Йозеф Ратцингер - Иисус из Назарета
На этом месте притча обрывается; нам ничего не говорится о том, как воспринял старший брат эти слова, и, собственно, сказано быть не может, потому что именно в этом месте повествование непосредственно соприкасается с действительностью: эти слова Иисуса обращены к сердцам негодующих фарисеев и книжников, возмущавшихся добротою Иисуса к грешникам (Лк 15:2). Теперь становится совершенно ясно, что Иисус отождествляет Свое доброе отношение к грешникам с добротою отца из притчи и что все те слова, которые вложены в уста отца, это Его слова, которые Он обращает к пришедшим слушать Его благочестивым людям. То есть притча рассказывает не о каком-то далеком событии, а о том, что происходит здесь и сейчас, рядом с Ним и с Ним Самим. Он борется за сердца Своих противников. Он просит их войти под Его кров и возрадоваться вместе со всеми в этот час «возвращения домой», в час примирения. В этих словах Евангелия звучит прошение, которое затем повторит и Павел: «От имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2 Кор 5:20).
Таким образом, притча соотносится с совершенно реальной исторической ситуацией, в которой находился Христос, когда рассказывал ее; вместе с тем, однако, она выходит далеко за пределы данного исторического момента, ибо Бог продолжает взывать к нашим сердцам, призывая обратиться к Нему. Но кому конкретно предназначена данная притча, кого конкретно она имеет в виду? Отцы Церкви относили весь комплекс, связанный с темой двух братьев, к иудеям и язычникам. Для них было совершенно очевидно, что образ сына, удалившегося от Бога и от себя самого, имеет прямое отношение к языческому миру, которому Иисус отворяет дверь, приглашая войти в Божию общину, и для которого Он устраивает теперь праздник Своей любви. И точно так же им было очевидно, что за образом сына, оставшегося дома, скрывается народ Израиля, который с полным правом мог бы сказать: «я столько лет служу Тебе и никогда не преступал приказания Твоего» (немецкий перевод несколько смягчает смысл этих слов, которые буквально звучат: «я никогда не действовал против Твоей воли»). Именно верность Торе показывает верность Израиля и одновременно присущий Израилю образ Бога.
Это толкование, соотносящее притчу с иудеями, вполне допустимо, если строго держаться текста самой притчи и прочитывать ее как прямое обращение Бога к Израилю, который целиком и полностью находится в руках Божиих. При этом обратим внимание на то, что в притче отец не только не отрицает заслуг старшего сына — того, что он исполнял все приказания, — но особо подчеркивает его «сыновство» и тем самым еще раз его подтверждает: «Сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое» (Лк 15:31). Если помнить об этом, то предложенное толкование вполне имеет право на существование, но если использовать его как основание для осуждения иудеев, то в этом случае его следует признать ошибочным, ибо ни о каком осуждении здесь нет и речи.
Соотнесение притчи о двух братьях с Израилем и язычниками — это одно из возможных толкований текста, выявляющее лишь один его план. Но есть в тексте и другие планы. Рассказ Иисуса о старшем брате подразумевает не просто Израиль (тем более что иудеи были и среди пришедших к Нему грешников), а тех благочестивых верующих, которые живут в полном согласии с Богом, «урегулировав», как выражается Грело, все свои отношения с Ним (Ibid., 229), но которым тем не менее грозит опасность. Грело особо выделяет одну фразу в речи старшего сына: «никогда [я] не преступал приказания твоего». Бог для таких благочестивых верующих — только Закон; они считают, что между ними и Богом существует некий правовой договор, и с этой точки зрения их совесть по отношению к Богу чиста. Но Бог — больше, чем Закон: от Бога-Закона они должны прийти к еще более великому Богу — Богу Любви. Тогда им не нужно будет отказываться от своего послушания, но это послушание будет проистекать из более глубокого источника, и потому оно будет еще более значительным, еще более искренним и чистым, но главное — еще более смиренным.
Прибавим к этому еще один аспект, о котором мы уже вскользь говорили выше: в горечи, с какою бросается упрек Богу — упрек в доброте, — со всею отчетливостью проступает внутренняя горечь, относящаяся к собственному послушанию, ведь в глубине души такие люди и сами хотели бы отправиться в «дальнюю сторону». В глубине души они испытывают зависть к тому, что смог позволить себе другой. Они не прошли через те испытания, которые очистили «младшего сына» и помогли ему осознать, что такое свобода, что значит быть сыном. Свобода для них в действительности превращается в рабство, и они еще не созрели для подлинного «сыновства». Им еще нужно пройти этот путь, и они смогут найти его, если просто согласятся с Богом и примут Его праздник как свой. Так этой притчей Отец хочет через Христа побудить нас, «оставшихся дома», переменить себя, дабы и мы смогли истинно обратиться и радоваться нашей вере.
