Изабель де Андиа - Unio Mystica. Единение с Богом по Дионисию Ареопагиту
[37] Прежде всего, всё это богослову подобает и богослова достойно (ибо никто не станет, надмеваясь, хвалиться, будто видел невидимого Бога). Ибо место, где Он является, свято и божественно, а Он не перемещается и не изменяет положения, но посылает Свои силы, указывающие на Его сущность. И если подобает так говорить, (скажем), что это место есть место Его Слова, поскольку (Сам) Он никогда не производил впечатления движущегося, ибо природа Бога незыблема, недвижима, лучезарнее и проще, чем природа монады, единственного образа, подобного Ему. Моисей же представил недвижимую природу Бога как тождество монады из-за ее сущности. Всё небо было «подножие Его» и цветом подобно «сапфиру». Это подножие представляет звезды во всей их совокупности, гармонически расположенные в числовом порядке, в соразмерности и последовательности, давая постоянное подобие и образ бестелесной идеи. Ибо оно есть чувственный отпечаток, святой и светозарный, умопостигаемого неба и достойная часть упомянутой мною божественной сущности. Сказано также «как вид тверди небесной по чистоте», ибо бестелесные идеи суть светозарнейшие и чистейшие, и они участвовали сообща в сущности, которая беспримесна и всецело проста. Вот потому и сказано, что это чувственное небо отлично своею чистотой от того, что умопостигаемо[31].
Здесь Бог не назван, а творение разделено на небо умопостигаемое и небо чувственное:
а) «место Его Слова»,
б) умопостигаемое небо, образованное бестелесными идеями, которые «суть светозарнейшие и чистейшие, и они участвовали сообща в сущности, которая беспримесна и всецело проста»,
в) «подножие» – «образ бестелесной идеи».
Образец чувственного мира – «плитка» или «цоколь» из сапфира (πλίνθος согласно Септуагинте, πλινθίον по Филону), обозначающий сразу и землю, и небо: горшечную глину (terre glaise), ибо она сотворена из смеси земли и воды (Confus. 89), – чувственному взгляду она кажется устойчивой, а для умного ока она быстро влекома вращением светил (Confus. 99–100), – и небо, ибо πλινθίον, уменьшительное от πλίνθος может обозначать числовую таблицу и напоминать о гармонии светил, о порядке чувственного неба, который является образом бестелесной «формы», умопостигаемого неба (Qu. Ex. II, 37). Чувственное небо есть «чувственный отпечаток, святой и светозарный, умопостигаемого неба».
Филон различает а) «неподвижную природу Бога» – «природа Отца незыблема, недвижима, лучезарнее и проще, чем природа монады, единственного образа, подобного Ему», б) «Его силы, указывающие на Его сущность», в) чувственный мир, который есть как бы подножие Бога, властвующего над Своим творением (ὑποπόδιον происходит от τὰ ὑπὸ τοὺς πόδας αὐτοῦ – «то, что под его ногами») (Confus. 98).
Заключение1. Этапы восхождения не интересуют Филона, который не рассматривает восхождение Моисея как духовное совершенствование, но пишет Жизнь Моисея, ориентируясь на его титулы. В данном случае речь идет о его священстве (VM, II, 74).
2. Филоново определение мрака – отправная точка греческого апофатизма.
3. Определение места параллельно иудаистическим спекуляциям о месте[32].
4. Тема Моисеева посвящения будет подхвачена и Григорием, и Дионисием, причем оба используют термин μυσταγωγία. Однако Григорий придаст видению святилища христологическое значение, а Дионисий, у которого профетический аспект совершенно исчез, уже не будет говорить об этом, а отождествит боговидение со вступлением во мрак.
В. Григорий Нисский
Вернемся к четырем пунктам нашего сопоставления повествований Филона, Григория и Дионисия о Моисеевом восхождении.
1. Этапы Моисеева восхождения и этапы духовной жизниВ статье Моисей как образец и образ у Григория Нисского[33], появившейся в «Cahiers sioniens» за 1954 год, посвященных теме «Моисей как человек Завета», Жан Даниэлу различает два типа экзегезы жизни Моисея: экзегезу агадическую и экзегезу типологическую. В агадической, или паренетической, экзегезе добродетели Моисея, понимаемые в буквальном смысле, предлагаются христианам в качестве образца для подражания. В типологической экзегезе Моисей выступает как образ (τύπος) Христа, а события его жизни – как образы событий жизни Христовой. Эти два вида экзегезы встречаются в сочинениях Григория Нисского, в частности, в его жизнеописаниях Моисея.
