Николай Арсеньев - Единый поток жизни
В России Пальмер встречался с рядом образованных и религиозно заинтересованных русских. К числу их принадлежала чета Долгоруких — князь Юрий Алексеевич (губернатор в Вильне, Воронеже, потом сенатор в Москве) и жена его, Елизавета Петровна, рожденная Давыдова. Оба они с большим интересом следили за Оксфордским Движением. В их библиотеке имелся, между прочим, "Христианский Год" (The Christian Year) Джона Кибля - сборник религиозных стихов по дням года - одно из самых, может быть, влиятельных и привлекательных произведений Оксфордского Движения. Пальмер провел в бытность свою в России часть лета в имении Долгоруких Красное (Новосильского уезда Тульской губернии). Эта высоко образованная семья глубоко интересовалась, между прочим, вопросом о сближении между христианами. Долгорукие были в переписке, например, с Александром Винэ, профессором Лозаннского университета, литературным критиком и историком литературы, но человеком, который, в первую очередь, интересовался воздействием христианства на жизнь. Глубоко верующий (но не узкий) протестант, пастор и богослов, наряду со своими литературными и философски-эстетическими трудами, он особенно трудился в направлении, хотя бы морального, психологического, сближения между христианскими вероисповеданиями. Он особенно стремился к преодолению расхождения между католичеством и протестантизмом в учении о спасении и действии благодати и новой духовной жизни человека. Долгорукие были с ним в переписке. Более того, в 1842 году кн. Юрий Алексеевич специально приехал в Лозанну для встречи с Винэ и пробыл там две недели (от 6 до 19 мая) и каждый вечер от 6 или 7 до 11 часов проводил в интенсивных богословских разговорах и дискуссиях с Винэ. В дневнике Винэ есть ряд записей об этом. В этих встречах обсуждавшиеся темы были богословского характера, но весьма разнообразные. Так, они говорили о молитве за умерших, о переходах из одной Церкви в другую, о Церкви первых трех веков, о Первом Послании апостола Иоанна и т. д. В мае 1842 года Винэ пишет в письме к своей дочери: J'ai еu sans partaqe une visite qui a duré 15 jours et me laissera un profond souvenir: c'est celle d'un étranqer d'un illustre пот qui a passé un temps à Lausanne par 1'amour de moi, qui croyait que j'avais quelque chose à lui donner et de qui j'ai beaucoup reçu. ("У меня был в течение 15 дней, так сказать, в полном моем распоряжении гость, пребывание которого оставило глубокий след в моей памяти. Это был иностранец, носитель очень известного имени, который провел это время в Лозанне специально ради меня, так как он думал, что он может много от меня получить, и от которого на самом деле я получил много"). Винэ чувствует себя сильно утомленным от ежедневных вечерних заседаний, но "я ни в малейшей степени об этом не жалею".[181]
Значительно позднее приехавшие в Россию на коронацию императора Николая II англиканские иерархи также вели беседы о возможности сближения англиканства с Православной Церковью; они вели их, как с рядом русских иерархов, так и с рядом верующих и образованных православных мирян (так, например, с зятем Долгоруких, B. C. Арсеньевым).
Большую роль в ознакомлении англиканского мира с церковной и особенно с литургической жизнью Православной Церкви сыграл англичанин Джон Беркбек (Birkbeck), издатель очень замечательной переписки Хомякова с Пальмером, а также трактата Хомякова о Церкви, известного под заглавием "Церковь едина" на английском языке. Беркбек был великий любитель и знаток православного (и вообще христианского) богослужения. Он 18 раз приезжал в Москву на службы Страстной недели (которые он превосходно знал, так же как и главные церкви Москвы) и на Светлое Воскресение. Он говорил, что во всем литургическом христианском мире нет ничего равного по красоте московским службам Страстной недели и Светлого Воскресения. Помню, как он бывал в доме моего деда в Москве, на Садовой, и его разговоры.
В тишине, трезвенно и осторожно, в великой верности к своей Церкви, вырастала в некоторых кругах Русской Православной Церкви большая потребность ощутить единство со всеми христианами, верующими в того же Единого Господа, и внимательным и ответственным изучением предмета, дружеским общением с западными христианами и собственным ростом духовным подготовлять расчищать почву для взаимного понимания и сближения Мировые потрясения и кризисы 20-го века углубили и усилили этот процесс.
