Киприан Керн - «Взгляните на лилии полевые…» Курс лекций по литургическому богословию
«Дева днесь Пресущественнаго раждает и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог».
О предивный и пречудный сладкопевче Романе! В память этого события во дворце Василевса при царской трапезе долгое время сохранялась традиция пения этой песни.
* * *
За этим скромным и смиренным образом встает другой, величайший художник, столп истинной веры, святой Иоанн Дамаскин. По значению своему это фигура затмившая своим величием многих. Это тот, кого Церковь уподобляет Давиду, «наставник Православия», «учитель благочестия и чистоты», «светильник вселенной», тот, кто Церковь Святую «уяснил песнями».
Ecclesiae Sanctae lumen, как выражается латинская церковная поэзия. Так же, как и Косьма, он ушел от мира и прелестей его, расточил богатство, дал Богу взаймы, как говорит песнь церковная, и в лавре св. Саввы слагал свои песни на берегах Кедронского потока, украшая творениями своими церковную сокровищницу. Святой Иоанн сложил весь круг седмичного богослужения, создал осьмогласное пение. Великий художник слова и духа, борец за святые иконы и Веру Православную, обличитель «Несториева разделения», «Севирова слияния, единовольнаго пребезумия» (т. е. монофилитства), сопротивник ересей и врагов Христовых навеки связал себя с пречудным именем Богоматери Троеручицы. В его дивных «догматиках», поемых на вечерне, заключена вся полнота церковного учения. По ним лучше, нежели по ученым догматическим трактатам кабинетных богословов, постигается сокровенный смысл божественной тайны воплощения.
Вся история Христовой Церкви, все течение православной красоты связано с ними, этими угодниками и житиями их. И проходят перед мысленным взором эти лики, целые сонмы духоносных иноков, схимников и святителей. Из Фивейской и Нитрийской пустынь, из Иерусалима, Синая, Палестины, из Студийского монастыря. Те, что
«проидоша в милотех и козиих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени; их же не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных».
(Евр. 11, 37–38). От радостей мира сего ушедшие для познания немирской жизни, для лицезрения не этого, не земного света, ушедшие для молитвы за этот мир; «от мирской жизни к мировой», ушедшие туда, где стирается граница между небом и землею, между ангелами и человеками, туда, где «всяческая веселятся, небесная вкупе и земная, Ангели и человецы смешаются, идеже бо Царево пришествие, и чин приходит» [7], в молитвах и песнопениях познавшие невещественную красоту и нам ее завещавшие. Возрастившие своими благоговейными трудами вертоград истинного богопознания, дивные «молитвенные крины», отражение невещественного мира горней славы.
«Радуйся, Египте верный, радуйся, Ливие преподобная, радуйся, Фиваида избранная; радуйся, всякое место и граде и страно, гражданы Царства Небеснаго, воспитавшая и сих в воздержании и трудех возрастившая, и совершенныя мужи желаний Богу показавшая. Сии светила душ наших явившася; сами чудес зарею и дел знаменьми, просиявшие мысленно во вся концы; к тем возопим: отцы блаженные, молите спастися нам.» [8]
Из загадочной Византии, обвеянной пряным и тяжелым ароматом своих дворцов и монастырей, веет дух православности и церковности. Византия, чья история представляет собой сплошную златотканую парчу из дивных цветов и шелков, усеянную камнями, насыщенную сгущенным воздухом богословских споров, самых ужасных богоотступных ересей и самого чистого, адамантового Православия. Византийская колыбель Православия возрастила дух чистого Христова учения и создала эту сокровищницу красоты. Византия — второй Рим, после которого будет всего лишь один, третий, а четвертому не быти! Третий Рим, Царственный Град, Москва, Святая Русь! После Палестины, где все обвеяно атмосферой святости и святыми воспоминаниями Христовых страданий, и справедливо носящей имя Святой Земли, после нее всего лишь одна Земля — Русь — дерзнула назваться Святой. Она выносила в себе, в сердце своем выстрадала и сохранила православное сияние учения Христова. Последний Рим!