1. 1. «О надписании псалмов»
Самая ранняя «жизнь Моисея» содержится в трактате О надписании псалмов[34]. В связи с названием Псалма 89 Молитва Моисея, человека Божия Григорий прослеживает жизнь Законодателя:
Таков был оный великий Моисей, о котором слышим, что добровольно отверг он царское достоинство, как бы некий прах, отрясенный ступнею ног (Евр 11,24–27), будучи сорока лет, отлучил себя от общения с людьми, и живя один сам с собою (μόνος μόνῳ), в безмолвии (ἡσυχία) неразвлекаемо погружался в созерцание невидимого (τῇ θεωρίᾳ τῶν ἀοράτων ἐνατενίζων); после чего озарен был светом неизреченным (Исх 3, 2), и отрешил душевные стопы от кожаной и мертвой обуви; египетское войско и мучителя истребил одна за другою последовавшими казнями, Израиля же от мучительства освободил светом и водою. Для него после Египта все время было одним непрерывным днем, потому что ночь не отемняла его мраком (…), острозрителен был в Божественном мраке, и видел в нем Невидимого (…); и кончина его, как повествуется, была выше жизни; взошедши на вершину горы, ни следа, ни памяти земной скорби не оставил он миру, от времени не переменил красивых черт лица, но в изменяемом естестве сохранил неизменность красоты[35].
Именно у Филона заимствует Григорий Моисеево презрение к царскому достоинству (Жизнь Моисея 127, 3)[36]; отшельнический характер его пребывания в Аравии (131, 9), удаление от толпы и ἡσυχία [покой, безмолвие] (131, 17); его жизнь «наедине» с самим собою (μόνος μόνῳ) близка к Плотинову идеалу бегства единого к Единому (φυγὴ μόνου πρὸς μόνον)[37].
Далее в тексте прямо говорится о восхождениях Моисея:
Он-то служит началовождем в четвертом восхождении[38], и вместе с собою возносит того, кто, пройдя уже три указанные прежде степени, соделался великим. Ибо кто на сей высоте, тот некоторым образом стоит на общем пределе (μεθόριος) изменяемого и Неизменяемого естества, и соответственно сему посредствует (μεσιτεύει) между крайностями, Богу принося моления за изменившихся по причине греха, помилование же передавая от Превысшей власти имеющим нужду в помиловании. Посему и из сего можем дознать, что, чем более далек кто от перстного и земного, тем паче приближается к Естеству, превосходящему всякий ум, и благотворностию (εὐποιΐα) уподобляется Божеству, делая то, что свойственно естеству Божественному; свойственным же называю благотворить всякому, имеющему нужду в благотворении (457 BC)[39].
Высота, на которой стоит Моисей, есть «предел», или «граница» (μεθόριος)[40] «изменяемого и Неизменяемого естества», выполняемая им роль посредника (μεσιτεύει) «между крайностями», основанная на общей аксиоме: «чем более далек кто от перстного и земного, тем паче приближается к Естеству, превосходящему всякий ум».
Однако Филон уже представлял Моисея «посредником» (μεσίτης) между Богом и еврейским народом, а в его трактате Особые законы можно найти выражения «предел» (μεθόριος) и «промежуток» (μέσος)[41], отнесенные к первосвященнику:
На самом деле закон подразумевает, что он одарен более высокой природой, чем человеческая, что он ближе к природе Божественной, на границе между ними, дабы люди располагали ходатаем, чтобы снискать себе благосклонность Божию (ἐγγυτέρω προσιόντα τῆς θείας φύσεως, μεθόριον, εἰ δεῖ τἀληθές λέγειν, ἀμφοῖν, ἵνα διὰ μέσου τινὸς ἄνθρωποι μὲν ἱλασκωνται θεόν), а Бог – помощником, дабы даровать и распределять людям Свои милости (Spec. leg. I, 116)[42].
«Предел», или «граница» (μεθόριος), между божественной и человеческой природой – это уже не только «высота» Синая, но и сам первосвященник, подражающий божественной природе своей «благотворностью» (εὐποιΐα).
1.2. «Слово в день памяти Василия Великого»
Образец первосвященника и епископа – это Василий Великий, которого Григорий в своем Слове в день памяти во многих отношениях уподобляет Моисею[43], также бывшему законодателем:
Великий Моисей есть общий пример для всех стремящихся к добродетели, и не погрешит тот, кто целью своей жизни сделал бы подражание добродетелям законодателя…
Часто мы видели его и находящимся внутри «мрака, где был Бог», ибо незримое для других ему постижимым делало тайноводство Духа (μυσταγωγία τοῦ πνεύματος), так что, казалось, он находится в области того мрака, которым покрывается (ἐναποκρύπτεται) слово о Боге[44].
