Преподобный Феодор Студит - Творения. Том 3: Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова
Поэтому, чада мои, будем остерегаться. Как говорится, когда нечестивые падают, праведные становятся осторожнее (ср. Притч. 29:16). Будьте внимательны к себе, прошу [вас], и не давайте места диаволу (ср. Еф. 4:27), но пусть страх Божий ограждает нас во всех случаях. Я сильно хочу, чтобы вы были образованны, но [вот] вы видите, что знание надмевает (ср. 1 Кор. 8:1) неосторожных, а надмение прорывается наружу. Итак, да приложится вам знание и усилится в вас смирение.
Из Метопы меня ссылают в Вонитскую крепость, в [фему] Анатоликон, и я рад, что меняю место ради Господа моего и Бога. Прошу [вас], чада мои, молитесь о моем спасении. Братиям своим, особенно «десяти»[526], прострите руку [помощи] словом [и] делом по мере возможности, чтобы заменить [меня] в мое отсутствие.
Братья ваши, Ипатий и Николай, тепло приветствуют вас. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом вашим. Аминь.
82. К Петру, [митрополиту] Никейскому <11>[527]
(203) Готовый написать твоей отеческой и любезной мне святости, я очень часто встречал препятствие в своих грехах. Ни на какую другую причину я до сего времени сослаться не могу. Теперь же, найдя удобный случай и письмоносца, уже с радостью обращаюсь и <p. 11> приветствую почтенную для меня и священную главу. Если вообще всякий, подвизающийся ради благочестия, заслуживает сильной любви со стороны моей гнусности, то твоему отцовству подобает от меня исключительное почитание. Так как я не по заслугам удостоен от тебя любви, то понятно, что и люблю тебя значительно сильнее, чем многих других. А что на меня обращена любовь, это в сильнейшей степени доказывается тем, что во время испытания дел [гонения] ты меня превозносил и восхвалял, как будто я полезен для общего блага, – и это делалось не как-нибудь частным образом и незаметно, а доводилось даже до сведения патриарха[528]. Это – знак твоей любви и, так сказать, попечения о других и – уродливости моего недостоинства, поныне подавленного похвалой твоего богомудрия.
Столько я, как бы в свою защиту, говорю об этом. Но что [сказать] дальше? Ты взят, отец, и переведен (ηρ$ης και μετήβης), выслан и сослан в другое место (περιωρίσης και μεωρίσης). Слух, распространяясь от одного к другому, оглушил, поразил нас, чад твоих, не знающих образа действий, не осведомленных об обстоятельствах[529]. Ведь мы, смиренные, в нынешнюю шумную и бурную ересь, как на якорь, полагаемся на твое величие, окормляющее (πηδαλιουχούσу) и направляющее нас богокрепкими настояниями (ταΐς Βεοστενεσιν ενστάσεσιν) в безопасное и благополучное плавание. Итак, сообщи нам, блаженный, как-нибудь вкратце о своем положении, дабы мы с твоей поддержкой препоясались силой (ср. 1 Цар. 2:4), а кроме того – укрепи молитвами, возбуди нас увещаниями, уверь, что не до конца Господь попустит жезлу грешников поражать Его Церковь и что потому мы должны твердо выносить медленность, которую по неисследимым судьбам Своей Премудрости Бог положил полезным применить к нам, смиренным во всех отношениях.
83. К игумену Иосифу <12>[530]
(204) Пришло время, когда я могу обратиться к твоей святости с дружеским письмом. А ведь раньше, когда по моим грехам державными были возбуждены в Церкви Божией к ее вреду печальные вопросы, мы так разошлись друг с другом, что этот горестный раздор стал известен и Востоку, и Западу. Горе тем дням! Горе тому печальному событию! Это было нарушением <p. 12> Евангелия Божия, [нарушением], от которого сотряслись концы земли и восстенало небо. Но теперь, когда прежние замешательства по мановению Промысла устранены, возгорелось по Его попущению даже и худшее, будучи, понятно, последствием предыдущего. И воистину, горе нынешним дням, которые следует считать не за что иное, как за преддверие пришествия антихриста.
Но так как [твоя святость], по благодати Всеблагого Бога, оказалась во всем согласною с нами, правильнее же сказать – с истиною, избрав вместе со всеми православными один и тот же путь благочестия с горячей ревностью, несмотря на старость, что достойно и удивления, и похвалы, – то я, смиренный, опять обращаюсь к прежней любви и близости[531]. По словам Божественных уст, ничто не содействует единомыслию так сильно, как согласное [учение] о Боге, ни разномыслию в такой степени, как разногласие [в учении] о Нем[532].
