Сергей Зеньковский - Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века
Достижения боголюбцев показали ему возможности работы церкви в государстве, раскрыли перспективы оцерковления русской жизни, и, несомненно, его новые друзья заразили его своей теократической утопией. С тех пор его вдохновляет не монастырь, а борьба за осуществление церковных идеалов в свете. Став патриархом, он упорно стремится к осуществлению теократической мечты, к созданию таких отношений между церковью и государством, при которых церковь и церковная иерархия в лице патриарха занимала бы главенствующую роль в стране. Его властный и динамический характер способствовал развитию этих идей. Но эта властность, стремление подчинить своей силе и воле сначала окружающих монахов, затем свою новгородскую епархию и наконец всю русскую церковь придавали его действиям и планам характер, совсем не соответствовавший ни программе боголюбцев, ни традиции русской церкви, ни исторической роли патриарха на Руси. Необычные полномочия неограниченного господства в церковной администрации, которые он вырвал при своем избрании от царя и бояр, сразу же показали, как он понимал роль патриарха в церкви и стране.
Хотя хомяковское учение о соборности и было создано через два столетия после ухода боголюбцев с русской церковной сцены, сама идея соборности, несомненно, жила в их умах. Они осмысливали церковь как соединение всего духовенства и мирян под благословением Христа, смотрели на ее работу как на общее молитвенное стремление к правде и Богу. Они хотели торжества веры в сердцах русских людей и этим надеялись провести в жизнь свой теократический идеал государства, руководимого церковью. По пониманию Никона, этот теократический идеал, наоборот, должен был быть достигнут просто иерархическо–административным подчинением государства патриарху, и оцерковление жизни проводилось арестами непокорных протопопов, бюрократическими указами и давлением сверху. Авторитарное начало противоставлялось им на практике началу соборности.
Получив на соборе почти неограниченную, диктаторскую власть над русской церковью, патриарх Никон стремится распространить свое влияние и свою власть и на государственный аппарат. Молодость царя и то глубокое уважение, которое он испытывал к патриарху, помогали Никону в его стремлениях занять в государстве то же положение, которое за двадцать лет перед этим занимал патриарх Филарет.
Но Никон, конечно, не отдавал себе отчета в том, что Филарет по своему происхождению, прошлому и характеру был не столько патриархом, сколько большим аристократом, государственным человеком и соправителем царя, который только случайно стал патриархом и отцом царя, а не царем. С конца 1653 года Никон получает от Алексея Михайловича право, или может быть, даже только с молчаливого согласия царя присваивает себе право, называть себя, как и Филарет, “Великим Государем”. В манифесте, который объявлял войну Польше, уже сам царь величает его “великим государем, святейшим патриархом” и указывает, что решение было принято совместно с патриархом и со всем освященным собором[93]. Еще более широкие перспективы вмешательства в государственные дела открылись перед патриархом, когда 18 мая 1654 года царь вместе со своими главными советниками Б. И. Морозовым и Ив. Д. Милославским ушел в польский поход. В течение нескольких лет царь отсутствовал из столицы, непосредственно принимая участие в польской кампании в Белоруссии и в управлении завоеванными областями. Во время отсутствия царя Никон постоянно занимается делами правительства и считается покровителем и защитником царской семьи. Грамоты, которые он рассылает, теперь пишутся не только от имени царя, но и от имени патриарха, подчеркивая, что он является соправителем государя, причем на первом месте уже стоит имя патриарха. “От великого государя светлейшего Никона патриарха московского и всея Руси… указал государь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и мы великий государь…”, — так начинает он свои чисто государственные, а не церковные распоряжения[94]. Вскоре по присоединении Малой Руси и успехов русского оружия в Белоруссии его титул делается еще пышнее. “Никон, Божиею милостью, великий господин и государь, архиепископ царствующего града Москвы и всея Великий, и Малыя, и Белыя России и всея северные страны и помория и многих государств патриарх…” — таков новый титул, которым он теперь пользуется во внешних сношениях России, в своих грамотах киевскому митрополиту и господарям молдаванскому и валашскому.
