегко было указать на какое-нибудь ученое произведение римлян или греков, какого бы оно рода ни было, которое бы он ни изучил при живости своего духа и неутомимости стремлений. И ни громадность его богатств, ни громкие и беспокойные тревоги общественной жизни или какие-нибудь другие препятствия ни были в состоянии отвлечь Бруно от таких благородных занятий. Его ревностные помыслы и беспрерывные научные труды свидетельствовали о ясности его духа. Действительно, духовная деятельность и серьезные работы обратились для него в привычку, как о том сказано: "Уже и ребенок дает знать о себе своими занятиями, будет ли он благочестив и праведен".[150] Как в отношении самого себя он не допускал, чтобы распущенность и легкомыслие других ослабляли его ревность или пустая беседа направляла его на худое, так и в отношении книг, изученных им, он не мог терпеть, чтобы в них делались перемены без смысла и толку, чтобы они были произвольно исправляемы и чтобы вообще с ними обращались легкомысленно. Он думал, что ни в чем не должно быть небрежным, как сказал и Соломон: "Кто о малом небрежен, тот падает мало-помалу".
5. Когда умер отец Бруно,[151] укрепив и умиротворив свое государство,[152] управление перешло в руки Оттона,[153] старшего сына, сильного благословением Господним и помазанного елеем радости, по воле и согласию князей. <…> Слава его и хвала превысили бы силу красноречия самого Цицерона. Оттон вызвал своего брата Бруно, уже посвятившего себя Богу и в то время, для занятия почетного и ему подобавшего места из уединенной школы ко двору, который можно сравнить с зеркалом: при нем, как в зеркале, все то, что свет оставляет без внимания, является чище и лучше от светоча науки, ибо туда со всех сторон стекаются все, имеющие какое-нибудь значение; преследуемые завистью и клеветою находят там верное убежище. Там сияют образцы мудрости, благочестия и правды, какие когда-либо встречались на памяти людей. Те, которые прежде даже казались чрезвычайно учеными, при дворе Оттона покрывались стыдом и чувствовали необходимость начать учение с азбуки и тем самым как бы говорили: "Наконец-то мы будем иметь дело с истиной". У кого несмело бьется сердце в груди, тот со страхом и трепетом держит себя в отдалении от этого верховного судилища науки. Сам Господь исполнил Бруно, этот свой сосуд, духом истины и разума. Но Бруно не довольствовался тем, чтобы собрать в сокровищницу своего сердца только то, что может быть легко приобретаемо; нет, он привлекал к себе издалека все, что вызывало изумление и казалось чудом. Если какой-нибудь историк, оратор, поэт и философ создавали что новое и великое, он исследовал то тщательно вместе со знатоками того или другого языка. Если кто-нибудь при помощи своего быстрого, ловкого и всеобъемлющего духа выступал вперед как учитель, Бруно со всем смирением спешил сделаться его учеником.