Глава четырнадцатая
Проповедь Воскресения и христианский реализм в современном мире
1
Величайшая мечта (часто скрытая, неосознанная мечта!), величайшая надежда, величайшее чаяние человечества — воскресение из мертвых. Величайшая мечта! — потому что, как может это быть? В этом мировое значение христианства, что оно свидетельствует, что это есть исторический факт, уже имевший место и — более того - что в этом факте открылся новый закон высшей обновленной жизни мира, ворвавшийся в этот наш мир в Воскресении Христа. Именно в Воскресении Христа: ибо во Христе - суть; во Христе раскрылась повая жизнь, которая выше нашей жизни и смерти. Ибо "для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение", пишет Павел (Фил 1. 21). Христос неразрывно связан с воскресением. В воскресении Его с полной очевидностью раскрылось ученикам, кто Он. Поэтому из свидетельства о воскресении выросла вся апостольская проповедь, все христианство. Итак, свидетельство о прорыве Божием в мир в Сыне Любви Его, и новой жизни, данной во Христе, и о воскресении мертвых, уже осуществившемся во Христе, воскресении, которое коснется и нас, в котором и мы призваны принять участие, т. е. преодоление мирового закона смерти победой раскрывшейся Вечной Жизни — вот существенные и решающие черти христианского благочестия. Любовь, отдавшая Себя и победившую силу смерти.
Эта победа над смертью — величайшая мечта человечества на протяжении тысячелетий — является вместе с тем и центральным нервом, центральным фактом христианского благовестил. В наши дни этот вопрос встает со всей остротой и силой.
2
Как можно думать о воскресении, как можно веровать в воскресение, когда все проходит? Ведь в картине мира нет остановки, нет возможности зацепиться, ухватиться за протекающее мгновение, как о том мечтал Гетевский Фауст:
Zum Auqenblicke dürit' ich saqen:
Verweile qoch, du bist so schön!
- "Мгновению я мог бы сказать: Остановись, ты так прекрасно!", — тем более нет восстановления того, чего уже нет. "Все течет!" восклицает Гераклит в 6-ом веке до нашей эры. На стенах древне-египетской гробницы (жреца Неферхотепа) читаем:
"Тела проходят неудержимо со времен Ра и новые образования вступают на их место.
Солнце показывается каждое утро, а на западе заходит вечернее солнце.
Мужчины производят семя, женщины зачинают.
Ноздри всех живущих вдыхают утреннее благовоние.
Но те, что были рождены, - все они отправляются к месту, которое им назначено.
Поэтому с радостью справляй свой день, о жрец!
Приготовь мази и благовония для своего обоняния...
Я слыхал обо всем, что совершено предками,
Но теперь стены их распадаются, их места уже более нет.
Подумаешь, будто их никогда и не бывало."[182]
Те же тона, но с еще большим размахом, еще безотраднее, доносятся нам из древне-индусских текстов: "Как можете вы шутить? Как можете предаваться веселию? - Мрак окружает вас..."[183]
Ибо все подвластно смерти — не только человек, но все живущее, всякое бытие, вся вселенная! Мы видим рост, одряхление и гибель всего видимого, от мелких мошек, трав и деревьев до могущественных и славных властителей царств. "Но что говорить о них - есть и еще большие! Мы видим гибель божеств, чандкарвов, асуров, якшей и иных. Да не их одних! Высыхают великие моря, разрушаются горы, передвигается Полярная звезда, обрываются тетивы ветров, затопляется земля, и сами вышние боги низвергаются из обителей своих, " - так провозглашает одна из Упанишад.[184]
Согласно древне-индусской религиозной философии, сменяются, гибнут даже и боги, все проходит, неизменным остается лишь самый закон смены, закон преходяшести. Индивидуальное все гибнет, остается общее: род, тип, строй, равновесие сил, гармония. Так часто представляли себе мир древние греки и находили в этом созерцании, с одной стороны, возвышающую душу красоту, - с другой стороны, предмет глубочайшей скорби и разочарования. Вспомним у Гераклита (после восхваления гармонии и красоты мира, где все попеременно сменяет друг друга) это исполненное глубочайшей скорби восклицание: "Куче мусора, наудачу высыпанного, подобен самый прекрасный Космос!" А Марк Аврелий, не менее Гераклита захваченный величественным зрелищем гармонии Космоса, которому он посвящает ряд восторженных восхвалений, в момент глубокой душевной тоски - ибо все индивидуальное, живое проходит, остается только тип, только образец - восклицает: "Доколе же? "
