Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
Я написал ему письмо, где в довольно резких морализирующих выражениях обосновывал необходимость приостановиться, меньше растрачиваться на публике, больше уединяться и отдыхать… Упрекал его в соблазненности суетой.
Вот его ответ.
ОТВЕТ
Дорогой мой Доктор! Долго и тщетно пытался к тебе прозвониться. Очень был тронут твоим письмом. Так хотелось встретиться, но, увы. <…> Я, в общем, всегда был одним и тем же. Для меня форма — условность. Я могу выполнять своё — и в плавках, и в халате (хотя его не ношу). <… > Я всегда таким же образом систематически общался с людьми. Изменилось лишь количественное соотношение. Бывало человек 30, а теперь 300 и более. Но суть одна. Цели одни. Формы — тоже. Да и ты должен помнить, у тебя же мы как‑то собирались. В моей практике это было давней системой. И на уединение, «тет-а-тет» с Богом и с собой пока хватало времени. <.„> Я не готовлюсь специально, а говорю что Бог на душу положит. И конечно, людям я не могу открывать сразу всё, что хочу. Нужны этапы. Но таблица умножения не упраздняет высшей математики. Всему свой час и свой черёд. На публике же я, повторяю, не чаще, чем в годы застоя, лишь число слушателей больше. Дипломат ли я? Не знаю. Но если да, то вполне сознательный. Этого требуют условия. Сам знаешь — какие они. И неизвестно, сколько все это продлится. Если я сейчас не сделаю того, что нужно, потом буду жалеть об упущенном времени. < …> Не так просто понять того, кто десятилетиями был посажен на короткую цепь (я не ропщу — и на этой цепи Бог давал возможность что‑то сделать).
<…> Ты прав, что времени мало. Мне, например, если проживу, активной жизни — лет 10–15. Это капля. <…>
Я сейчас живу под большим бременем, прессом. Внуки фактически оставлены на меня (дочь и Н. за рубежом). Жара, множество долгов, служб, дел, людей, дома ремонт, который тянется — уже год. Был недавно в Зап. Берлине, но вскоре же сбежал: думаю: что я тут прохлаждаюсь? Не интересно и не нужно. <…>
Я ведь работаю, как и работал, при большом противном ветре. Это не так удобно, как порой кажется. А сейчас он (особенно со стороны черносотенцев) явно крепчает. Приходится стоять прочно, расставив ноги, чтобы не сдуло. Словом, не тревожься за меня (хотя меня это действительно тронуло). Я ведь только инструмент, который нужен Ему пока. А там — что Бог даст…
Обнимаю тебя. Твой…
Не надо и читать между строк: предуказание своего финала он сам слышал яснее ясного.
В одной из бесед того же года сказал слушателям (текст с магнитофонной записи):
«…Мы всегда живём на грани смерти. Как говорится, на московских улицах обстановка приближена к боевой. Вы сами знаете, как мало надо человеку, чтобы нитка его жизни оборвалась. На это надо смотреть без излишнего страха, но с полным осознанием. Ясная мысль о бренности жизни — не повод для того, чтобы опускать руки, а повод ценить и любить каждое мгновение жизни, жить сегодня, жить не в мечтах о том, что будет с тобой завтра, а жить вот сейчас, переживая жизнь полноценно и полнокровно…»[23]
О «приостановке» не могло быть и речи. Большой противный ветер, пригнавший убийцу с топором, продолжает крепчать, но отец Александр живёт.
… Решусь рассказать ещё о нескольких фактах «из другого измерения».
Один из них имел место в 1983 году, в Болгарии.
Женщина–астролог Р. Т. ничего не знала об отце Александре, кроме сообщённой мной даты его рождения. Ничего более, даже имени не назвал.
Заглянув в таблицы, Р. Т. вдруг заявила уверенно:
— Этот человек имеет очень большое значение для России. Огромное духовное влияние. Возможно, спасительное.
Как она это вычислила, не представляю. Гороскоп не строится сразу. Зачем я спросил её о человеке, родившемся 22 января 1935 года, тоже не знаю. По импульсу…
Глядя в таблицы на той же странице, Р. Т. сказала:
— После 1988 года в СССР будет много беспорядков, преследований, опасностей… О, после восемьдесят девятого в Советском Союзе будет вообще невозможно жить!..
Следующие два факта — мои сны после 9 сентября 1990 года.
Сон первый (до сорокового дня).
