Илья Ильин - Основы Христианской Культуры
Ныне это должно считаться аксиомой всякой культуры и особенно христианской культуры. Так, нравственное состояние человека ценится не по его материальным последствиям и не по внешней пользе, из него проистекающей, но по внутреннему состоянию души и сердца человека, его переживающего. Так, произведение искусства художественно не тогда, когда эффектна и оригинальна его эстетическая материя8, но тогда, когда оно верно своему сокровенному, духовному предмету. Так, внешняя точность научного описания есть только начало истинного знания. Так, право и государство жизненны и верны именно там и только там, где на высоте пребывает живое правосознание людей. Так, все хозяйственные вопросы и затруднения разрешаются именно изнутри, - через воспитание людей к братству и справедливости; ибо так воспитанные люди найдут и внешние формы братской жизни. Культура творится изнутри; она есть создание души и духа: христианскую культуру может творить только христиански укрепленная душа.
2. Дух христианства есть дух любви. "Бог есть любовь" (1 Иоан. 4,8).
Это означает, что Христос указал в любви последний и безусловный первоисточник всякого творчества, а следовательно и всякой культуры. Ибо культура творит и утверждает; она произносит некое приемлющее и пребывающее "да". Любовь же есть первая и величайшая способность - принимать, утверждать и творить В любви любящий сливается, духовно срастается с любимым предметом; он приемлет его силою художественного отождествления и самоутраты, он отдает себя ему и принимает его в себя. Возникает новое, подобно тому, как в браке и деторождении; создание же нового есть творчество
При этом любовь противопоставляется сразу - и отвлеченному рассудку, и черствой воле, и холодному воображению, и земной похоти. Но противопоставляется так, что все эти способности, подчиняясь любви и насыщаясь ею, обновляются и перерождаются. Мысль, движимая любовью, становится силою разума, прилепляется к познаваемому предмету и дает настоящее знание. Воля, рожденная из любви, становится совестною, благородною волею и оказывается источником настоящих христиански-героических поступков. Воображение теряет свой холод, перестает быть праздной и безразличной игрой, загорается духовным огнем, и начинает воистину видеть и творить. А земная похоть, в просторечии именуемая любовью, не заслуживает этого имени; но, проникнутая любовью, она перестает быть элементарною, страстною одержимостью и начинает осуществлять законы духа.
Вот почему христианин не верит в культуру без любви. Любовь к Богу есть для него источник веры. Брак оправдывается в его глазах любовью. Он не возлагает надежд на ученого, которым владеет не любовь к изучаемому предмету, а пустое и жадное любопытство Он не ценит черствой благотворительности. Он не в состоянии наслаждаться холодным, праздно играющим, хотя бы и ярко-назойливым искусством. Он не ждет разрешения социального вопроса от классовой ненависти или хитро-расчетливого интереса. И в самую политическую жизнь он вносит начало любви - любви к родине, к нации, к государю. Он требует милости от суда; человечности в обращении с ребенком и солдатом; и умеет жалеть бессрочного каторжника, осужденного за зверство.
Христианин знает по внутреннему опыту, что "любовь от Бога" (1 Иоан. 4,7.) и вместе с Ап. Иоанном твердо верит, что "всякий любящий рожден от Бога и знает Бога" (1 Иоан. 4,7. срв. 2, 29 и 4,16).
3. Далее, дух христианства есть дух созерцания; он учит нас "смотреть" в чувственно "невидимое" (2 Кор. 4,18. Евр. 11,27) и обещает нам, что "чистые сердцем," живущие в "мире" и "святости" "увидят Господа" "лицом к лицу" (Мф. 5,8; 1 Кор.13,12; 1 Иоан. 3,2; Евр. 12,14; ср. Иоан. 12,45;14,7).
Бог открывается оку духа: Он есть Свет (Иоан. 9,5; 1 Иоан. 1,5). Этот свет надо увидеть внутренним нечувственным зрением; это нетелесное зрение (срв. 2 Кор. 5,6-8) возводит нас к Богу. Христианство учит обращаться к Богу не отвлеченным, логическим умствованием; и не волевым напряжением, пытающимся понудить себя к вере. а непосредственным созерцанием, осуществляемым оком сердца. Бог открывается тому, кто обращает к Нему око своей любви. И человеческий дух призван увидеть Бога так, как глаз видит свет - с той же естественностью, непосредственностью, непринудительностью, радостью, благодарением и успокоением. Вот почему люди с "огрубевшим сердцем" и "сомкнутыми глазами" (Мф. 13,15) не увидят Бога и не уверуют, но пребудут слепы (ср., напр., Мф. 13,15; 15,14; 23,17; 23,26. Иоан. 9,39,41 и др.). Вот почему сказано: Я "пришел" "в мир сей," "чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы" (Иоан. 9,39 и сл.); и еще: "И отныне вы знаете Его и видели Его" (Иоан. 14,7). И потому ученики Христа именуются "сынами света" и "чадами света" (Иоан. 12,36; Еф. 5,8-11).
