Арчибальд Кронин - Ключи Царства
Дети прибыли и были удобно устроены в большой спальне на нижнем этаже дома, где жили сестры. Теперь классная комната звенела их тоненькими голосками, без конца повторявшими нараспев уроки. Отец Чисхолм часто стоял под окном (за кустами его не было видно) с раскрытым молитвенником в руке и слушал.
Для него так много значила эта маленькая школа, он с таким радостным нетерпением ждал ее открытия. Теперь же Фрэнсис редко заходил в нее, а если заходил, то всегда чувствовал себя нежеланным гостем. Он замкнулся в себе и угрюмо пытался доказать себе, что создавшееся положение естественно и его можно объяснить. Все было очень просто. Мать Мария-Вероника — хорошая женщина, возвышенная, утонченная, преданная своей работе. Но с самого начала она питает к нему вполне понятную антипатию. В конце концов, он вовсе не располагающий к себе человек, он был прав, считая, что не умеет быть приятным с дамами. И все-таки Фрэнсис испытывал горькое разочарование.
Работа в амбулатории сводила их вместе три раза в неделю на четыре часа подряд, Мария-Вероника работала рядом с ним. Он видел, что работа часто настолько интересовала ее, что она забывала о своем отвращении к нему. И хотя они мало говорили, но в такие дни ему казалось, что между ними возникает нечто похожее на чувство товарищества.
Однажды, спустя месяц после их приезда, когда Фрэнсис кончал трудную перевязку, она невольно воскликнула:
— А из вас вышел бы хирург.
Он вспыхнул:
— Я всегда любил работать руками.
— Это потому, что у вас умные руки.
Эта похвала была ему до смешного приятна. Мария-Вероника говорила дружелюбнее, чем когда-либо раньше. Когда прием подходил к концу и Фрэнсис убирал свои немудреные лекарства, она посмотрела на него испытующе.
— Я собиралась попросить вас… видите ли, сестра Клотильда последнее время слишком много работает, готовя с Мартой на детей. Она слабенькая, и я боюсь, что это ей не под силу. Если вы не возражаете, я хотела бы взять кого-нибудь ей в помощь.
— Ну, конечно же, — сразу согласился он, счастливый тем, что она попросила у него разрешения. — Найти вам служанку?
— Нет, спасибо. Я уже присмотрела хорошую пару.
На следующее утро, идя через двор, Фрэнсис увидел на балконе у монахинь легко узнаваемые фигуры Осанны и Филомены Ванг, они чистили и проветривали циновки. Отец Чисхолм круто остановился, лицо его омрачилось, потом он зашагал к дому сестер. Он нашел Марию-Веронику в бельевой, она считала и проверяла простыни.
Фрэнсис быстро заговорил:
— Простите, пожалуйста, если помешал вам. Но эти… эти новые слуги… я боюсь, что они вам не подойдут.
Она медленно повернулась к нему, на лице ее вдруг появилось выражение досады.
— Наверно, я сама могу лучше судить об этом?
— Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли, что я вмешиваюсь не в свое дело, но я обязан предупредить вас — они совсем не заслуживают доверия.
Ее губы скривились:
— Так вот каково ваше христианское милосердие!
Он побледнел. Эта женщина ставила его в ужасное положение, тем не менее, Фрэнсис с решимостью продолжал:
— Я обязан быть практичным. Я думаю о миссии. И о вас.
— Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала она с ледяной улыбкой. — Я вполне могу сама о себе позаботиться.
— А я вам говорю, что эти Ванги в самом деле дрянные людишки.
Мария-Вероника ответила нарочито подчеркнуто:
— Я знаю, что им несладко пришлось. Они рассказали мне.
Он вспылил:
— Я настоятельно рекомендую вам избавиться от них.
— Я не собираюсь от них избавляться! — ее голос стал холоден, как сталь.
Она всегда подозревала, а теперь поняла его окончательно. Только потому, что вчера в амбулатории она стала на какую-то минуту мягче, он теперь бросился вмешиваться во все и показывать свою власть, воспользовавшись таким пустяковым предлогом. Никогда, никогда больше она не сделает ему никаких послаблений.
— Вы сами согласились, что я не отчитываюсь перед вами за управление моим домом. Я вынуждена просить вас не нарушать вашего слова.
Фрэнсис молчал. Он ничего больше не мог сделать, ничего больше не мог сказать. Он хотел помочь ей, но сделал грубую ошибку. Уходя, он знал, что их отношения, которые, как ему казалось, улучшаются, теперь стали хуже, чем раньше.