Притча о богаче и Лазаре (Лк 16:19–31)В этой притче мы снова сталкиваемся с двумя образами, которые противопоставляются друг другу: с одной стороны — богач, утопающий в роскоши и изобилии, с другой стороны — бедняк, которому не достается даже крошек, что бросают со стола богатые чревоугодники: речь идет о крошках от хлеба, которым по тогдашнему обычаю обтирали руки и который затем бросали под стол. Отцы Церкви рассматривали в некоторых случаях и эту притчу как часть тематического цикла, связанного с мотивом двух братьев, и видели здесь символическую картину отношений между Израилем (богач) и Церковью (бедный Лазарь). Такое толкование совершенно игнорирует другие типологические черты, которые здесь выдвинуты на первый план. Отличие данной притчи от текстов о двух братьях видно уже хотя бы потому, как строится заключительная часть повествования: если все истории о двух братьях имеют открытый финал, то есть заканчиваются либо вопросом, либо приглашением, призывом, то в данном случае композиционный финал абсолютно закрыт, поскольку совпадает с физической смертью как одного, так и другого «персонажа».
Смысл этой притчи нам может открыться скорее, если мы обратимся к тем псалмам, в которых бедняк возносит жалобу Богу, сетуя на то, что его, живущего верой в Бога и послушно исполняющего все Его заповеди, постигают несчастья и беды, в то время как циники, презирающие Бога, наслаждаются успехом и всеми земными радостями. Лазарь принадлежит к тем беднякам, чьи голоса мы слышим, например, в Псалме 43: «Ты сделал нас притчею между народами, покиванием головы между иноплеменниками, <…> за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание» (Пс 43:15, 23; ср. Рим 8:36). Когда-то народ Израиля жил, исходя из того, что Бог награждает праведников и карает грешников, или, другими словами, что праведная жизнь приносит счастье, греховная — несчастье. Исход, однако, существенно поколебал это устойчивое представление. И не только потому, что на долю израильского народа в целом выпали тяжкие страдания, неведомые окружавшим их народам, под гнетом которых они оказались и по вине которых они вынуждены были покинуть родную землю, но и потому, что в сфере частной жизни к этому моменту произошли некоторые изменения, свидетельствовавшие о том, что в этом мире скорее торжествует цинизм, тогда как праведник нередко претерпевает страдания. Эта тема звучит и в псалмах, и в поздних Книгах Премудрости, где предпринимается попытка разрешить это противоречие и обрести новую «мудрость» для верного понимания жизни — попытка заново найти и понять Бога, Который, как может показаться, действует несправедливо или вовсе устраняется.
Одним из самых проникновенных текстов, связанных с мотивом искания справедливости, является Псалом 72, который перекликается с нашей притчей и может быть в известном смысле прочитан как духовный комментарий к ней. Мы словно воочию видим перед собой купающегося в роскоши богача, на которого жалуется бедняк, напоминающий Лазаря: «Я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых, ибо им нет страданий до смерти их, и крепки силы их; на работе человеческой нет их, <…> Оттого гордость, как ожерелье, обложила их, <…> выкатились от жира глаза их, <…> поднимают к небесам уста свои. <…> Потому туда же обращается народ Его, и пьют воду полною чашею, и говорят: „как узнает Бог? и есть ли ведение у Вышнего?“» (Пс 72:3—11).
Видя все это, страдающий праведник начинает сомневаться, и эти сомнения грозят поколебать его веру. Неужели Бог не видит, что творится? Неужели Он не слышит? Неужели Его не беспокоит судьба человека? «Так не напрасно ли я очищал сердце мое и омывал в невинности руки мои, и подвергал себя ранам всякий день и обличениям всякое утро?» — сетует праведник (Пс 72:13–14). Но затем все кардинальным образом меняется, и меняется тогда, когда страдающий праведник обращает в молитве свой взор ко Всевышнему и, взирая на Него, начинает все видеть в иной перспективе. Теперь он видит: умение жить, которое, как ему казалось, отличает благоденствующих циников, отнюдь не свидетельствует об их уме, а, наоборот, говорит об их глупости, ибо такая «мудрость» лишает человека разума и превращает его в «скот» (Пс 72:22). Эти «мудрецы» смотрят на мир глазами животных, утратив способность видеть мир в человеческой перспективе, которая выводит человека за пределы сугубо материального и обращает его помыслы к Богу и к вечной жизни.
