Р Блайс - Мумонкан. Застава без ворот. Сорок восемь классических коанов дзэн
Осознать, кто такой Другой, — все равно что встретить своего отца на людном перекрестке. Нужно ли спрашивать у других, он это или не он?
В комментариях Мумона интересно то, что он всегда прыгает в другую крайность или за ее пределы. Это Нечто, которое кажется нам столь смутным и необъятным; это Нечто, которое не есть что-то конкретное или вещь, потому что оно всеобъемлюще и включает также абстракции и не-бытие.
Сокровеннее оно, чем дыхание, и ближе, чем руки и ноги.
Это наш старый знакомый, «Отец, сущий на небесах», который вернулся к нам и заговорил с нами теплым, любовным голосом. Это наводит нас на мысль о стихотворении Блейка Горе другого человека, в котором он говорит, что «тот, кто улыбается всему», не может не жалеть нас:
Не сидеть и день, и ночь,
Вытирая слезы прочь!
О нет! Это невозможно!
Нет, нет! Это невозможно!
Не натягивай лук Другого,
Не садись на лошадь Другого,
Не высказывайся плохо о Другом,
Не суй свой нос в дела Другого.
Когда мы пишем Другой с большой буквы, стихотворение перестает быть обычным морализаторством (как понимает его большинство комментаторов). Оно становится прямым, трансцендентным проявлением дзэн. И в тексте случая и комментарии к нему иероглиф «другой» используется для обозначения того, что безымянно, и не может быть названо. Тот же самый иероглиф в стихотворении комментаторы почему-то понимают в обычном смысле «другой человек». Таким образом, получается, что стихотворение не имеет ничего общего с исходным случаем.
Что бы ни писали Мумон, Шекспир, Браунинг и Вордсворт, мы должны вкладывать в их слова самый глубокий из всех возможных смыслов. Можно считать, что Мумон предостерегает нас от любой разновидности Подражания Христу. Именно неподражаемость, непредсказуемость Бога и Природы так сильно влечет нас к себе. Мы не должны пытаться натягивать лук Бога или ездить на Его лошади — на одном из четырех коней Апокалипсиса. Мы не должны, подобно Просперо из Бури Шекспира, пытаться подражать Богу.
С другой стороны (и здесь Мумон снова предостерегает нас), мы не должны плохо отзываться о вселенной, не должны критиковать Бога, как это делает Теннисон в стихотворении In Memoriam, Apнолд в стихотворении Будущее, Гарди в стихотворениях Тайный Иуда и Вопросы Природы. Мы не должны также проникать в тайны Бога, задавать вопросы «Почему?», проявлять научную любознательность. Вещи следует принимать, каковы они есть. Мы должны скакать на нашем боевом коне, сражаться с нашими врагами — вальяжностью, апатией, пошлостью, стремлением найти счастье и так далее. «Другой» этого случая — хозяин Будды и Мироку, но не наш. Мы не хозяева и поэтому не имеем слуг. Мы не слуги и поэтому не имеем хозяев.
Случай XLVI. СЭКИСО И ТРИДЦАТИМЕТРОВЫЙ СТОЛБ
В этом случае, так же как и в предыдущем, возникают трудности с установлением личности главного актера Сэкисо (Ши-шуан). До нас дошли сведения о семи монахах, носивших это имя, но лишь двое из них были знаменитыми мастерами, поэтому пятерых остальных мы можем сразу отбросить.
Сэкисо Кэйсё (807–888) — дзэнский мастер периода Тан был современником Тодзана, Риндзая, Токусана и других. Он стал священником в тринадцать лет. Вначале он изучал Винаю, но впоследствии утратил к ней интерес и перешел к дзэн. Он обучался у Исана, достиг просветления у Дого и стал духовным наследником последнего.
Сэкисо Соэн (986-1039) — мастер династии Сун, духовный прадедушка Тодзана Госо из предыдущего случая. Далекий от первого Сэкисо во времени и линии передачи, второй Сэкисо стал священником в возрасте двадцати двух лет, посещал знаменитых дзэнских мастеров своего времени и занял место Фуннё Дзэнсё.
Трудность в том, что у нас нет других письменных свидетельств, на основе которых можно было бы определить, кому из этих Сэкисо принадлежит вопрос этого случая. Вот три причины, почему мы должны отдать предпочтение второму из них.
Во-первых, «древний мудрец», о котором говорится в настоящем случае, — это Тёса, продолжатель дела Нансэна, духовный брат Дзёсю и, стало быть, современник первого претендента Сэкисо Кэйсё. Если Тёса назван в случае «древним мудрецом», то речь, скорее всего, идет о позднем Сэкисо.
Во-вторых, Сэкисо Соэн — духовный предок Мумона, и поэтому последний мог включить в сборник этот случай по сентиментальным причинам.
В-третьих, мы встречаем вопросы о тридцатиметровом столбе у Госо, духовного правнука Сэкисо Соэна по линии Ёги и Хакууна, и у Тосоцу из случая XLVII, который также был духовным правнуком Сэкисо Соэна по линии Орю и Хохо. Во всем этом Като следует Иноуэ. Донкан, кажется, признает только одного Сэкисо, а именно Кэйсё, биографию которого он приводит. Дзимбо также упоминает только одного Сэкисо Кэйсё.
Самым надежным здесь является первый аргумент, базирующийся на словах Мумона «древний мудрец». Достаточно ли этих слов, чтобы считать, что речь идет о втором Сэкисо? Быть может, Мумон знал только одного Сэкисо? Или, быть может, приписывание этого коана Сэкисо было традицией его времени? Почему Мумон не назвал автора стихотворения Тёса? Может, он не знал его имени? При каких обстоятельствах современники Мумона называли кого-то «древним мудрецом»? Каково было представление об истории дзэн в эпоху Мумона?
Какими бы ни были ответы на эти вопросы, мы ничего не знаем об истории возникновения этого коана. Известно, что Сэкисо часто использовал его. Это был его любимый коан. Иноэу считает, что этот коан (№ 2878 в сборнике Дзэммон Коан Тайсэй) принадлежит Нансэну, который был хронологически предшественником обоих Сэкисо. В пользу гипотезы о принадлежности этого коана Нансэну говорит и то, что форма коана в стихотворении Тёса более совершенна, чем форма коана в изложении Сэкисо. Фактически Тёса дает гэ, или стихотворный комментарий на коан, и поэтому создается впечатление, что автор коана — предшественник Тёса. Таким образом, вполне возможно, что Мумон по ошибке приписал Сэкисо коан Нансэна.
Сведения о Тёса приводились в третьем томе серии Дзэн и дзэнские классики. Он был довольно странным типом из тех, о которых говорят «перекати-поле». Всю жизнь Тёса путешествовал и проповедовал там, где ему хотелось. Почти ничего не известно о его жизни до того времени, когда он пустился странствовать. Мы знаем только, что он стал настоятелем храма Рокуон после Нансэна. Монахи боялись Тёса и прозвали его Тигром Горной Вершины.
СЛУЧАЙСэкисо спросил: «Как можно подниматься вверх с вершины тридцатиметрового столба?» Кроме того, древний мудрец сказал:
Сидящий на верхушке тридцатиметрового столба Встал на Путь, но главного все еще не постиг. Он должен подняться выше, чем тридцатиметровый столб, И проявить подлинное «я» в десяти направлениях.
В случае LXXIX из Сёёроку приводятся обстоятельства, в которых Тёса сочинил этот стих. В этом сборнике говорится:
Тёса велел одному послушнику повидать монаха по имени Э[185] и посоветовал, что нужно у него спросить.
— Как, вы чувствовали себя до встречи с Нансэном?[186] — спросил послушник у монаха Э.
Монах Э некоторое время молчал. Тогда послушник снова спросил у него:
— А как вы чувствуете себя после этой встречи?
— Ничего особенного, — ответил Э. Послушник вернулся и рассказал об этом Тёса.
Тёса сказал [дальше следует стихотворение из настоящего случая].
— Как можно подняться выше тридцатиметрового столба? — спросил послушник.
— Горы в провинции Росю; реки в провинции Рэйсю,[187] — ответил Тёса.
— Не понимаю, — пожаловался послушник.
— Четыре моря и четыре озера превращаются в Царя,[188] — сказал Тёса.
КОММЕНТАРИЙЕсли ты поднялся над верхушкой столба и повернулся на месте, что здесь хвалить или порицать? Но все же скажи мне, как можно подняться выше верхушки тридцатиметрового столба? Ага!
Мумон говорит, что, если мы прыгнем с верхушки столба, своего собственного или столба другого человека, мы можем любить наших врагов, потому что у нас их больше нет. «Все вещи трудятся вместе во имя всеобщего блага». Здесь мы должны остановиться и не цитировать дальше, как сделал Вордсворт, сказавший:
Все, что созерцаем мы,
Исполнено блаженства.
Но это всего лишь слова. Мумон спрашивает у нас, как нам прыгнуть из смерти в жизнь. Кто-то грубит, кто-то хнычет, у кого-то плохой характер; как нам реагировать на это? Этот вопрос напоминает вопрос Сэкисо. Чтобы на него ответить, мы должны приложить немало умственных усилий. Продолжать стоять на нашем (на первый взгляд) высоком пьедестале недостаточно. На самом же деле мы не находимся на верхушке столба, мы утопаем в трясине самовлюбленности и блуждаем среди колючих зарослей мыслительных построений. Только воля может освободить нас, но наша воля не может освободить других. Другие останутся бестолковыми, полными заблуждений, равнодушными, вульгарными и раздражительными.
