Амброджо Донини - У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)
Ритор Элий Аристид (117–189) пламенно обличал «безбожников, которые являются из Палестины и не признают высших над собой («Речи», XLVI). Заклятым врагом апологета Юстина, преданного смерти в Риме около 165 г., был кинический философ Кресценций. Для Лукиана из Самосаты основатель христианства не кто иной, как «софист и чародей, распятый в Палестине»; сами христиане пользуются набожностью простых людей и вдов, все они — мошенники, способные на любую проделку («Смерть Перегрина», 11–13). Фронтон яростно атакует их в одном выступлении в сенате при Марке Аврелии, в сам император в своих «Воспоминаниях» (XI, 3) упоминает о христианах с презрительным состраданием, как якобы они того заслуживают своим поведением. Гален относится к ним не лучше. Цельс, который написал между 177 и 180 г. свое «Правдивое слово» против христиан, в заключение призывает их взяться за оружие, чтобы защитить находящиеся в опасности границы, поскольку их неповиновение ослабляет империю. И шедевр всей официальной религиозной литературы II в. — «Житие Аполлония из Тианы» противопоставляет истинный тип языческого проповедника Христу из евангельского предания.
Это была организованная кампания, которую нельзя приписать одному гневу обнищавших и обозленных масс.
Она родилась из холодного рассуждения об отношениях между государством и угнетенными, и в моменты сильного напряжения эта кампания вдохновлялась наиболее высокими центрами власти, а также самим самодержцем, который видел в отказе от официального культа угрозу религиозной поддержке своего земного господства. Один из замученных в Сицилии в 180 г. скажет проконсулу Африки Сатурнину: «Я не признаю империю этого мира, но признаю моего господина, царя царей и императора всех людей».
Лишь несколькими годами позже, в эпоху L-еверов, в лоне римской общины появились первые признаки намерения примирить христианство с государственной властью, которое, как видно, предвосхищало век «константинианской политики».
ХРИСТИАНСТВО В РИМЕ ПРИ СЕВЕРАХ
Говоря об обстановке подозрительности и конфликтов, которая характеризует первый период отношений между имперским обществом и христианской церковью, не следует забывать, что христианство оказалось единственной восточной религией спасения, которая стала подлинно римской.
Этот процесс, завершившийся в конце IV в., обозначился впервые в период, связанный с императорской фамилией Северов, который начался после смерти Коммода, «испорченного» сына Марка Аврелия, то есть в 193 г., и продолжался до наступления военного деспотизма при Максимине-Фракийце, в 235 г.
Система усыновления преемника на троне уступила место семейному наследованию, но эта перемена была не столь значительна, как изменение самой ситуации. При Северах государственная юридическая регуляция достигает предела. Юристы, призванные на самые деликатные посты, — Папиниан, Павел, Ульпиан, Модестин — стремятся перевести в термины закона, применимого ко всему подконтрольному Риму миру, древнее право квиритов. В то же время вырисовывается систематичный плая реформы религиозной жизни путем слияния всех мифических и ритуальных частностей в общем культе солнца, дополненном культом императора, и синтезированных с неоплатонизмом. Оба культа и неоплатонизм на разных уровнях были равным образом антагонистичны христианскому монотеизму и соперничали с ним.
Религиозный синкретизм в эпоху Северов осуществлялся государством. Это можно проследить на примере жреческой семьи из Сирии, поклонявшейся Ваалу из Емесы. Эта семья дала империи четырех необыкновенных женщин: Юлию Домну, жену Септимия Севера, ее сестру Юлию Месу и двух дочерей этой последней, Юлию Се-мию и Юлию Маммею, мать Александра Севера, который в своей частной капелле добавит впоследствии к старым статуям имперских божеств изображение Христа.
Шактическое главенство, которого добивались руководители римской общины, имеет безусловное историческое происхождение и весьма мало общего с легендарным апостольским наследием.
Специальное объяснение этому встречается только при столичном епископе Петре; оно дано в «Либерианском каталоге» 354 г. в ответ на первые претензии на главенство со стороны константинопольского епископа.
Там, где впоследствии будет построен Ватиканский собор и где будут «открыты» кости языческого погребения второй половины I в. н. э., находилось капище Митры, прозванного Петреос. Отсюда, быть может, предание, что там был погребен апостол, о кончине которого всегда фантазировали, как и о смерти Павла.
