Леонид Бежин - Дивеево. Русская земля обетованная
Ведь писал-то не с чьих-нибудь слов, а самого богоносного старца Серафима, почитаемого ныне по всей России, потому-то и ценность у бумаг особая. Не в каждые руки отдашь, а только тех, что бережно очистят от пыли и птичьего пуха, разгладят каждую страничку, разберут с лупой, вчитаются в неровные, прыгающие строки, такого же человека не сразу дождешься. Но Елена Ивановна терпению научена: не зря при монастыре уж который год живет, могилу мужа оберегает. Сама втайне пострижена, и игуменья Мария – для нее советчица и наставница, без ее благословения шагу не ступит.
В короб Елена Ивановна иногда заглядывала, перебирала лежавшие сверху тетради, и казалось ей, что умерший где-то рядом, вот-вот протянет к ней руку и ласково коснется ее плеча. Пыталась хоть что-то прочесть, но какое там, с ее-то глазами (совсем ослепла)… да и опять же почерк у Николая Александровича…нет, безнадежное дело. Одну тетрадку выпросила у нее Агаша Купцова, ее дальняя родственница (из рода Мелюковых), монастырка, жившая в одной келье с Дуней Булатовой, тоже хорошо ей знакомой. Частенько бывала у них, гостинцы приносила по праздникам и к себе приглашала на чай с пирогами.
И вот однажды Агаша – раскосые глазенки цепкие, приметливые – углядела под старым зипуном короб, спросила, скромно потупившись, якобы безучастно:
– А что в нем, матушка, коробе-то этом?
Елена Ивановна сразу не ответила, и Агаша уловила, что за ее молчанием скрывалась некая адресованная ей сдержанная укоризна. Поэтому, спохватившись, испуганно прикрыв ладонью рот (воистину на такой-то роток да набросить бы платок), стала слезно каяться, оправдываться, извиняться:
– Ой, что это я!.. Вот грех-то! Грех-то! Простите, матушка! – А глазенки не унять: все туда, в угол смотрят, на короб!
Елена Ивановна терпеливо вздохнула и сдержанно рассказала про записки мужа, а Агашу, ревностную почитательницу батюшки Серафима, затомило еще большее любопытство, в глазах огонечки запрыгали. Самой-то видеть родимого батюшку не пришлось, слишком юна, годами не поспела, а так хотелось хотя бы мысленно представить себе его облик, приобщиться к чему-то с ним связанному. Приобщиться самой и другим на радостях поведать.
Вот и выпросила, вымолила на время тетрадь.
Елена Ивановна в конце концов не стала отказывать: Агаша молодая, глазастая, может, чего-нибудь вычитает и ей же потом перескажет. Оно и вправду Агаша кое-что разобрала, и, надо сказать, ее саму при этом разобрало – приобщенная к тайнам дивеевским, аж взмокла вся, испарина прошибла.
– По словам старца нашего Серафима, он умрет не так, как все. Смерть его будет подобна смерти семи отроков Ефесских, – прошептала Агаша заполошно, со страшными глазами и тут же спросила: – А что за отроки-то?
Елена Ивановна вновь посетовала на свою неученость, не слишком крепкую и надежную память и лишь с запинкой, неуверенно произнесла:
– Что-то смутно помнится про пещеру Охлонскую, где они от гонений скрывались, но точно не скажу, Агаша. Еще кого-нибудь спроси.
Произнесла и привычно, хотя и с каким-то особым нетерпением подумала: «Скорее бы… Скорее бы нужный человек объявился».
Глава пятнадцатая. Гость
И вот однажды час пробил, хоть и не привычным боем часов отмеренный, не стрелками на циферблате, а самой судьбой. Пожаловала к ней игуменья матушка Мария, большая, грузная, вся в черном, с медным крестом на груди. Видно, ногами опухшими мается, слегка прихрамывает – вот и на клюку опираться приходится, наваливаться всем телом, аж поскрипывает клюка, вот-вот надломится, да и пот со лба утирает. Но при этом губами слегка шевелит, четки кипарисовые, истертые правой рукой перебирает. Молитвенница.
Пожаловала матушка Мария не одна, а с гостем, в Дивеево недавно прибывшим, но сразу показавшимся своим, принятым здесь, желанным (Дивеево-то не всякого принимает). Сквозящий пух седых волос, белая, с льняным отливом, чуть-чуть в желтизну борода, хорошее, открытое лицо – Сергей Александрович Нилус.
– Что, хозяйка, не прогонишь? – спрашивает матушка басовито, с одышкой – А то вот нагрянули… Сейчас будем чаю просить, да покрепче – мороки-то тебе.
– Что вы, матушка! Какая морока! Радость!
