Николай Коняев - Дальний приход (сборник)
— Ну, что ж… — говорю. — Раз покаялась, то у меня на тебя зла нет. А перед Богом покаяться приходи в церковь, на исповедь!
— Спасибочки, — говорит, — батюшка! Обязательно приду. А это возьмите, это от всего сердца я. Откушайте, пожалуйста.
Взял я сушеную рыбу, баночку с грибами, и вот с грибами этими такая нехорошая история приключилась.
Матушка как раз вечерять собирала.
Картошечка молодая отварена у нее была. Лучку в огороде нарвала. А тут грибки. Обрадовалась она, когда их увидела. Как раз, говорит, к постной трапезе…
Ну, накрыли мы на стол. Помолились, как положено. А матушка, я еще тогда внимание на это обратил, как-то невнимательно к молитве отнеслась. Пока я молился, что-то на столе поправляла. Благословил я трапезу, сели мы вечерять…
В общем, через два часа увезли мою матушку с сильнейшим отравлением. Слава богу, в больнице откачали ее бедную.
Я только к утру и вернулся домой. Как же так, думаю, вместе с женою эти грибочки ел, а совсем ничего и не почувствовал, даже расстройства желудка не случилось…
Помолился я Богу, попросил в молитве жену за невнимание простить. Потом думал прилечь отдохнуть, а тут сушеная рыба на глаза попалась. Только уже и не рыба, а какое-то месиво из копошащихся червей. Перекрестил я подарок этот, снес в отхожее место, выкинул… И домой уже не стал заходить. Пошел, церковь открыл, молюсь там.
— Прости, — говорю, — Господи, меня грешного. Что же я удумал-то такое. Своим умом да хитростью с силою этой черной бороться! Сам себя, дурак я этакий, и перехитрил. Прости меня, окаянного, что в силе Твоей, в теплом Твоем заступничестве вроде как усомнился…
Ну, и после этого как рукой сняло.
И черные кошки куда-то пропали. И блазниться перестало.
Чуть что, только почувствую — сразу в церковь. Помолюсь, и снова покой на душе, тишь…
2А матушка долго в больнице лежала. Уже совсем осень была, когда ее выписали. И хотя не напоминал я ей про то невнимание к молитве, но она, бедная, сама все поняла. Только радовалась, что Господь вразумил ее. Я, видя это, тоже рассказал про Божие вразумление. И про хитрость свою, и про молитву. Матушка меня поняла.
И вот однажды, только поужинал я, из церкви вернувшись, матушка и говорит мне:
— Пойди, отец. Посмотри. Там у крылечка женщина стоит какая-то. Вроде как насчет отпевания тебя спросить хочет. Очень просила тебя выйти.
Ну, я думаю, приехала издалека, к службе не попала, надо идти.
Оделся, выхожу на крылечко, а никакой женщины нет. Только дохлая кошка на крылечке лежит. Перекрестился я и, чтобы жену не пугать, отнес кошку в угол двора к отхожему месту, где ночные гости могилу-то копать начали, ну и зарыл там.
Возвращаюсь домой, матушка спрашивает:
— Договорился?
— Да… — отвечаю. — Все в порядке.
— Ну и хорошо… — матушка говорит. — Очень женщина жалкая была. Уж так просила меня, так просила, чтобы ты вышел. Слава Богу, что договорился добром.
Не стал я ничего матушке говорить, чтобы не расстраивать ее, а на следующий день, уже ближе к вечеру, «Нива» к моему дому подъезжает. Выходит мужчина, такой представительный, и говорит, что матерь помирает. Очень просила, чтобы исповедать приехал, соборовать перед смертью-то.
Ну, раз такое дело, надо ехать. Взял, что требуется, и поехал.
И вот вводят меня к умирающей… Я ее сразу признал.
— Ну-ну… — говорю. — Про грибочки, небось, свои перед смертью вспомнила?
— Чего про них вспоминать? — она отвечает. — Не потому я, батюшка, так долго мучаюсь, что грибов тебе отнесла. Страшнее я дело совершила. Невестку свою убила.
— Зачем же ты, карга старая, такое сделала? — спрашиваю у нее.
— А не любила ее… — отвечает. — Легко было, вот и сделала. Только потом тяжесть почувствовала. Теперь уже и не отпускает — так тяжело. В общем, чего говорить пустое? Для себя ничего не прошу, потому что знаю: нет для меня ничего. А невестку ты, батюшка, отпой, как положено. Настасьей звать…
— Крещеная была?
— Здесь у нас все — крещеные. А Настасью отпеть ты и жене своей обещал вчера. Не забыл еще?
— Помню, — отвечаю. — А чего сама-то не зашла в дом вчера?
— Дак зайдешь к тебе, как же… Все двери и окна зааминены. Значит, отпоешь?