Поэтому, сбросив прошедшее, как некое тяжелое облако, с великой радостью являю тебе в настоящее время небесный свет единомыслия и обращаюсь к тебе, как к возлюбленному моему отцу, приступаю, как к изгнанному и заключенному за правду, венчая тебя одобрениями и похвалами, возвеличивая почтенную седину и долговременные подвиги. О, великое дарование Божие, не попустившее твоим блестящим подвигам быть укрытыми под прежним темным сосудом! Ныне тебя почитаю как исповедника Христова, (205) восхваляю как стража Православия, радуясь с тобою и торжествуя по поводу твоих подвигов в добре. Хотя, по апостолу, страдание за Христа есть самое большее из дарований (ср. Флп. 1:29), однако я жалею твою честную старость, считая страдания не легким делом. Впрочем, я убежден, что ты всё превозмог бы вукрепляющем тебя Христе (Флп. 4:13) для торжества Православия, для превозношения меня, грешника, и, подобно мне, любящих тебя, а прежде всего – всей Церкви Божией, во [обретение] нетленного венца правды.
<p. 13> Если ответить на письмо для тебя невозможно, то даруй мне самое лучшее из того, что имеешь, – святые твои молитвы, ибо я исполнен грехов и более всех людей жалок.
84. К мирянину Григоре <13>[533]
Великое и теплое твое служение и неотступное пребывание при заключенных в темницу братьях сделали тебя, человече Божий, бездомным, беглецом, скитальцем. Но дерзай – в крове Бога Небеснаго водворишься (Пс. 90:1), небесный Иерусалим будет тебе обиталищем. Ты действительно подвизался, бедствовал, израсходовался, часто подвергался побоям и даже был задержан, и хотя неокончательно[534], велика твоя награда, наравне с заключенными, если даже не больше. Ты нам брат единодушный, общник в благах, какие только у нас есть, равным образом и во временных. Бог да спасет тебя. Молись о нас и отныне впредь по мере сил помогай заключенным за Бога, мужчины ли это или женщины, – ибо все [мы] во Христе братья.
85. К игумении Анне <14>[535]
(206) Услышав о твоей честности[536], я с особенной радостью принял известие о твоем нынешнем заключении ради Господа и Бога нашего. О, мудрая из женщин! О, кровная родня (αίμα) блаженной Феоктисты, телесная и духовная[537]! Это для тебя – увенчание совершенных аскетических подвигов. Это – цвет твоей испытанной покорности. Как велика твоя слава! Как блестящ твой успех, из благородных благородная и по плоти, и по духу! Какое слово может тебя должным образом восхвалить? Какой язык, прославляя тебя, не останется пред тобою в долгу? Но что же требуется для этого? Чтобы ты довела до конца свой подвиг. Хотя ты и терпишь одиночное заключение, но [его разделяют с тобою] Христос и <p. 14> Ангелы. Хотя это с телесной точки зрения и может печалить, но с духовной должно веселить, если ты взираешь не на видимое тленное, а на невидимое небесное. Если доведешь свое дело до конца, ты можешь быть причислена к лику исповедников Христовых.
Прошу, госпожа, будь стойка, укрепляйся свыше. Не бойся царя, если тебе предстоит явиться пред его лицо, как не побоялись мученицы ни обнажения тел, ни ран, если даже и это случится. Ведь Христос – твое ограждение и помощь, дабы ты победила всё так же, как Феврония и ее сподвижницы[538]. Это я должен тебе сказать от большой о тебе заботы и из любви о Господе, чтобы ты не сделалась отступницей от Христа.
86. К патрицию Льву <15>[539]
Если ты из снисходительного человеколюбия не тяготишься оказывать милость моему смирению, то разве я позволю себе отказаться от оправдания хотя бы словом пред твоей доброй душой? О, сострадательное твое расположение! О, сердце (207) милостивое; о, душа снисходительная! Для меня ты, господин, подобен вечно текущему источнику, угашающему мою жажду, чувственную и умную, или скорее – саду, полному различных прекрасных плодов, которыми я могу наслаждаться по выбору. И в самом деле, ничто из существующего не может заменить верного друга. А я осмеливаюсь называть тебя отцом, ибо ты с давних пор и доныне являешь мне признаки чадолюбия. Только удивляться следует тому, что ни время, ни степень печали, ни искушающие события, ни отнятие имущества по злобе, ни что другое, ни великое ни малое, не ослабило полноты твоей доброты. Тогда как родители, как мы видим, не всегда сохраняют естественное чувство любви и оно у них иногда ослабевает или по какой-либо случайности уступает место даже ненависти, – в твоем благородстве и богопочитании[540] ничего подобного нет. Ты всегда один и тот же и не изменяешься[541], ибо усвоил себе любовь к Богу неизменяемому и всегда равному Себе.