Пасмурный день. Нахожусь непонятно где. Прояснение: вижу перед собой отца Александра. В темно–вишнёвой рубашке с расстёгнутым воротом, омоложённый, черноволосый. Сидим возле его дома, в саду, под открытым небом, за круглым столиком. Рядом, тесно, на круговой скамейке — другие люди. Я их не вижу, но всех чувствую и хорошо знаю. Они, как и я — бестелесные, невидимки. Один отец Александр видим всем. Смотрит на меня. Говорит:
— ОЧЕНЬ ТРУДНО ДАЁТСЯ КАЖДЫЙ МЕЛЬЧАЙШИЙ ШАЖОК К ТОНКОМУ МИРУ. ПРИХОДИТСЯ ДЕЛАТЬ НЕВЕРОЯТНЫЕ УСИЛИЯ… НЕВЕРОЯТНЫЕ…
И — показывает, какие усилия — глазами, руками, движениями… Повторяю эти движения, чтобы запомнить, но по его глазам вижу: не то. Глаза детские, наивные, удивлённые и печальные… Вдруг понимаю: ведь он НЕ ЗНАЕТ о том, что с ним произошло там, за забором, — о своей смерти. Мы знаем, а он не знает — ЕМУ НЕЛЬЗЯ ЗНАТЬ. Просыпаюсь.
Сон второй (после сорокового дня).
Москва, Чистые Пруды. Весна. Ясно, тепло. Вокруг пруда — а он очень большой вырос — поставлены столы и скамьи. Много людей. Праздник Пасхи. Священнодействует отец Александр — в облачении, седовласый, величественный. При нём я — худенький отрок в ионической накидке, помощник — бегаю туда и сюда. Кончилось богослужение, начинается общая трапеза. Я должен успеть обслужить все столы. Отец Александр, таинственно улыбаясь, жестом подзывает меня к большому старинному буфету, вдруг появившемуся у самой воды. Открывает дверцы — там кадка с МЁДОМ. Большой деревянной ложкой начинает накладывать мёд в тарелки, передаёт мне, одну за другой, а я обношу столы. Уже не бегаю, а летаю: успеть, успеть… Мёд, замечаю, прозрачный, цвета нежности, пахнет солнцем. Догадываюсь: мне не достанется. Главное, чтобы хватило на все столы. Кажется, всех обнёс?.. Нет, на один не хватило — есть ли ещё? — лечу к отцу Александру, но его уже нет. Возвращаюсь к тому столу — за ним люди дают мне знак: все в порядке. За этим же столом — отец Александр. Я уже не нужен, могу отойти. Ветер, весенний ветер относит меня на бульвар, как воздушный шарик…
В. Леви, психотерапевт, писатель,
Москва
P S. Врачебный совет всем, у кого сохранились письма или записки отца Александра: не только перечитайте их, но и перепишите собственноручно или перепечатайте раз–другой, как это делаю я сейчас.
Вы почувствуете его живым, а себя здоровыми.
(Если даже с чем‑то не согласитесь — как я, например, с утверждением отца Александра: «Я гораздо меньше разбираюсь в Вашей области, чем Вы в моей»).
Не убирайте ладони со лба.
(М. Снегурова)
Как‑то странно улыбаясь, моя знакомая со словами: «А у меня для тебя сюрприз» передаёт записку Всего четыре строчки мелким, бегущим почти неразбираемым почерком. Не пытаясь вникнуть в смысл, сразу читаю амснь. Почему‑то второпях совершенно бессознательно читаю как амэн, аминь…
Видимо, в тот момент — мысленного озвучивания этого имени — выражение лица у меня было настолько глупое, что знакомая стала растолковывать, как ребёнку: «Неужели забыла? Ты же говорила, что постараешься помочь. Я передала, вот Александр Мень к тебе и обращается». И… сразу (руки холодеют, лицо горит, в сердце — песнь песней) все понимается: амэн, аминь, амень — это А. Мень, тот самый Александр Мень, о котором столько слышала, чьих столько привозных «оттуда» книг прочитала, с которым познакомиться и мечтать не смела…
Так произошла моя первая встреча с человеком дивным, удивительным и удивляющим потом каждым телефонным звонком, каждой встречей и ещё более удивляющим и поражающим теперь — после горького 9.09.90…
Какое мрачное и тяжёлое сочетание этих вопрошающе — упрекающих цифр — девять — и этих уводящих в бесконечность — нулей…
Многие рассказывают, какое радостное ощущение, какая благодать на душе оставалась после встреч с Александром Менем. У меня же сразу (после первого знакомства–записки) было только жгучее чувство стыда: как могла я, никто, допустить, чтобы такой человек обращался с просьбой ко мне; да это я должна была сломя голову лететь и умолять, чтобы разрешил хоть чем‑то, хоть как‑то помочь. Но тогда ещё я не знала отца Александра, а по книгам его и легендам о нём сложилось впечатление о таком могуществе его знания чуть ли не всего на свете, что обладатель сего богатства казался мне совершенно недоступным.
И после первого разговора с Александром Владимировичем тоже осталось чувство стыда перед ним за своё незнание многого–многого, непонимание простого–простого, бессилие перед всем и всеми. Посте той первой встречи мы договорились встретиться через неделю, но на следующий день раздался неожиданный и оттого, наверное, столь радостный телефонный звонок. Красивый, спокойный, уверенный голос: «Как добрались? Не промокли? Как себя чувствуете?..» И снова — стыдно. Я уже знала, какой ценой ему далась и даётся его известность (которой я тоже так страшилась), знала, как он занят, как устаёт, скольким людям помогает.