— Отпою, — говорю. — Где она у вас похоронена?
— Дак во дворе у тебя! — отвечает старуха. — Сам и схоронил вчера у отхожего места. Позабыл разве?
Ничего я не сказал, перекрестился только. Потом старуху перекрестил, завыла она ужасно, закорчилась. Тут вбежал в комнату сын, который на машине меня привез, ничего не говоря, вытолкал из дома. Посадил в «Ниву» свою, отвез назад. Денег мне хотел сунуть, да я только руку для крестного знаменья поднял, он и уехал сразу…
3Священник вздохнул, завершая свой рассказ, и перекрестился.
— А Настасью эту… — спросил я. — Вы отпели?
— Отпел, — ответил священник. — Тут ведь какое дело получилось. Утром пошел я к председателю сельсовета нашего и рассказал ему, что старуха про могилу сказала. Не знаю, говорю, может, и наврала ведьма старая. А только нехорошо получится, если человек у отхожего места похоронен.
Председатель сельсовета затылок почесал, а потом и говорит, что всякое может быть. А только если мы и пустую землю раскопаем, так никакого нарушения закона не произойдет. Чего же и не выкопать яму?
В общем, раскопали мы.
Действительно, женщина там оказалась.
И главное — вроде как только сейчас и положенная.
Ну, тут пришлось в милицию сообщать. Они тело увезли на экспертизу. С меня допрос сняли…
Потом уж и не знаю, какое расследование вели. Только через несколько дней вызвал меня (это еще в прежние времена было) уполномоченный и попросил не распространяться насчет вскрытого захоронения.
— А отпеть-то ее можно будет? — спрашиваю. — Слово у меня дано, что отпою.
— Да, отпевайте, — говорит уполномоченный, — сколько хотите. Все равно ее у вас на кладбище и решено похоронить.
В общем, привезли ее в гробу к нам в церковь, отпел я рабу Божию Анастасию. Потом похоронили ее…
И вот что интересно…
Когда отпеваешь, всегда чувствуешь или тяжесть, или легкость. Это, видно, зависит от того, в чьих руках душа человека находится.
Да… Еще, бывает, тяжело отпевать тех, которых сжигают. Иногда и восемь человек отпоешь, а не устанешь так, как одного сожженного отпевая.
— А ее, Анастасию эту, легко отпевать было?
— Легко… — ответил священник. — Даже удивительно легко. Словно праведницу отпевал…
И он перекрестился.
Перекрестился и я, уже не решаясь дальше продолжать расспросы.
Петр и Павел
Отец Федор только что спустился с колокольни, где благовестил перед вечерней службой, созывая прихожан.
После резкого снежного света в храме казалось темно, только в сумерках мерцали перед образами лампады, да еще горела лампочка над прилавком, где торговали свечами и книгами.
Здесь стояли две женщины, не знакомые, не местные. Они поджидали священника. Одной нужно было отпеть сына.
— Он крещеный был? — раскрывая свидетельство о смерти, спросил отец Федор.
— Крещеный, батюшка… — ответила женщина, утирая уголком косынки заслезившиеся глаза. — Прежний батюшка и крестил, сюда привозила его…
— Сам-то ходил в храм?
— Дак он с армии пришедши недавно. Не успел, получается…
— А чем болел?
— Убили его, батюшка… Застрелили вчера Павлушу…
— Господи, помилуй… — перекрестился отец Федор. — Хоронить-то когда думаете?
Выяснив все и условившись о транспорте, отец Федор направился было к алтарю, но тут его остановила другая женщина. Была она намного моложе первой, хотя разница в возрасте замечалась только вблизи. Издали, повязанные черными платками, понурившиеся, женщины выглядели почти ровесницами:
— Не знаю, как и спросить, батюшка… — опуская голубые глаза, проговорила женщина. — Мужа моего, Петра, в тюрьму посадили… Судить будут, а кому молиться за него, не знаю…
— Кем он был?
— Фермером…
— А посадили за что?
Женщина быстро взглянула на него, и отца Федора обожгли голубые, горящие горем глаза.
— Человека он застрелил, батюшка… — опуская голову, едва слышно проговорила женщина.
И еще не рассказала она, как было совершено преступление, а отец Федор уже понял все. Вернее, не понял даже, а как бы увидел сам, что произошло в брошенной деревушке, где фермерствовал этот самый Петр, когда туда, разгоряченные выпивкой, примчались на мотоциклах Павлуша и его друзья.
Видение было мгновенным, но таким ярким, что отцу Федору показалось, будто он рассмотрел и серое, низко нависшее над избами небо, и облетевший перелесок вдали, и разрываемую колесами мотоциклов едва смерзшуюся землю, чуть присыпанную снежком. Даже рев мотоциклов услышал он, почувствовал острый запах бензиновой гари…
