Мария-Франсуаза Басле - Апостол Павел
Трибуну удалось в полной мере применить римский закон, который очень точно определял круг обязанностей и полномочий местных стражей порядка как в случае очевидного преступления, так и в случае разбоя. Препровождая заключенного к правителю, он должен был отправить ему также доклад, содержащий данные предварительного расследования. «Деяния» приводят или заново составляют этот документ, в котором трибун подчеркивает, насколько затруднителен случай с Павлом: «И нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков». Это означало, что трибун не увидел преступления в том, что Павел нарушил запрет, о котором гласило объявление на дверях Храма, и что дело, как ему показалось, сводилось к спорам различных сект об учениях, в чем римские власти, должно быть, не разбирались. (Это заключение совпадает с заключением проконсула Галлиона в Коринфе в 51 году.) Однако Павел показался ему человеком, подстрекающим к беспорядкам. Все же трибун не допустил поспешной казни и попытки убийства, бросив вызов законному обвинению иудеев…[996] Проблемный заключенный и плохо прокомментированные материалы дела — все это трибун передает прокуратору.
Юридический тупик[997]Процесс над Павлом мог бы свершиться легко и просто. В самом деле, с подобной процедурой правители провинций сталкивались довольно часто: обвинение было подтверждено неофициальными лицами, и они судили своим советом, а ведущие тяжбу стороны разбирались либо с помощью услуг адвоката, либо нет. Римский закон требовал всего-навсего, чтобы были представлены все стороны и чтобы обвинительный акт был составлен в надлежащей форме. В случае с Павлом трудность заключалась во всех этих представленных за обвиняемого поручительствах. Расстояние между Иерусалимом и Кесарией защищало Павла, но не ускоряло решения проблемы: посланники из Синедриона, обвиняющие Павла, должны были предстать перед правителем по решению трибуна. Кроме того, и сам трибун должен был явиться к правителю не только как незаинтересованный свидетель, но и потому, что по римскому закону он обязан был продолжить ведение расследования, и наконец, нужно было привести первых разоблачителей, иудеев Азии, на чье отсутствие указал Павел. Таким образом, отсутствие указанных лиц сыграло на пользу Павлу перед правителем Феликсом[998].
Обвинительное заключение было трудно составить, тем более, что Павел оказался столь же грозным сутяжником, насколько и сильным полемистом, даже если книга «Деяний» и не останавливает внимание на этой черте его личности. Послание к Га латам выявляет, с какой легкостью он пользуется риторикой защитительной латинской речи[999]. Члены Синедриона прекрасно знали это и потому решили взять в помощники профессионального адвоката Тертулла, сведущего в римской юриспруденции: он прибег к аргументации, с помощью которой законники Клавдия заклеймили секты, запрещенные законом, как «язву общества» и обесславили их руководителей[1000]. Тертулл убеждал первосвященника в необходимости придать политический характер этому религиозному разбирательству, поскольку римляне относились к «осквернению» не так, как иудеи, считавшие кощунственным поступком нарушение Священного закона (в чем не могли уличить Павла) или нанесение существенного ущерба Храму или синагоге[1001].
Как суть, так и терминология обвинения, предъявленного Павлу, беспрестанно изменялись. Азиаты на паперти Храма кричали об «осквернении» — это обвинение трибун не принял. Одна из групп Синедриона во время разбирательства по делу Павла посчитала его отступником, что не являлось нарушением гражданского закона. Адвокатом Синедриона была принесена жалоба, представляющая Павла главой запрещенной секты, вызвавшей мятеж, распространившийся во всей диаспоре, кроме того, он выступал непосредственно против вмешательства трибуна, который воспрепятствовал иудеям совершить правосудие, был упомянут случай трибуна Келия, когда император Клавдий признал правоту иерусалимских властей[1002]. Перед Фестом Павлу предъявили обвинения в преступлениях, совершенных против Закона Моисеева и против Храма: обвинения могли опираться только на закон о привилегиях, признанных за иудейскими обществами предшествующими правителями[1003], одной из которых было, в частности, право самостоятельно решать вопросы, связанные с религиозными нарушениями (конечно, без позволения применять смертную казнь), и право собирать ежегодный налог на Храм; против Павла пустили также в ход обвинение в дополнительном (конкурирующем) сборе пожертвований, который он организовал[1004].