Конечно, тот факт, что христиане жили и исповедовали свою религию в политическом и административном центре империи, имел определенное значение, но оно было весьма относительным и сказалось не в самые первые столетия новой эры.
Миф о почти мгновенной латинизации христианства после его прихода в Рим с Востока не имеет никакого основания. Вплоть до середины III в. столичная община набирала обращенных главным образом среди чужеземцев, иммигрантов, бедняков семитского или греческо-малоазий-ского происхождения, а не в римской среде. Их язык — это язык их родных земель: еврейский или арамейский вначале, народный греческий — позже. Достоверно известно, что латинский язык употребляли только христиане из так называемого африканского квартала, то есть эмигранты из северных районов Африки, которые жили вместе между Целием и Авентинским холмом. Но они, говорившие по-латински, не могли именоваться римлянами.
Первый римский епископ, который носил латинское имя, — это именно «африканец» Виктор, избранный в 193 г., после смерти Элевтерия, в то самое время, когда другой африканец, Септимий Север из Лептис Магна, вступил на трон Цезарей. Но и после этого несколько десятилетий греческий язык по-прежнему оставался материнским языком общины.
Иммигрантские группы в столице были организованы в этнические ассоциации в соответствии с точными признаками, в тесной связи со страной, откуда они происходили. Нечто подобное должно было иметь место и в среде христиан. Поэтому какое-либо решение, принятое в общине, как было в случае с датой празднования пасхи или осуждения монтанистов, неизбежно отзывалось эхом в большей части внеримского христианского мира, и в первую очередь в Малой Азии, Греции, Сирии и в Египте. Так рождалось фактическое «превосходство» римской общины, которое было признано уже Иренеем; но оно же заложило основу будущего разделения западной и восточной церквей.
Приход к управлению римской общиной латиноязыч-ных элементов прошел не без потрясений в церковной службе, богослужении и догматике.
После Зефферина (202–217), тоже близкого к лати-ноафриканской группе, епископом был избран бывший раб из Трастевер Каллист (218–222) (его имя носит одно из крупнейших кладбищ на виа Аппиа), что и послужило поводом к первому крупному расколу в общине и к выборам епископом Ипполита, теолога, говорившего по-гречески, вероятно египтянина по происхождению, настоятеля одной из городских церквей Рима. Разногласия между двумя группировками были весьма глубокими. Христиане эллинистического воспитания отвергали всякий адоптационист-ский компромисс и настаивали на абсолютной божественности Христа-логоса, чем навлекли на себя обвинение в «дитеизме». Их концепция церкви как конгрегации совершенных, способных следовать жесткой линии строгого морального поведения, противостояла более приспособительной тенденции латинян, расположенных гарантировать церковное прощение всем, кто нарушил прежде какую-либо этическую или богослужебную норму.
Ипполит, как уже делал Тертуллиан в споре со своим епископом, обвинял своего соперника Каллиста в потворстве соглашательству в лоне общины и называл его последователей уже не христианами, а «каллистианами» в заключительной главе своего объемистого «Опровержения всяческих ересей», которое было найдено чуть более столетия тому, назад и, видимо, было написано со специальной целью обесславить официального епископа. Что тот и Другой вошли затем в перечень мучеников и святых из-за их трагического конца в разгар двух преследований, в 222 и 235 гг., ничуть не ослабляет остроты противоречий, которые их разделяли.
Каллист был одним из первых управителей погребального подземелья на виа Аппиа, прозванного «в катакомбах» («катакомбы» — гибрид греко-галльского происхождения, которым потом стали называть всякое подземное кладбище,[60] где cata — греческий префикс, tumba — «могила» ср. современное французское tombe. — Прим. пер]), то есть «в месте, где спускались в пещеры». Это были старые шахты, где разрабатывали туф, заброшенные и приспособленные для погребений. Подобные кладбища известны почти повсеместно, от Северной и Центральной Италии, Лиона, Карфагена вплоть до побережья Черного моря и Одессы. Но наибольшее число их находилось в Риме и Лациуме, чему причиной характер подпочвенного слоя. Такие кладбища не были особенностью христианских погребений. Столичные израильтяне имели их не менее дюжины. Есть сведения и о других религиях спасения, которые предпочитали погребение покойников их сожжению, более распространенному среди латинян.
