Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа
Все это, может быть, и красиво, но безбожно, и потому бессмысленно.
Плач свой оставь, Киферея, умерь свое горе и слезы:
Ведь и в грядущем году снова плакать придется, —
глупо утешает Бион.
Так же как в поздних Адониях, вся метафизика таинства здесь опрокинута: «исчезновению» бога, aphanismos, предшествует его «нахождение», heuresis, как будто сначала воскрес, а потом опять умер; плач после радости, после временной жизни вечная смерть (Vellay, 148–151); смрад тлена сквозь благовонную масть погребения. Все эти поэты упадка – над мифом, как нечистые мухи – над перезрелым и уже загнившим плодом.
Х
В росписи помпейского домика, Casa d’Adone, бог, похожий на римского кинеда, «альфонса», по-нашему, умирает в объятьях богини – Субуррской сводни, и льющуюся кровь из раны его вытирают полотенцами Эроты, напоминающие тех гнусных «рыбок» в лазурных банях Капреи, которыми разжигал свою похоть дряхлый Тиберий (H. Brugsch. Die Adonisklage und das Linoslied, 1852, p. 8). Серного дождя и пепла стоила Помпея-Содом.
Может быть, наглядевшись на такие картинки и начитавшись таких идиллий, императрица Юлия Домна и шепнула сыну своему, Каракалле, на ложе кровосмешения: «Si libet, licet, если хочешь, можешь!»
XI
Благочестивые люди все еще упорно ищут смысла в мифе – жизни в трупе; но лучше б не искали: мнимый смысл хуже бессмыслицы.
«Жатву созревших плодов означает убиение Адониса» – по Аммиану Марцеллину (Ammian Marcell., Hist., XXII, 9), а по бл. Иерониму, Адонис умирающий – в хлебном семени, а воскресающий – в колосе (Hieronym., ad Ezech, 8. – Movers, Die Phönizier, 1841, p. 208–209).
Вся религия Адониса – только «земледельческий культ плодородья», – это нелепое кощунство останется незыблемым от V века до XX. Ну, конечно, Адонис – хлебный злак, умирающий и воскресающий, но совсем не в том смысле, как думают «натуралисты», от бл. Иеронима до Фразера (J. G. Frazer, Adonis, Attis, Osiris, 1906), а в том, как учит ап. Павел: «Что ты съешь, не оживет, если не умрет... Так, и при воскресении мертвых... Говорю вам тайну» (I Кор., 15, 36–42). «Тайна» эта и сделалась «тщетною», увы, не только в древних Адониях.
XII
Если вся религия страдающего Бога – перворелигия всего человечества – «земледельческий культ плодородья», и ничего больше, то зачем глиняные чаши и черепки с хлебными злаками выставляются нарочно на самом припеке, у стен домов, и обильно поливаются водою, так чтобы зелень как можно скорее взошла и увяла? зачем среди них сажают латук, «яство умерших», скопческий злак, «отнимающий силу чародея»? зачем кладет Афродита мертвое тело Адониса на «латуковое ложе»? зачем кидаются проросшие семена Адонисовых садиков не в плодородную землю, а в бесплодное море и в бездонные колодцы, устья преисподней? (Langrange, 244. – Movers, 200. – Brugsch, 4. – С. P. Tiele, La religion des Phéniciens, 1881, p. 184.) И что, наконец, значит миф, сохраненный Дамасцием, о боге Эшмуне, ханаанском Адонисе, оскопившемся крито-эгейскою двуострою секирою, labrys, чтобы избегнуть любовных преследований богини Астронойи – Астарты Звездной – той же Афродиты Небесной, Урании? (Dussaud, Notes de Mythologie Syrienne, 1903, p. 155. – Tiele, 200. – Damascius ap. Phot. Biblioth., 242. – Fr. Lenormant, Cabiri, 773.) Здесь мнимый «бог плодородья» превращается в настоящего бога скопцов, Аттиса. Можно ли представить себе что-нибудь, менее похожее на «культ плодородья»?
XIII
Умные уже не знают, не верят, но все еще верят и знают глупые.
В самом конце весны, в начале летнего зноя, когда вянут травы, и наливается колос, в «страстную седьмицу» Адоний, по всему побережью и островам Средиземного моря, целые города оглашаются надгробными плачами женщин, thrênoi, adonidia, под глухие гулы тимпанов и пронзительные визги флейт: «ai, ai, Adonis!» (Lagrange, Etudes sur les religions Sémitiques, 1905, p. 244. – Vellay, 144.)
«Всюду слышались причитания и завывания плакальщиц, с похоронной музыкой, ululabilis undique planctus et lugubres sonus audiebantur» (Ammian Marcell., XXII, 9).
Что, Киприда, творить нам велишь?
Никнет Адонис...
Бейте в перси, плачьте, девы, по нем,
Рвите хитоны!
Мертвое тело бога, восковое или глиняное изваяние, увитое повязками, умащенное благовоньями, убранное цветами, кладут на гробовое ложе, и девушки рыдают над ним, как над только что умершим братом или возлюбленным (Lagrange, 244. – Vellay, 144).
«Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо, если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» (Лук. 22, 28–31.) Дщери не только иерусалимские, но и вавилонские, египетские, критские, а может быть, и маянские, видя Иисуса, несущего крест на Голгофу, поняли бы, что зеленеющее Дерево Жизни, которого люди искали от начала мира и чью только тень находили, наконец, найдено.
XIV
Кружится, кружится, что-то чудесное над одною точкою Св. Земли, постепенно суживая круги, как орел, готовый пасть на добычу.
«Адонисовым святилищем», Adônidos hiera, как называет Страбон Библос, можно бы назвать и весь Ханаан. Прежде чем Израиль вступил в него, здесь уже поклонялись Адонису крито-эгейскому, Таммузу вавилонскому, Озирису египетскому (Vellay, 36. – Moret, 84. – Sethe, Aegyptische Zeitschrift, XLV, p. 12–14). Слышится плач на полях Мегиддонских, в Гадад-Риммоне, Adad-Ramman, городе, посвященном Адонису-Таммузу: «Воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце... Подымется великий плач в Иерусалиме, как плач... на полях Мегиддонских» (Зах. 12, 9–12). – «Дух поднял меня и принес в Иерусалим (во храм)... во врата дома Господня, которые к полуночи, и вот, там сидят жены, плачущие по Таммузу» (Иез. 8, 3, 14).
Плачем этим наполнен весь Ханаан. Семь дней плача, а на восьмой – радостный клич: «Жив Адонис! Адонис воскрес!» (Vellay, 136.)
XV
Каждую весну, на горных лугах Ливана, цветут подснежники не белые, как наши, а красные, – «кровь Адониса», анемоны; расцветут и на лугах Галилейских, у ног Иисусовых, поцелуют босые ноги Назаретского Плотника. «Царь Соломон, во славе своей, не одевался так, как всякая из них», – сказано не о наших белых, гордых лилиях, а об этих смиренных, красных цветах Адониса.
XVI
Каждую весну, к началу «страстной седьмицы» – Адоний, горные потоки Ливана, усиленные таянием снегов и внезапными ливнями, краснеют от размываемой железисто-суриковой глины берегов. Это чудо «Адонисовой крови» означает, что бог убит вепрем в горах. Нынешний Nahr-Ibrahim, древний Adônis, горная речка у Библоса, несет красную воду в море, где, смешиваясь с морской водой очень медленно, по причине в эту пору года обычно с моря дующих ветров, оставляет у берега длинную красную в голубой воде, кайму (Е. Renan. Mission en Phénicie, 1867, p. 283. – Pseudo-Lue., de Syria, dea).
Тень подобна телу: первый мир крещен водою потопа, второй – Голгофскою Кровью; вот почему кровь в воде, – вечной зари багрянец в небесной лазури средиземно-атлантических волн.
XVII
Как в сверкающий под зажигательным стеклом фокус, в одну точку Св. Земли направлены четыре луча с четырех концов света: с юга, из Египта, луч Сына, Озириса; с севера, из Хеттеи, луч Матери, Кибелы; с востока, из Вавилона, луч Отца, Эа; и с запада, из Крито-Эгеи, троичный луч – Отца, Сына и Матери. А зажигаемая точка – Вифлеемская Звезда.
XVIII
«Наше и всей земли ныне славнейшее место, Вифлеем, о нем же псалмопевец поет: „Истина возникла из земли“, – осенялось некогда рощей Таммуза-Адониса, и в том самом вертепе, где плакал Младенец Христос, оплакивался Венерин возлюбленный, ubi quondam Christus parvulus vagiit, Veneris amasius plangebatur», – вспоминает бл. Иероним (St. Hieronym., epist. 49, ad Paulin).
Белой магии магов, волхвов, ведет звезда египетской Изиды, крито-эгейской Ма-Кибелы, вавилонской Иштарь-Мами, а может быть, и юкатанской Майи, – в Вифлеемский вертеп, к Иисусу Младенцу и Матери.
XIX
«Женщина принесла алавастровый сосуд с миром и, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и умащала миром». – «И дом наполнился благоуханием». – «Видя это, Фарисей сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к нему, ибо она грешница». – «И роптали на нее. Но Иисус сказал: оставьте ее; что ее смущаете? Она сделала, что могла: предварила помазать тело мое к погребению». – «Ей же сказал: прощаются тебе грехи; вера твоя спасла тебя; иди с миром» (Лук. 7, 37–48. – Ио. 12, 3. – Мрк. 12. – Мтф. 26, 6–12).
Грешница-жена – вся языческая древность, алавастровый сосуд мира – мистерия, а благоухание на теле Господа – цветы Мирры – Адонис.
6. Распятый Эрос
I
Бог или человек, распятый на кресте, изображен на гематитовой печати перстня – одном из тех «магических» камней, какие употреблялись у гностиков II–III веков по Р. X. Трудно понять по очень смутному облику нагого полудетского, полудевичьего тела, кто это, женщина, мужчина или андрогин. Два огромных гвоздя, не пронзая ног распятого, вбиты, шапками врозь, у подножья креста; семь четырехконечных звезд расположены над ним полукругом; греческая, большими буквами, надпись гласит:
