Александр Мень - Сын человеческий, с илюстрациями
В присутствии фарисеев речь обязательно зашла бы о субботе и толковании Торы; кроме того, в их среде были колебания относительно Иисуса. Год спустя глава фарисейского Совета Гамалиил скажет об апостолах: “Если от людей начинание это или дело это - оно будет разрушено. А если от Бога, то вы не можете одолеть их. Как бы вам не оказаться богоборцами”. Позднее фарисейская партия в Синедрионе открыто выступит в защиту апостола Павла[7]. Но совершенно иной была атмосфера на экстреннем заседании Малого Синедриона утром 7 апреля 30 года. Судьба Назарянина была предрешена заранее при полном единодушии всей коллегии.
Вероятно, трибунал хотел одновременно соблюсти видимость законности и дискредитировать Иисуса в глазах иудеев. Если бы Он оказался виновен только перед римскими властями, это привлекло бы к Нему симпатии народа.
Разбирательство началось с допроса свидетелей. Но тут Синедрион постигла неудача. Требовалось согласное показание хотя бы двух лиц, но именно этого не смогли сразу добиться. Очевидно, поспешность ареста все же помешала тщательно подготовить сценарий суда. Лишь одно обвинение сочли доказанным: Иисус обещал “разрушить храм рукотворный”. Но подобные слова были явно недостаточны для осуждения, тем более для ходатайства перед Пилатом о смертной казни[8].
Кайафа надеялся, что Сам Обвиняемый, защищаясь, невольно даст улики против Себя. Но Иисус не произнес ни слова. Тогда первосвященник вышел на середину зала и спросил:
- Ты не отвечаешь ничего? Что они против Тебя свидетельствуют?
Иисус продолжал хранить молчание.
Ждать дальше Кайафа не мог.
- Заклинаю Тебя Богом Живым, - воскликнул он, - скажи нам: Ты ли Мессия, Сын Благословенного?
- Я есмь, - был ответ. - Но Я говорю вам: отныне увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы и грядущего на облаках небесных[9].
Это было беспримерное свидетельство. Редко когда Иисус говорил столь прямо о Своем мессианстве. Он скрывал его даже в те дни, когда народ готов был венчать Его на царство. Но сейчас, в этот страшный миг, связанный, подвергнутый оскорблениям, жертва лживого судилища, Он открыто возвестил о неземном торжестве Сына Человеческого, Которого искупительные страдания возведут на престол...
Кайафа, как и все саддукеи, не очень-то верил в мессианские пророчества, да и вообще нельзя было вменять человеку в вину только то, что он объявил себя Мессией. Однако повод для приговора был найден. Подсудимый произнес сокровенное имя Господне - “Я есмь”. Но кто Он такой? Безвестный простолюдин, бунтовщик, хулитель Храма, несущий ответ перед Законом! И Он притязает на божественную власть! Это ли не насмешка над святыми чаяниями народа?
- Итак, Ты - Сын Божий? - спросил Кайафа.
- Ты сказал.
Называть Мессию Сыном Божиим вполне допускалось, но первосвященнику этих слов было достаточно, чтобы обвинить Иисуса[10].
Разодрав одежды, как принято было делать при горестном известии или кощунстве, Кайафа вскричал в лицемерном ужасе:
- Какая нам еще нужда в свидетелях? Вы слышали хулу? Как вам кажется?
- Повинен смерти, - решили члены Синедриона.
Таким образом, приговор саддукеев был подведен под параграф о святотатцах. Виновного полагалось побивать камнями, но архиерейский Совет не имел права казнить кого бы то ни было[11]. Оставалось передать Иисуса в руки Пилата для суда по римским законам.
Повинен смерти
Все это время Петр не покидал двора. Но напрасно надеялся он остаться в тени; слуга, приходивший в Гефсиманию с отрядом, узнал его.
- Не тебя ли я видел в саду с Ним?
- Поистине ты один из них, - подтвердили стоявшие рядом, - ибо и говор твой обличает тебя: ты ведь галилеянин?
Безумный страх овладел Симоном. Он стал клятвенно уверять, что “не знает Человека того”. В эту минуту наверху по галерее проводили Иисуса. Его глаза встретились с глазами Кифы. Стыд и боль пронзили апостола. Еле сдерживая рыдания, он поспешил на улицу...
Иуда раскаялся
Среди людей, ждавших у ворот, был еще один из Двенадцати.
Что пережил он, когда увидел дело своих рук? Все было кончено. Холодная озлобленность ренегата сменилась неподдельным отчаянием. Пусть Иуда и обманулся в своих ожиданиях, но заслужил ли Иисус те мучения, которые ждут Его, заслужил ли смерть?