Создавшееся положение начало серьезно тяготить отца Чисхолма. Ему трудно было сохранять невозмутимое выражение лица, когда Ванги много раз на дню проходили мимо него с видом сдерживаемого торжества. Однажды утром в конце июля Иосиф принес ему завтрак — чай и фрукты. У юноши распухли суставы пальцев, а вид был довольно глупый — полуторжествующий, полуиспуганный.
— Господин, простите меня. Я вынужден был поколотить этого мошенника Ванга.
Отец Чисхолм резко приподнялся и сурово посмотрел на него.
— Почему, Иосиф?
Иосиф опустил голову.
— Он говорит о нас много злых слов. Что преподобная мать — большая леди, а мы — просто прах.
— Мы все прах, Иосиф, — священник чуть улыбнулся.
— Он говорит еще хуже, чем это.
— Мы можем перенести злые слова.
— Это не только слова, господин. Он стал до невозможности нахален и все время бесстыдно вымогает у сестер деньги и наживается на их хозяйстве.
Это было совершенно верно. Из-за его неприятия Вангов преподобная мать была особенно снисходительна к ним. Осанна был теперь мажордомом в доме сестер, а Филомена ежедневно с корзиной в руке оправлялась за покупками с таким видом, словно все вокруг принадлежало ей. В конце каждого месяца, когда Марта оплачивала счета пачкой банкнот, которую ей давала преподобная мать, эта прелестная чета отправлялась в город в своих лучших одеждах, чтобы собирать там умопомрачительные комиссионные с купцов. Это был неприкрытый грабеж, непереносимый для шотландской бережливости Фрэнсиса.
Глядя на Иосифа, он мрачно сказал:
— Я надеюсь, ты не очень сильно избил Ванга?
— Увы, учитель, я боюсь, что здорово поколотил его.
— Я очень сердит на тебя, Иосиф. В наказание ты будешь завтра отдыхать и получишь тот новый костюм, который давно просишь.
В этот день в амбулатории Мария-Вероника нарушила свой зарок молчания. Прежде чем впустить пациентов, она сказала Фрэнсису:
— Итак, вы решили снова сделать своей жертвой бедного Ванга?
Он резко ответил:
— Напротив, это он делает жертву из вас.
— Я не понимаю.
— Он грабит вас. Этот человек — прирожденный вор, а вы поощряете его.
Она закусила губу:
— Я не верю вам. Я привыкла доверять своим слугам.
— Очень хорошо. Посмотрим, что будет дальше, — и он спокойно прекратил разговор.
Еще несколько недель напряжения проложили более глубокие морщины на его замкнутом лице. Ужасно было жить в тесном общении с человеком, питающим к тебе отвращение и презирающим тебя, и при этом быть ответственным за духовное благополучие этого человека. Исповеди Марии-Вероники, совершенно бессодержательные, были для него пыткой. Фрэнсис полагал, что и для нее они были не менее мучительны. Каждый день в тишине бледного рассвета он вкладывал ей в губы священную облатку. Ее тонкие длинные пальцы поддерживали кусок полотна, а бледное, поднятое кверху лицо, с вздрагивающими веками, испещренными жилками, казалось, было полно презрения к нему. Он начал плохо спать и бродить ночами по саду. Пока что их разногласия ограничивались сферой ее полномочий. Сдержанный, более чем когда-либо молчаливый, отец Чисхолм ждал наступления момента, когда он вынужден будет навязать ей свою волю.
Эта необходимость возникла осенью. Все произошло просто вследствие ее неопытности, но он не мог оставить это без внимания. Вздохнув, он направился к дому сестер.
— Преподобная мать… — к своей досаде Фрэнсис обнаружил, что его бьет дрожь. Он стоял перед ней, опустив глаза, глядя на свои злополучные ботинки. — Несколько последних дней вы ходили с сестрой Клотильдой в город?
Она удивленно посмотрела на него.
— Да, это правда.
Наступило молчание. Насторожившись, сестра Мария-Вероника спросила с иронией:
— Вам любопытно узнать, что мы там делали?
— Это я уже знаю, — отец Чисхолм старался говорить как можно мягче. — Вы ходили навещать больных бедняков в городе. Вы дошли даже до Маньчжурского моста. Это достойно похвалы, но боюсь, это придется прекратить.
— Могу я спросить почему? — она старалась говорить так же спокойно, как он, но это ей плохо удавалось.
— Мне, право, не хотелось бы говорить вам…
Ее тонко вырезанные ноздри раздулись, она нахмурилась.
— Если вы запрещаете мне творить милосердие… я имею право знать… я настаиваю.
— Иосиф говорит, что в городе бандиты, Вайчу опять начал драться. Его солдаты опасны.
