Джордан Омэнн - Христианская духовность в католической традиции
Войдя в атмосферу четырнадцатого века, мы можем сосредоточить внимание на личностях, сформированных ею и содействовавших развитию духовности в традиции Дионисия. Ведущей фигурой, вне всякого сомнения, был немецкий доминиканец Майстер Экхарт (1260–1327). Известнейший богослов и проповедник, он к тому же занимал многие ответственные должности в управлении доминиканского ордена.
Будучи молодым монахом, Экхарт учился в школе доминиканского монастыря в Кельне, где в 1280 г. почил св. Альберт Великий. Позднее он стал приором в Эрфурте и генеральным викарием Тюрингии. Дважды он занимал должность профессора Парижского университета, но в Париже не остался, вступив в должность приора и профессора в школе доминиканского монастыря в Страсбурге, а, в конце концов вернулся в Кельн. Именно в Кельне Экхарт, уже известный проповедник, был вовлечен в спор и обвинен в неортодоксальности учения. Прямолинейный и непреклонный по натуре, он стал также жертвой преследований, которым его подвергали собратья по ордену — доминиканцы.
В 1326 г. францисканский архиепископ Генрих Вирнебургский поручил разобраться в учении Экхарта двум инквизиторам, которые на основании его работ и проповедей составили список из 108 положений, весьма сомнительных, по их мнению. Экхарт упорно защищался, но все усилия оказались тщетными. Он признавал, что некоторые из его положений, понимаемые буквально, могут быть истолкованы как еретические, но настаивал на том, что никогда не ставил своей целью проповедь учения, противоречащего ортодоксальному богословию. В 1327 г. в доминиканской церкви Экхарт публично отрекся от всех ошибочных в этом смысле положений своей доктрины. В том же году он аппелировал к Святому Престолу, заранее выразив готовность подчиниться любому решению. Он защищался даже при папском дворе в Авиньоне, и на обратном пути в Кельн скончался. В марте 1329 г. Папа Иоанн XXII осудил 28 положений учения Экхарта; первые пятнадцать и последние два были признаны ошибочными и еретическими, остальные — неверно высказанными и неосторожными.[396]
Как богослов, Экхарт был верным последователем учения св. Фомы о примате интеллекта над волей, но он, похоже, слишком далеко зашел в приложении положений томизма, попав под влияние Маймонида, представителя аверроизма, и Псевдо-Дионисия. Вероятно, сильное влияние на Экхарта в вопросах, затрагивающих природу мистического опыта, оказали также и проповеди св. Бернарда, хотя Экхарт довел его доктрину до опасно экстремального уровня. Не следует также упускать из виду и тот факт, что Экхарт, по всей вероятности, был знаком с духовным наследием Маргарет Поре, Ядвиги, Мехтильды Магдебургской и, возможно, испытывал влияние и с этой стороны — все они делали очень сильный акцент на ничтожности души и на необходимости самоотречения и духовной нищеты. Эти многосторонние влияния в результате вылились в богословие духовной жизни, в основу которого легли две различные, но взаимодополняющие темы: в высшей степени спекулятивная "мистика сущности" и духовность мистического брака или Brautmystik. Посмотрим, как Экхарт пытался соединить эти темы в своем духовном учении.
В Боге, говорит Экхарт, esse и intellegere тождественны; более того, нет истинного существования или бытия вне Бога ("esse est Deus"). Следовательно, все творение, включая и человека, рассматриваемое в себе, — ничто; все, что в нем есть от бытия и от существования, исходит от Бога, в божественном разуме Которого оно существует от самой вечности. Следовательно, в силу собственной ничтожности человек вынужден, так сказать, вернуться к Богу, в Котором его источник. Точка контакта или главная способность к соединению человека с Богом заключена в сущности интеллекта, которая определяется по-разному: как сила, искорка или "Grund der Secie". Экхарт говорит так: "Есть в душе нечто несотворенное и несотворимое, это нечто — разумение; и если бы даже душа сводилась только к нему, то и тогда оно было бы несотворенным и несотворимым".[397]
Искорка или Grund составляют семя Божественной жизни и жизни подлинно созерцательной, достичь которую можно, проходя платоновский путь развития. Экхарт постоянно возвращается к двум основным темам — трансцендентности Бога и полного самоотречения, необходимого для возвращения человека к единству с Богом и к образу Божиему, возвращения, осуществляемого через соучастие. Следовательно, несмотря на то, что временами выражения Экхарта грешили чрезмерностью и могли быть истолкованы пантеистически, он не нарушал концепции трансцендентности Бога и устанавливал пределы, рассуждая о степени единения души с Богом, что со всей очевидностью подтверждается ответами Экхарта судьям во время расследования в Кельне.[398]
В своем объяснении истинной природы союза души и Бога Экхарт утверждает, что мистический опыт проистекает из благодати как сверхъестественного принципа и включает в себя непосредственно интеллектуальную или созерцательную деятельность человека, не исключая при этом деятельность воли, подчиненной любви. Так, через видение и любовь душа, достигая мистических высот союза с Богом, так сказать, отождествляется с Божественной сущностью; она переживает блаженство в Боге и через Бога.