Христианская вера загорается в духовной очевидности, испытываемой оком сердца. А эта очевидность есть дело Божественного откровения и внутренней свободы человека. Поэтому дело веры есть дело свободного узрения и никакого насилия не терпит; насаждение же веры насилием, страхом и кровью всегда оставалось антихристианским соблазном.
Согласно этому, у человека имеется особая, невынудимая сила духовного, сердечного созерцания, которой дано видеть Бога и узнавать все божественное в мире. Эту силу созерцания христианство даровало и завещало всей человеческой культуре. Именно ею добываются высшие, благодатные синтезы в науке; именно она творит всякое истинно-художественное искусство; ею осуществляется акт нравственной совести; из нее вырастает естественно-правовая интуиция; ею руководились все великие, гениальные реформаторы государства и хозяйства. Сама же по себе она есть не что иное, как молитвенное обращение к Богу. И потому мы можем сказать: христианство завещало людям строить культуру, исходя из молитвенного созерцания и пребывая в нем.
4. Далее, дух христианства есть дух живого творческого содержания, а не формы, не отвлеченных мерил и не "ветхой буквы" (Римл. 7,6.). Не в том смысле, чтобы вовсе не ценилось начало "формы," т.е. предела, закона, свершения и завершенности: но в том смысле, что отметается начало пустой, отвлеченной, самодовлеющей формы, лишенной насыщающего ее и освящающего ее содержания. Именно в этом смысле надлежит понимать слова Христа: "не нарушить (Закон) пришел Я, но исполнить" (Мф. 5,17); ибо в греческом оригинале употреблено выражение "" , что значит "наполнить." Так в христианстве закон не отметается, но "наполняется живым и глубоким содержанием духа," так что "форма" перестает быть "формою," а становится живым способом содержательной жизни, добродетелью, художеством, знанием, правотою, - всею полнотою и богатством культурного бытия.
Вот почему христианин относится с недоверием ко всему и ко всякому делу, где обнаруживается, или начинает преобладать "формализм", "механичность", "законничество", "буква" и т. д. Ибо формализм искажает все, во что он внедряется. От него мервеют наука и искусство. От него вырождается управление, суд и юриспруденция. Не благодатна и не жизненна формальная мораль. Для воспитания, преподавания и службы формализм убийственен. И пустая форма семьи, не наполненная любовью и духом, не осуществляет своего назначения. Тогда "форма" оказывается пустою видимостью, отвлеченною схемою, мертвящею черствостью, фарисейским лицемерием. И потому формализация и механизация культуры - противоречит христианскому духу и свидетельствует о ее вырождении. Христианин ищет не пустой формы, а наполненной; он ищет не мертвого механизма, а органической жизни во всей ее таинственности, во всех ее таинствах; он жаждет формы, рожденной из глубокого духовно насыщенного содержания. Он ищет искренней формы. Он хочет быть, а не казаться. Ему заповедана свобода, а не законничество; и потому законность вне духа, искренности и свободы не трогает его сердца.
5. Дух христианства есть дух совершенствования. "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный" (Мф. 5,48).
Это не значит, что христианин считает себя "совершенным" или по крайней мере "близким к совершенству" существом, - вопреки всякому трезвению и смирению. Но это значит, что христианин имеет перед своим духовным взором Божие совершенство, которым он и измеряет все житейские дела и жизненные обстояния. Он учится и научается отличать "нравящееся", приятное", "дающее наслаждение", "полезное" от того, что на самом деле хорошо, что объективно-совершенно - и именно потому истинно, нравственно, художественно, справедливо, героично; и, научившись различать эти два ряда ценностей, он умеет прилепляться именно к совершенному, предпочитать его, добиваться его, служить ему, беречь его, насаждать его и в случае надобности умирать за него. Христианин не только созерцает Совершенство, но и себе вменяет в обязанность совершенствование: отсюда у него живой опыт греха и чувство собственной недостойности; он судит себя, обличает, кается и очищается; и в каждом деле, в каждом поступке своем вопрошает о совершенном и зовет себя к нему.