Елена Ивановна их с подобающим почетом встретила. С матушкой расцеловалась, а гостю низко поклонилась. Он, несколько смущенный, тоже поклонился с рукой прижатой к сердцу. Елена Ивановна тотчас и на стол накрыла, самовар вскипевший принесла, распечатала варенье крыжовенное, печений всяких, конфет, маком усыпанных баранок для дорогих гостей припасенных, из буфета достала. Перекрестились на иконы, чинно уселись и повели разговор о благоухании дивеевском – старце Серафиме, его подвигах и чудесах, непрестанном об обители попечении. Конечно, и о Николае Александровиче покойном, «служке Серафимовом», добрым словом вспомнили.
И во время того разговора матушка Мария ей глазами подает знак: мол, показывай гостю короб. Показывай смело, не сомневайся: свой человек – за него и поручиться можно смело. После этого какие ж сомнения! Елена Ивановна выпрямилась, встала из-за стола, старый зипун с сундука откинула, крышку подняла: извольте.
– От Николая Александровича, мужа моего, остались бумаги. Как он умер, я по дому-то все собрала, – сказала она, глядя то на гостя, то на матушку Марию и сверяя с ней каждое слово, испрашивая на него одобрения.
– Да тут целый архив семейный! Смотрю, какие-то счета вклеены, письма… – сказал гость, с вежливым, но несколько рассеянным вниманием перелистывая самую верхнюю тетрадь и еще не совсем понимая, чем этот архив может быть ему полезен и интересен.
– Не только счета и письма, сударь… – Елена Ивановна терпеливо ждала, что он все же заметит нечто, укрывшееся от поверхностного взгляда.
– А, вижу! – Сергея Александровича что-то привлекло, заинтересовало, он приблизил тетрадь к глазам. – Только почерк уж больно…торопливый… О чем это? О чем ваш муж здесь пишет?
Елена Ивановна и матушка Мария переглянулись, уступая друг дружке право поведать гостю то, что его наверняка обрадует, а то и вовсе осчастливит. Наконец Елена Ивановна произнесла с особым, значительным, затаенно горделивым выражением:
– А о том, что слышал от батюшки Серафима. Его подлинные слова тут в точности переданы.
И тут-то Сергей Александрович сразу все понял, уразумел…
Так короб с бумагами покойного Николая Александровича Мотовилова оказался у Нилуса: он его тогда из Дивеева-то и увез. Напоследок Елена Ивановна показала Сергею Александровичу прижизненный портрет старца, снятый с него по усиленной просьбе ее мужа (старец долго не соглашался). В мантии и камилавке, опираясь о посох, он смотрит вдаль, провидя будущее России. Долго разглядывал его Нилус…
Короб же увез к себе в деревню как величайшую драгоценность, ниспосланный свыше дар, счастливое обретение. Счастливое потому, что имел Сергей Александрович прирожденную страсть к писательству, по натуре был книжник, искатель, неутомимый собиратель и цену документальным свидетельствам знал – тем более свидетельствам о благоговейно чтимом им старце Серафиме, который исцелил его от тяжкого недуга (исполненный благодарности за это, он и приехал в Дивеево).
Дома, перед распахнутым в сад окном, под упоенное щелканье, цокот и звонкие рулады птиц он стал неспешно разбирать бумаги. Каждую подолгу держал в руках, разглаживал морщинки, разгибал уголки. Пристально вглядывался, вчитывался с лупой в руках, расшифровывал по буквице лихорадочные, взметенные каракули, как штабной шифровальщик разгадывает мудреную тайнопись. Ведь ревностный «служка Серафимов» старался угнаться за речью старца, спешил, и целая фраза вытягивалась у него в сплошную нитку, почти без очертаний букв, слова превращались в прочерки, так что ничего прочесть было невозможно, и Сергей Александрович лишь напрасно щурил, а затем вытирал платком слезившиеся от напряжения глаза. Решительно невозможно. Пустая затея. Ничего не выйдет. Подступало отчаянье и вдруг… нисходило прозрение, осеняла счастливая догадка, и то ли ангел высветлял то, что казалось темным и неразборчивым на бумаге, то ли сам батюшка Серафим тайным лучиком высвечивал…
В итоге Сергей Александрович расшифровал, заново аккуратно переписал, выбелил черновые записи Мотовилова. И рассмеялся, довольный, заметив у себя в бороде голубиную пушинку – напоминание о том, как расчищал короб, выгребал из него мелкий сор и труху. Составил опись бумаг – по названиям и сам поразился тому, какие там сокровища, жемчужины, чистейший бисер: беседы, поучения, предсказания и пророчества богоносного Серафима.
Вот эти – о будущем Дивеева, как отстроится оно, украсится, засверкает куполами соборов, а перед концом времен даже станет Лаврой. Эти – о судьбах царской династии, будущих венценосцев русских и самой России: хоть и кровью умоется, но Господь до конца погибнуть ей не даст, ради Православия ее сохранит. Старец Серафим предсказывал и Крымскую войну, и революционный пожар, и гражданскую смуту, когда брат встанет на брата, и гибель тысяч невинных, в безымянных ямах погребенных, и неслыханные по своей жестокости гонения на церковь.