“Великий государь и патриарх” пользуется своей властью и своим положением в такой авторитарной форме, которая не могла не вызвать раздражения подчиненного ему духовенства и теперь зависящих от него бояр и аристократии. Священникам его епархии иногда приходилось ждать месяцами, пока они бывали приняты своим епископом — патриархом[95]. Кандидаты в священники и дьяконы должны были платить в пользу патриаршей казны и бюрократии более высокие сборы за свое рукоположение, чем когда бы то ни было[96]. С непокорными или нарушающими дисциплину представителями клира патриарх расправлялся самым жестоким образом. Побои, кандалы, голодовка, тюремное заключение и ссылка в Сибирь были самыми обычными и постоянными способами наказания. Уже в 1653 году Неронов жаловался на ссылки и аресты духовенства патриархом, в 1655—1656 годах об этом же пишет даже такой поклонник Никона, как Павел Алеппский: “Раньше сибирские монастыри были пусты, теперь в Сибирь Никон ссылает провинившихся священников и дьяконов”[97]. Даже после ухода с поста патриарха он не стеснялся наказывать монахов монастыря, в котором он жил. “Овых кнуты, а овых же палицами без милости бить и иных на пытце жещи повеливая, даже многим человеком от тех мучительств живота лишаются”, — показывали на допросе его же монахи[98]. Рассказывая о гибели Павла Коломенского и действиях Никона, тот же Павел Алеппский добавляет: “Он до сих пор великий тиран в отношении к архиереям и всему священству”[99]. Даже бояре, а временами и сам царь опасались властного и крутого патриарха. Бояре видели, что в 1652—1655 годах царь был полностью под влиянием Никона и оказывал Никону свое глубочайшее уважение. Приехав в 1655 году с похода в Москву, царь вышел из саней и долго шел пешком, чтобы встретить патриарха и оказать ему честь[100]. Власть Никона, по словам шведского представителя Эберса, была настолько велика, что он отнимал имения у дворян и раздавал их своим любимцам[101]. До Никона бояре запросто приходили к патриарху и бывали немедленно им приняты, если у него не было никаких других срочных дел, “теперь же, — пишет Павел Алеппский, — мы видели собственными глазами, как министры царя и его приближенные сидели долгое время у наружных дверей, пока патриарх наконец не позволит им войти. Они входили с чрезвычайной робостью и страхом, причем до самого окончания приема стояли на ногах…” Мысль о примате церкви над государством кружила голову Никона[102].
Никон старался укрепить положение патриарха в управлении церковью не только фактически, но и юридически и прежде всего хотел вернуть в юрисдикцию своего двора церковные земли и крестьян, которые были переданы государственному монастырскому приказу на основании Уложения 1649 года. В свою бытность митрополитом Новгородским он снова получил право суда над крестьянами и другими жителями архиепископских земель[103], а ставши патриархом, очень скоро добился этого же права и для обширнейшей московской епархии[104]. Его старания укрепить авторитет церкви не были результатом только его честолюбивых стремлений и властного характера. Он, как и боголюбцы, искренне верил, что церковь должна занять более высокое положение в стране и принимать больше участия в государственных делах. К концу своего участия в делах церкви, когда оставленный царем, но внутренне еще не сдавшийся Никон продолжал бороться за влияние и власть, он очень четко высказал свои взгляды в “Возражениях”, написанных им в ответ на вопросы царского советника боярина Стрешнева и на замечания предавшего его грека Паисия Лигарида. По мнению Никона, власть церкви, которую представляет патриарх, должна быть не слабее власти государства, и он истолковывает ее, пользуясь известной средневековой теорией о двух мечах. В понимании Никона “при архиерействе мечь духовный, а при царе мечь мирской установился”. При этом, сравнивая власть и влияние патриарха с солнцем, а роль и власть царя с луной, он считает, что власть архиерея должна так же превосходить власть царя, как солнце превосходит луну[105]. Царь, т. е. государство не должны вмешиваться в дела и управление церкви, так как, говорит он, “где есть такие законы, да цареве в церковных преданиях и уставех повелевают и исправляют”[106].
В своем толковании церковной власти и ее превосходства над властью царя Никон совершенно отошел от византийской и русской традиции симфонии властей и целиком стал на точку зрения католической церкви, как ее в XI—ХIII веках, во время борьбы с императорами за инвеституру, излагали папы. Он почти дословно повторял аргументы папской власти, когда писал, что поскольку цари получают помазание от архиереев, получая таким образом от церкви и власть, то они по своему достоинству и по своей духовной силе являются ниже и слабее, чем епископы[107]. Вряд ли Никон читал католические работы о папской власти и об отношениях между церковью и государством на Западе, но, видимо, в его руках был трактат в защиту прав церкви, написанный в 1490 году доминиканцем Вениамином, сотрудником архиепископа Геннадия Новгородского. В этом трактате, который назывался “Слово Краткое или О свободе св. Церкви” также излагалась теория двух мечей и давались все основные аргументы католической церкви о превосходстве церкви над государством[108].