Ведение дела по-римскиЕсли исходить из той защитительной речи, которая представлена «Деяниями», Павел отвечал своим обвинителям скорее как юрист, чем как апологет, опровергая слово за словом пункты обвинения и используя аргументы, характерные для римской юриспруденции и соответствующие недавнему имперскому законодательству.
Чтобы доказать, что он никоим образом не замешан в смутах и мятежных националистических манифестациях, он подчеркивает: его пребывание в Иерусалиме, который сам по себе является очагом всяких волнений, длилось всего двенадцать дней. (В самом деле, чтобы уменьшить волнения в «горячих» городах, таких, например, как Александрия, администрация пыталась регламентировать пребывание в них не греков и не местных иудеев и ограничивать несколькими днями их визиты в столицу[1005]). Кроме того, его поведение в Иерусалиме в качестве «странствующего иностранца» было достойно как города его происхождения, так и города, принимавшего его, то есть таким, как и ожидали знатные лица: он не входил в группы, которые спорили на паперти Храма и довольно легко могли перейти к драке: ни в синагогах, ни в городе он не подстрекал никакое собрание к тому, чтобы устроить какой-либо заговор, как это делали иные воспитатели в начале века[1006].
Далее ему нужно было доказать, что его религия не несет в себе ничего «противозаконного», так как под удар римского закона попадали только запрещенные группы богомольцев. Говоря «дозволенное» или «противозаконное», законодатель не думал о необходимости санкций: религиозная свобода всегда была признанной основой в греко-римском мире при условии, что новые верования или личные культы не наносят ущерба ни добрым нравам, ни общественному порядку, ни стабильности государственной системы. Так как в конце Республики и в начале Империи все-таки существовали ограничения, Павел укрылся за таким единодушно принятым понятием, как служба Богу своих «предков» (patrôos théos). Иностранные колонии огромного города ссылались на это положение, когда хотели построить храмы своим национальным божествам, поскольку древнее государство с момента своего возникновения признавало эту категорию божеств и отдельных культов[1007]. Таким образом, Павел ссылается на привилегии, признанные римским государством за иудейской религией, утверждая ее соответствие Закону и Писаниям. Наконец, он переходит в наступление как раз по поводу своего сбора пожертвований, говоря об их «предназначении» для «его народа», то есть именно иудейского народа, а не христиан вообще, что уничтожает обвинение в незаконном присвоении средств, собранных для Храма, так как опирается на позволение сбора didrachmon, данное Римом[1008].
Павел не отрицает своеобразия своей веры и своего учения внутри иудаизма. Но он представляет ее в рамках и перспективах, приемлемых греками и римлянами той эпохи. Павел отвергает название «секта» применительно к своей группе, которое для современников может скорее означать «мятежная группировка» или «банда», он использует слово «путь», предлагаемое мыслителям классической философией. И наконец, уже конкретно для учеников философов он упоминает о своей жизни, прожитой «по совести» — что было куда более уместно здесь, чем в Синедрионе! Его религиозное послание о своей вере ограничивается свидетельством воскресения из мертвых, о чем некоторые иудеи из фарисеев узнавали, читая Пророков[1009]. Ничего нового, ничего революционного, тем более, что надежда на воскресение была также основой многочисленных анатолийских и семитских культов, особенно в городе, который находился совсем рядом с Тиром[1010].
Правитель Феликс, которого манил Восток и который совсем недавно женился на принцессе иудейке, не мог не согласиться с этим. Он сходился с иудейскими чудотворцами, и книга «Деяния» апостолов» приписывает ему даже, — что было вполне обычным в ту эпоху, — некоторую религиозную избирательность, которая толкала его получше осведомиться, хоть и неофициально, об основах христианского учения[1011]. Его преемник Фест, несмотря на то, что был человеком рассудительным, не мог похвастать ни знаниями, ни пониманием философии, и то обстоятельство, что судебное разбирательство по делу Павла увязало в ученых спорах, не переставало его удивлять. Он попросил совета у царя Агриппы II Геродианца, когда тот приехал его поздравить из провинции, где находился в то время[1012]. Здесь автор «Деяний» пользуется случаем и дает возможность Павлу произнести защитительную речь, предназначенную для посвященной публики, греков и эллинизированных иудеев.