Это не означает, объяснял Экхарт в своем ответе судьям в Кельне, что мы преобразуемся и изменяемся в Бога, но точно так же, как многочисленные хостии на разных престолах преобразуются в одно единое Тело Христово, так и "мы по благодати усыновления соединяемся в истинного Сына Божия и становимся членами единого Главы Церкви, Который суть Христос".[399]
Своей манерой выражения Экхарт не просто вплотную приблизился к пантеистической доктрине; в его высказываниях можно почувствовать и нечто от квиетизма бегардов, хотя в действительности он осуждал его всеми силами. Бегарды еретического толка учили, что человек в этой жизни способен достичь таких высот совершенства, что становится абсолютно безгрешным, не нуждающимся в дальнейшем стяжании благодати; он не обязан больше подчиняться ни Церкви, ни каким бы то ни было нравственным законам, потому что он выше них; что бы он ни совершал, его дела полностью согласуются с Божественной волей. Некоторые из осужденных Церковью положений Экхарта все же допускают толкование в духе квиетизма.[400]
Взгляды на учение Экхарта колеблются в широком диапазоне. Согласно Денайфлу, Хуртеру и Мондонне, Экхарт был схоластом, мало отличавшимся оригинальностью, и не был мистиком; интеллект его, скорее, отличался посредственностью, а способ выражения мыслей — абсолютной произвольностью. Согласно же де Вульфу, Делакруа, Веберу и отто, он был ортодоксален в своих устремлениях, но выражал учение Эриугены и Альмарика и в этом смысле является предтечей Лютера. Наконец, Жильсон, Демпф и Греф утверждают, что Экхарт был католиком в своем учении, но католиком неправильно понятым. Некоторые видят в нем предвестника Канта, Шопенгауэра, Спинозы, Гегеля, Хайдеггера и Ясперса. Трудно представить, что на человека, с которым связывают такое влияние на последующих мыслителей, можно было навесить ярлык 'посредственный мыслитель'. Пожалуй, было бы точнее воспринимать Экхарта по его слову, и сказать, что, возможно, он и выражал мысли в преувеличенной форме, но он никогда не имел намерения отклониться от ортодоксального учения. Глубокое влияние его доктрины на духовное учение и практику последующих веков бесспорно.[401]
Иоанн Таулер (1300–1361) считал Экхарта своим наставником и учителем, однако в свойственные тому крайности не впадал. Таулер был не писателем, а проповедником и духовным наставником. Вместе с Генрихом Сузо он основал общину Братьев Божиих (Gottesfreunde). Приписываемая Таулеру работа Institutiones divinae была на самом деле создана на основе его проповедей картузианцем Лоренсом Сурием.[402]
Таулер, как и Экхарт, обсуждает абстрактные темы, и предпочитает при этом язык неоплатонизма, хотя и обладает даром иллюстрировать положения своей доктрины простыми и яркими примерами. Подобно Экхарту, он также подчеркивает необходимость полной отрешенности от всего внешнего ради обретения нищеты духа и внутренней собранности или ухода в "Grund" души, где и достигается мистическое созерцание.
Бог, говорит Таулер, есть ничто, ничто в том смысле, что мы не в состоянии назвать, постичь или опытно воспринять Его, пока не обретем той "нищеты духа", которая существенна для созерцания. Между тем, мы можем, скорее, узнать, что не есть Бог, а не что Он есть; поэтому наше знание о Боге определяется высшим по отношению ко всему тварному отношением, а не сходством с ним. Следовательно, пока разум человека не избавится полностью от всех чувственных и рассудочных образов, он не может созерцать Бога, ибо Бог таким образом непознаваем. Только через нищету духа может войти разум в состояние достаточной пассивности и восприимчивости, состояние, позволяющее ему переживать глубоко внутреннее соединение с Богом.