… На всем протяжении Святой Руси создавалось и воспитывалось почитание этой красоты, дух настоящей православной церковности. Киевские пещеры, Соловки, Валаам, Макарьев, Саров, Оптина, Глинская, Софрониева пустыни. Какие все имена-то! Отсюда — знаменитые и вековые «знаменные», «киевские», «греческие» распевы. Здесь, по этим обителям, продолжилось нашими боголюбивыми иноками собирание и украшение сокровищницы Слова и Духа. К принятым из Византии стихам и молитвам добавлялись все новые и новые молитвы. Русская музыкальная душа переработала заунывный, воющий напев греков, создала свою церковную музыку. Честные отцы, «собеседники ангелов», боголюбезные иноки, стяжавшие в сердце своем Бога, оставили нам творения духа своего, дополнили эти толстые книги, трудолюбивою рукою вписывая в них сокровенные словеса своих молитв Богу, навеянных Самим Утешителем. Церковь каждодневно на протяжении целого года, вспоминая их светлую память, возносит их Богу. Оживают черно-красные строки, и от закапанных воском славянских букв возносятся, как дым кадильный, ко Господу слова хваления: «Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила!…»
* * *
…Я оторвался от книги. Поднял глаза и снова встретился с испытующим взглядом Спасителева Лика. Красная лампадка бросала отблеск на Него. Хотелось молча, долго-долго смотреть на Него и в этом порыве забыть все, замолкнуть, застыть. За окном качалась золотая ветка. Душа была переполнена такими разнообразными чувствами…
Непросто писались эти слова. С особой громадной подготовкой, с духовным напряжением приступал инок к своему подвигу стихосложения. Упорным постом и молитвой доходил он до особого состояния озарения духа своего и только тогда с полнейшим смирением и сознанием своей греховности начинал свое послушание о Господе. Упорным постом начинали Рублев, Дионисий и Прокопий Чирин свои иконописные подвиги, и после сокрушенной молитвы из-под их кисти выходили эти дерзновенные изображения лика Спасителя, Богоматери и Бесплотных Сил, целые философские системы, целые догматы в красках. Икона — это уже не искусство, это иная действительность. Подобно ей, песнопения, вышедшие из глубины иноческого сердца — уже не простые слова. Церковь их считает своими, повторяет их сокровенный смысл на каждом богослужении. Устами Церкви возносимые к Богу, они являются словами не этого мира, содержание их — не обычная человеческая истина, а богодухновенная полнота церковного познания. Они — материал и средство для нашего изучения богословия. Это особенно ясно видно в так называемых «анатолиевых» стихирах на «Господи, воззвах», создавшихся в период наижестчайшиых христологических споров, в божественных догматиках, написанных Иоанном Дамаскиным. «В Церкви все чудо, — говорит отец Павел Флоренский, — и таинство — чудо, и водосвятный молебен — чудо, и каждая икона — чудо, и каждое песнопение — не что иное, как чудо. Да, все чудо в Церкви, ибо все, что ни есть в Ее жизни — благодатно, а благодать Божия и есть то единственное, что достойно наименования чуда». [9]
Верно! И правы те наши богословы, которые говорят о необходимости разработки нашего «литургического богословия», то есть систематизации богословских идей нашего богослужения; ведь именно тут — живое самосознание Церкви, ибо «богослужение есть цвет церковной жизни и вместе с тем корень и семя ее». [10]
Какая бездонная глубина, какое широкое поле для исследования и изучения нашего Православия. Создаваясь в противовес протестантским и латинским ученым трудам, наша богословская наука в большинстве случаев была построена сообразно с этими системами. Подлинные глубины церковной жизни, плоды православного богопознания, неотравленные западным ядом, свободные от схоластики, которые выражены в этих книгах, лежат под спудом и неизвестны нам. Они похоронены в неизвестных и непривычных современному человеку, непонятных светским людям толстых Минеях и Триодях на клиросах церквей и монастырей. И только боголюбивым инокам они открыты, и токмо в душе, смиренно ищущей света и красоты, они распускаются дивными кринами неизреченного по глубине смысла.
Не знаем мы их, не хотим знать. Не понимаем мы славянского языка и не разумеем читаемого в Церкви. Смиренно, со тщанием постараемся проникнуть в чудесную глубину этих книг и искать в них те прекрасные «глаголы вечной жизни».
«Не мудростью и богатством да хвалится смертный своим, но верою Господнею, православно взывая Христу Богу».