Быть может, Иуда втайне ждал, что сторонники освободят Христа или Он Сам чудом ускользнет от врагов. Но ничего подобного не произошло. От слуг бывшему ученику стал известен приговор, мог он и видеть, как связанного Учителя повели в резиденцию прокуратора. Не вынеся этого, Иуда отправился к тем, кто вручил ему деньги, чтобы вернуть их.
- Согрешил я, предав кровь невинную, - заявил он. Но в ответ услышал равнодушные слова:
- Какое нам дело. Смотри сам.
Иуда, бросив деньги в Храме, повесился[12].
Глава восемнадцатая. СУД ПРОКУРАТОРА
7 апреля 30 г.
Преторию, временную резиденцию Понтия Пилата, опоясывали толстые стены; внутри же крепость была оборудована с роскошью, подобающей царскому дворцу. Там были просторные галереи, покои, богато обставленные залы для приемов. Дорогая утварь и украшения сохранились еще со времен Ирода Великого. Иосиф Флавий, видевший ансамбль до его разрушения, в восторженных словах описывал это детище последнего тирана Иудеи[1]. Теперь здесь останавливался прокуратор, когда необходимость вынуждала его покидать Кесарию.
Утром в пятницу Пилату доложили, что Мятежник, Который с его согласия был арестован накануне вечером, доставлен под вооруженной охраной[2]. Приказав сторожить его в претории, Пилат вызвал к себе обвинителей и свидетелей. Однако ему сказали, что они не желают войти: быть в доме язычника в день пасхальных обрядов считалось у иудеев осквернением. Раздраженный правитель вынужден был сам выйти к ним на открытый помост, с которого обычно говорил к народу.
У помоста стояли священники и старейшины в сопровождении толпы. Хотя город был занят приготовлениями к Пасхе, архиереям удалось найти праздных зевак, чтобы те криками поддерживали их петицию.
- Какое обвинение вы выставляете против этого Человека? - спросил Пилат. Когда же он понял, что Назарянин является в их глазах проповедником ложных теорий, он сказал:
- Возьмите Его вы и по Закону вашему судите Его.
Однако Ханан и Кайафа были уже готовы к такому повороту дела. Прокуратору объяснили, что речь идет о политическом преступлении, поскольку Иисус “запрещает платить налоги кесарю и называют Себя Мессией, Царем”. Пилат насторожился. В том, что архиереи озабочены престижем римского правительства, не было ничего удивительного. Прожив в Иудее четыре года, он уже знал, что интересы иерархии совпадали с интересами Рима. Она боялась собственного народа. По-видимому, действительно предстоит серьезный процесс.
Пилат вернулся в преторию, чтобы допросить арестованного. Собравшиеся напряженно ждали. Минуты шли за минутами.
Результат допроса оказался неожиданным. Став на возвышении, Пилат сказал:
- Я не нахожу вины в этом Человеке.
Это могло показаться странным. Почему прокуратор, известный своей беспощадностью, проявил сегодня столь необычную мягкость? Что произошло в претории?
Разговор Пилата с Иисусом не мог остаться тайной. Он шел при свидетелях - слугах и карауле. Кто-то из них рассказал о подробностях, которые были бережно сохранены первым поколением христиан.
Прежде всего прокуратор задал вопрос:
- Ты Царь иудейский?
- От себя ли ты это говоришь? - в свою очередь спросил Иисус, - или другие сказали тебе обо Мне?
- Разве я иудей? - презрительно заметил Пилат. - Народ Твой и первосвященники предали Тебя мне. Что Ты сделал?
- Царство Мое не от мира сего, - сказал Иисус. - Если бы от мира сего было Царство Мое, служители Мои боролись бы за то, чтобы Я не был предан иудеям. Теперь же Царство Мое не отсюда.
Прокуратор из всего этого уловил лишь одно: Подсудимый действительно претендует на какую-то власть.
- Ты все-таки Царь? - пожелал уточнить он.
- Ты говоришь, что Я Царь.
Это была обычная на Востоке форма утвердительного ответа. Но тут же, чтобы рассеять заблуждение Пилата, Иисус добавил:
- Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Всякий, кто от истины, слушает Моего голоса.
Слова Иисуса показались римлянину лишенными смысла. Как многие его соотечественники, Пилат был скептиком.
- Что есть истина? - усмехнулся он.
Он понял, что имеет дело с Проповедником, Который едва ли опасен для режима. К тому же прокуратор вовсе не хотел вмешиваться в религиозные распри и тем более идти на поводу у иерусалимских интриганов. Довольно он делал уступок этим варварам! Настал для них случай убедиться, что такое нелицеприятное имперское правосудие. Его часто обвиняли в незаконных расправах. Так вот теперь он будет безупречен и заодно покажет, кто подлинный господин в Иерусалиме...
